Кира Грозная
ПОЗДНИЕ ТЮЛЬПАНЫ
рассказ
Юра был полукровкой; в восьмидесятые такого мальчика называли «метис»: мама – русская, папа – казах. Судя по разрезу глаз и оттенку кожи, в его жилах сильная восточная кровь победила славянскую.
Семья Юры жила в Москве, но каждое лето мальчика привозили в Шымкент, к дедушке Кадыру и бабушке Айслу. Юра целое лето носился по пыльным улочкам с другими сорванцами, купался в арыках, объедался персиками и урюком. В этом городке, где родился его папа, сейчас уже – солидный доктор, у Юры было много друзей, гораздо больше, чем в Москве.
Самым близким другом на летний сезон для Юры был соседский мальчик Талгат, тоже приезжавший на лето к бабушке с дедушкой, только из Алматы. Их однотипные дома-мазанки разделял невысокий дувал. Талгат, весёлый драчливый крепыш, в отличие от обрусевшего Юры, был настоящим казахом. Он обучал Юру и родному языку, и национальным играм. В летнюю пору мальчики были неразлучны. А потом всякий раз наступал учебный год, и Юра возвращался в совершенно другую жизнь, и только изредка вспоминал Шимкент, такой маленький и уютный по сравнению с шумной Москвой, бабушку с дедушкой, Талгата и других летних приятелей.
Когда ему исполнилось шестнадцать и он перешёл в одиннадцатый класс, Юра впервые приехал в Шымкент самостоятельно. И впервые за всё время обратил внимание на то, как постарели дедушка и бабушка за время разлуки. Осознание того, что дедушка и бабушка стареют, а он вырос, кольнуло Юру в самое сердце.
Это лето вообще отличалось от всех предыдущих. Юра теперь проводил почти всё время вдвоём с Талгатом, они, старшие мальчишки в квартале, отбились от общей компании. Друзья подолгу разговаривали, уходя подальше от города, чтобы поваляться на мягкой траве, чувствуя исходящий от земли вечный запах кизяков и пыли.
Юноши бросали камешки на расстояние, строили планы на будущее, обсуждали девчонок, с которыми учились и за которыми делали попытки приударить. Юрию тогда нравилась одноклассница Эля, у которой папа был итальянец и которую после школы ожидали и вуз, и собственный бизнес, и безбедная жизнь в Европе. Конечно, для Эли он был бы незавидным парнем. Но Юра верил в свои способности, кроме того, он был привлекателен и нравился девочкам.
Однако в жизни Юрия теперь появилось и такое время, которое он переживал в одиночестве, герметично закрывшись в створке своего «я». Такой период – «шизоидный» – у подростков всегда предшествует долгому и мучительному переходу к зрелости. Именно в этот период у Юры впервые появились мысли и фантазии, которыми не хотелось делиться даже с Талгатом.
В первую очередь это относилось к высокому дувалу, отделявшему от внешнего мира дом, соседствовавший с Талгатом. И что там происходило, за дувалом, Юра не мог себе даже представить. Какие-то мысли по этому поводу у него возникали ещё в детстве, но он их не запомнил.
Однажды, когда Юра был в гостях у Талгата, они забрались на крышу, и сидели там, греясь на солнышке и о чём-то болтая. Именно в этот момент Юра увидел в соседнем дворе женщину.
Хотя у женщины были чёрные, как вороново крыло, волосы и смуглый оттенок кожи, Юрий с первой минуты понял, что она – европейка.
Поскольку – совершенно немыслимое занятие для восточной женщины – она загорала в красном бикини на полосатом коврике.
В течение следующих двадцати минут он, скрывая своё волнение от друга, жадно поглощал глазами женщину. Потом их позвала обедать бабушка Талгата, и друзья покинули крышу.
Следующей ночью Юра до рассвета не мог уснуть, ворочался с боку на бок. Он думал о женщине в бикини. Как воочию, видел её точёные ступни, округлый загорелый живот, высокую грудь с глубокой ложбинкой посреди, запрокинутую голову. Глаза прикрыты солнцезащитными очками. Волосы, жгуче чёрные, блестящими змеями разметались по полосатой ткани.
Назавтра и в последующие дни Юра изобретал различные поводы, чтобы затащить друга на крышу. Но женщина во дворе больше не появлялась.
Через пару дней, проходя мимо дома с высоким дувалом, Юра успел разглядеть, как закрывается калитка. Перед глазами мелькнул водопад чёрных волос и подол ярко-жёлтого летнего платья. У Юры заколотилось сердце.
В эту ночь он не мог заснуть вообще. Его непреодолимо тянуло к дому женщины в бикини. Он встал, оделся, неслышно выбрался во двор. И, повинуясь безотчётному импульсу, нарвал букет красных тюльпанов, которые так лелеяла его бабушка Айслу. Затем перелез через дувал, разделявший дом его дедушки с бабушкой и Талгата.
Я только оставлю ей цветы, сказал себе Юра, положу их у двери и уйду.
Забраться во двор друга ему не составило труда. Собака, хорошо знавшая соседского мальчишку и считавшая своим, не зарычала, только глухо заурчала и вильнула хвостом. Он довольно легко залез на крышу. Но как только Юра сел на плоский скат, собираясь спрыгнуть во двор женщины в бикини, с чужого двора раздался тихий смешок и голос:
– Тюльпаны? Это мне? Спасибо тебе, милый мальчик.
Тюльпаны выпали из его рук и разлетелись по двору. В голове зашумело.
– Ну, не бойся меня, прыгай, – как сквозь слой ваты, услышал он. – Я уже давно за тобой наблюдаю, Фанфан-Тюльпан.
Женщина полулежала в гамаке, он мог различить лишь её силуэт. В темноте не было видно, как светится её улыбка, но на душе стало вдруг тепло, и он перестал бояться. И вдруг… нет, этого не могло быть, ему показалось… но вышла из-за тучи луна, и сад осветился слабым светом.
Женщина в гамаке была полностью обнажена.
И улыбалась той самой улыбкой, которую он вообразил себе только что.
Юра сглотнул, собрал всю свою решимость и прыгнул.
Все последующие две недели, которые ему оставалось прожить у дедушки с бабушкой, слились в один большой сладкий и тревожный ком. Юрий, как вор, под покровом ночи пробирался в сад своего друга, чтобы с крыши дома проникнуть в соседний двор. Женщине в бикини ни разу не пришло в голову впустить его через калитку.
Они спали, обнявшись, в беседке или на террасе. У неё был большой хороший дом, насколько можно было судить по его внешнему виду. Внутрь его не приглашали.
Она была ещё молода, волосы её были густы и черны, кожа её была нежной, но Юра даже тогда, в полубреду происходящего, осознавал, какая между ними огромная пропасть. Это была его первая настоящая тайна, которую Юра не доверил бы никому, даже Талгату.
Женщина называла его «Фанфан-Тюльпан», сама для него оставаясь безымянной.
К концу лета все тюльпаны в саду у бабушки оказались оборваны.
А потом за ним приехали родители – внезапно, без предупреждения, и у них уже были куплены билеты на обратный рейс. В последние два дня Юра не смог выбраться к женщине в бикини, и так получилось, что они не попрощались. Он возвращался в Москву, расставшись с детством, посерьёзневший, задумчивый. Возвращался к компании своих школьных друзей и дочери итальянца, Эле.
И не прошло даже месяца, как воспоминания о бабушкиных тюльпанах и пряных ласках женщины в бикини, преисполненные такого значения и смысла в августе, в Шымкенте, потускнели, запылились и отодвинулись в самый дальний угол памяти.
Выпускной класс заставил его подсуетиться, чтобы обеспечить себе хорошее будущее. Юра ходил на подготовительные курсы в университет, усиленно занимался английским языком. Он уверенно шёл на золотую медаль.
С Элей у него, конечно, ничего не получилось. У Эли были свои планы в жизни и куда более заманчивые горизонты. Но Юра не особенно грустил по несостоявшемуся: на новогодней вечеринке он познакомился с беленькой голубоглазой Викой, которая и стала его первой официальной девушкой.
У него была теперь новая компания, он как-то незаметно выбился в лидеры класса, неуловимо изменились голос и взгляд.
Летом он блестяще сдал выпускные экзамены, получил золотую медаль и был награждён поездкой в Париж. Вернулся обновлённым, окончательно взрослым, с европейским налётом, превратившем его, азиатского красавчика, в почти кинозвезду, недосягаемую мечту любой девушки. Легко поступил в университет. И только после победы, да после двух недель, проведённых с Викой на Чёрном море, он отправился (по настоянию родителей) в Шымкент, навестить дедушку с бабушкой.
Искренней и по-детски бурной была радость Юрия от встречи с Талгатом. Тот поступил в университет в Алматы, умудрился выиграть международную олимпиаду по математике, в результате чего на весь первый семестр отправлялся по обмену учиться в Уэльс.
Друзья взахлёб рассказывали друг другу о событиях последнего года, делились своими достижениями, путешествовали по окрестностям, взяв с собой палатки и рюкзаки. И в это безмятежное время, греясь на солнышке, слушая рассказы друга и впитывая местный колорит, от которого он совсем отвык, Юрий почти не вспоминал о женщине в бикини. Она присутствовала где-то на периферии его сознания. Что-то мутное, неловкое скребло его душу, когда в памяти вдруг шевелились, воскрешённые горячим ветерком Шымкента, воспоминания о запахе её кожи и волос.
Вечером накануне отъезда он понял, что все эти дни отгонял от себя нездоровое желание её увидеть.
Ночью он дождался, когда заснули дедушка с бабушкой, вышел во двор. Луна, как цельный кусок сыра, висела прямо над её садом. Юрий нарвал большой букет тюльпанов и перелез через дувал в сад Талгата.
Забравшись на крышу, он посмотрел вниз.
Женщина в бикини (правда, на этот раз она была в синем платье) стояла на крыльце и смотрела прямо на него.
– Ну, здравствуй, Фанфан-Тюльпан, – сказала она и рассмеялась. – Ты снова принёс мне тюльпаны? Я ждала.
При звуке её голоса у него снова закружилась голова, но на этот раз головокружение быстро прошло.
Юрий снова провёл ночь в её беседке. В эту встречу, несмотря на возмужание, на перемены, происшедшие с ним, ему казалось, что пропасть между ними стала ещё больше. Теперь он видел её возраст, её усталость, да и кожа женщины уже не казалась на ощупь такой нежной. Он старался не думать о Вике, и всё равно на душе скребли кошки.
Они совсем мало разговаривали в эту ночь. Юрий даже не сказал ей, что наутро уезжает.
Первый год студенческой жизни пролетел, как одно мгновение. Юрий блестяще учился. Он, имевший большой выбор, как золотой медалист, по совету отца пошёл на экономический факультет, и совершенно не жалел об этом, наблюдая за происходящим в стране.
Девушку Вику в его жизни сменила девушка Неля, не такая манерная, как Вика, напротив, законченная экстремалка. Летом после первого курса они вместе отправились в увлекательное путешествие на байдарках.
Августовская поездка к бабушке с дедушкой была на этот раз совсем короткой. Талгат не приехал: отправился поработать на каникулах заграницу. Юрий томился скукой. Несмотря на искреннюю радость бабушки и щемящую боль при виде сильно сдавшего деда, он чувствовал себя в Шымкенте, как отрезанный ломоть. Наверное, так оно и было на самом деле.
Воспоминания, дремавшие в нём целый год, опять вяло зашевелились, как только взгляд Юрия упал на знакомый дувал и глухую калитку в заборе. Он отогнал от себя ненужные образы и мысли. Ему не хотелось думать о женщине в бикини, не хотелось её видеть, более того, что-то нездоровое, стыдное шевелилось в груди всякий раз, когда – очень редко – мелькал в памяти её образ.
И всё же Юрий, чувствуя себя слабовольным и совсем раздавленным, в ночь перед отъездом опять забрался на знакомую крышу. В руках его были тюльпаны. И его ждали, как всегда.
«В последний раз», – сурово пообещал он себе, пробираясь на рассвете обратно через садик Талгата.
А дальше в его жизни всё так стремительно закрутилось-завертелось, как бывает только у молодых и успешных людей. Финансовый кризис не потопил его семью, и посылки с лекарствами, тёплыми вещами и продуктами регулярно отправлялись в Шымкент к дедушке с бабушкой.
На следующее лето Юрий не приехал в Шымкент. Он женился. В августе московские друзья и родственники с размахом отпраздновали его свадьбу. Невестой Юрия стала милая девушка Лида, москвичка из простой семьи, работавшая медсестрой в травмпункте, куда его привезли со сломанной ногой после падения в гололёд.
Несмотря на «очевидный мезальянс», который его мама усматривала в этом романе, приведшем к «трагическим последствиям», Юрий был вполне счастлив. Его родители постепенно успокоились, видя, как заботится об их единственном сыне молодая жена, а когда умер старенький дедушка Лиды, оставив внучке квартиру, они окончательно утешились, перестав считать брак сына таким уж досадным недоразумением.
Через год, летом, в нём вдруг в одночасье созрела необходимость побыть одному. Он был хорошим мужем и готовился стать отцом (Лида ждала ребёнка), но иногда напоминало о себе прошлое, представлявшееся теперь, как пыльная, залитая солнцем равнина, по которой кочует одинокий саксаул и изредка проносится топочущее стадо, и на которой он стоит один, подставив горячему ветру грудь и лицо. И это видение бередило и будоражило ему душу.
Юрия потянуло на родину отца, к бабушке с дедушкой.
Он оставил Лиду под присмотром своей мамы и поехал в Шымкент.
Настроение было неважное. Лида плохо переносила беременность, стала слезливой и нервной и вообще не хотела его отпускать. Его усталость от учёбы и работы давно стала хронической, и сейчас его всё раздражало.
Сердце Юрия дрогнуло при виде постаревших дедушки Кадыра и бабушки Айслу. В каждую встречу он не мог себя удержать от того, чтобы не высматривать у них новые морщины и седые волосы.
На этот раз Талгат приехал. Друзья крепко обнялись, как будто не виделись тысячу лет. Они всю ночь проговорили в комнате Талгата. И Юрию постоянно мерещились шорохи и шаги лёгких ног, долетавшие якобы из соседского двора.
Он вдруг почувствовал такое острое желание расспросить Талгата о соседке, что испугался. Его дома ждала беременная жена, но его тянуло, как преступника на место преступления, в тот сад, куда он воровато пробирался в прежние свои приезды, и где похоронена, замурована в камни дувала его святая и стыдная тайна, которой он никогда и ни с кем не поделится.
На следующую ночь Юрий, как умел, отключил разум, рефлексию, чувство вины. Он нарвал огромный букет тюльпанов и полез на крышу Талгата. Кромешная темнота соседнего двора, как и всегда, была напоена ароматами и шорохами.
– Здравствуй, Фанфан-Тюльпан, – услышал он тихий голос.
Его откликом на этот голос была волна такой безудержной радости, что он не устоял на ногах, и, как мешок, свалился с крыши.
И потянулись долгие ночи, которые Юрий проводил у женщины. В одну из таких ночей он спросил, как её зовут, но, кроме тихого шелестящего смеха, ответа не получил.
Он совершенно выпал из реальности, подспудно чувствуя, что в последний раз так непосредственно и свободно движется и дышит. Ведь с рождением ребёнка его жизнь изменится, теперь придётся жить не ради себя самого, а ради другого существа, посвящая ему все свои поступки и помыслы. И эти ночи в Шымкенте – последнее прибежище, которое у него ещё осталось, и он вернётся сюда нескоро, если вообще вернётся, и поздняя молодость этой женщины уже заканчивается, догорает, роняя последние капли воска, так же, как догорает их странная, необъяснимая связь.
Летели годы, наполненные делами, долгами, бизнесом и оберегаемые тихой гаванью семьи. У Юрия с Лидой родились, один за другим, двое сыновей. Они учились в престижной гимназии и удивительно напоминали Юру в детстве. Азиатская кровь – сильная, доминирующая, она даже через несколько поколений проявится либо в цвете кожи, либо в разрезе глаз, либо в чём-то другом, но проявится обязательно.
В Шымкент Юрий приезжал дважды, и всякий раз он словно выставлял оградительный барьер между собой и прошлым, не расспрашивая Талгата о соседке и не желая ничего о ней знать.
Ему уже исполнилось тридцать пять, когда умер дедушка Кадыр.
Юрий вылетел на похороны вместе с родителями. Талгат тоже приехал. Друзья детства давно не виделись и не поддерживали связи. Талгат рассказал, что у него большой бизнес в Алматы и несколько филиалов в России. У него тоже росли сыновья. Юрий не стал спрашивать, сколько у Талгата жён: одна или несколько.
Похороны дедушки Кадыра опустошили его душу. Не было слёз, но словно костлявая рука сдавила сердце, и всё вокруг было блеклым и серым, как пыль.
Ночью он проснулся, вышел во двор. Луна, круглая и жёлтая, как много лет назад висела над соседской крышей. Юрий перемахнул через дувал, крадучись миновал сад своего друга и забрался на крышу.
Женщина лежала в гамаке и раскачивалась. На ней были домашний халат и тренировочные штаны, на плечи наброшен тёплый платок. Чёрные волосы были острижены в виде каре.
Некоторое время они смотрели друг на друга.
– Привет, – нарушил молчание Юрий.
– Здравствуй, Фанфан-Тюльпан. Спускайся вниз.
Он неуклюже спрыгнул, подвернув ногу. Сел на крыльцо, разминая ступню, искоса посматривая на женщину и оценивая, как же она изменилась.
Постарела. Конечно, ей ведь уже под пятьдесят, подумал Юрий. А когда начиналась их история, она была такая, как он сейчас.
Юрий никогда и никому о ней не рассказывал. И если в подвыпивших мужских компаниях говорили о бабах, то в качестве первой любви в его сознании всегда всплывала Эля, а первой женщиной для него была Вика. Свои чувства к женщине в бикини, если они и были, Юрий никак для себя не обозначал.
А сейчас он испытывал к ней только бесконечную жалость, видя, как погасли её яркие краски и потускнели глаза, как она пополнела. И пропасть между ними, которая всегда существовала, сейчас представлялась ему просто немыслимой.
– А где же мои тюльпаны? – спросила она, улыбнувшись тенью прежней улыбки.
Он вздохнул:
– Все тюльпаны остались на могиле дедушки.
– Да, я знаю, это так печально. Прими мои соболезнования. Твой дедушка был очень добрым человеком, он мне помогал пережить трудные времена.
Тут Юрий впервые подумал о том, что у неё ведь есть какая-то своя жизнь, незримая для него и таинственная, как жизнь ужа или мотылька, и эта мысль его неприятно удивила. Ведь для него она существовала только призраком августовской ночи, неизменная тенью, ждущей его из года в год.
Но и тени, как оказалось, меняются. Сегодня он в этом убедился.
– Как ты живёшь? – спросила она.
– У меня хорошая работа, жена и двое детей.
Она улыбнулась:
– Разумеется, оба – мальчишки?
– Почему «разумеется»? Ну… собственно говоря, да.
Она не ответила. Только прошептала после долгой паузы:
– Маленькие Фанфанчики…
Они поговорили ещё некоторое время. Потом он заторопился:
– Мне пора. Я приехал с родителями, а у матери чуткий сон.
– Да, конечно, иди. Прощай, Фанфан-Тюльпан.
– Прощай… – и он запнулся.
В последний раз обменялись взглядами.
– Знаешь, я ведь уже не мальчишка, – проговорил он извиняющимся тоном. – Может, откроешь мне калитку?
Она еле заметно кивнула, встала и пошла к выходу. Её походка была по-прежнему легкой, и, глядя, как она идёт перед ним к выходу, он вдруг почувствовал, что сердце снова замерло, готовое ухнуть в головокружительную бездну.
Но это прошло, как только за его спиной раздался щелчок дверного засова.
Бабушка Айслу пережила дедушку Кадыра всего на один год.
Юрий и Талгат снова встретились на похоронах.
Как только приличия позволили давним друзьям остаться наедине и поговорить о вещах, не связанных с личностью усопшей и похоронным ритуалом, Талгат сразу «взял быка за рога»: речь шла о продаже бабушкиного дома.
Юрий пожал плечами.
– Если ты хочешь купить наш дом, то я согласен. Думаю, и папа не будет возражать. Мы, по сути своей, русские, жить здесь точно не будем. А зачем тебе второй участок здесь? У тебя ведь и в Алматы, и в России есть недвижимость.
– Я, брат мой, хочу построить большой дом в Шымкенте, на родине предков, вроде загородной резиденции, – важно произнёс Талгат, – Знаешь, я ведь ещё другой участок прикупил, у нашей сумасшедшей соседки...
– Какой соседки? – спросил Юрий, хотя и так понял, какой.
– Той самой, которая иногда полуголой по саду разгуливала. Думала, что никто её не видит из-за дувала, но мы-то, мальчишки, всё видели. Я вот помню, как ты на неё посматривал с крыши, – Талгат усмехнулся...
– У твоей соседки? – Юрий не узнал собственного голоса. – Она… умерла?
– Нет, на историческую родину уехала, – Талгат сплюнул себе под ноги.
– Она что – еврейка?
– Почему «еврейка»? Немка. Внучка бывшего военнопленного – он так и остался жить там, куда сослали, женился на какой-то русской, а дочка их и была матерью тётки Ирмы.
Ирма. Юрий беззвучно пошевелил губами, попробовал имя на вкус.
Все эти годы у этой женщины было имя, которого он не знал.
Ирма.
– А почему ты говоришь, что она – сумасшедшая? – он постарался придать голосу равнодушные нотки, и, кажется, это получилось.
– А ты и не знаешь? История сама по себе занимательная. Её ведь в пятнадцать лет продали.
– Кому продали? – Юрий почувствовал, как пересохло в горле.
– Да был в Алматы бугор один, местный бай. Его Кремнём называли. Когда-то это был очень влиятельный человек в нашей республике, крупный государственный чиновник. Говорили, что у него, помимо жены, целый гарем. Подпольным миллионером он был. А тётка Ирма училась тогда в девятом классе, комсомолка, спортсменка… девочка-персик, одним словом. Занималась художественной гимнастикой, в восьмидесятом году на соревнованиях выступала, на национальных праздниках. Там-то он её и заметил.
Юрий слушал, глядя в одну точку.
– Семья тётки Ирмы в то время бедствовала. Отца убили, он таксистом работал. Братья росли хулиганы, одного Кремень вообще от тюрьмы отмазал. Мать болела, так он ей и операцию устроил, и в санаторий определил. А тётку Ирму вывез из Алматы, снял ей дом в нашем городе и изредка к ней наведывался. Она же с тех пор практически никуда не выходила. А все, кто немного знал её, говорили, что любовница Кремня – не в себе девка, со странностями.
А что было потом? – Юрий уже не пытался скрыть своего нетерпения, но Талгат, по счастью, ничего не замечал. Он был сам увлечён собственным рассказом.
– Потом Кремня инсульт прошиб, прямо на бабе какой-то и прихватило. Официальная версия была – перепарился в бане. Чуть ли не в овощ превратился. Это было уже в девяностых. Жена Кремня сразу продала недвижимость, сняла всё с книжки – у таких деятелей, чтобы в коррупции не обвинили, всё ведь было на жён оформлено, – забрала детей и уехала на свою историческую родину, в Москву. С Кремнём своим, полурастением, церемониться особо не стала: погрузила тело в «газель», привезла сюда и у ворот тётки Ирмы подыхать бросила. Все думали, что та его в богадельню определит, и, наконец, освободится.
– А она? – едва пошевелил пересохшими губами Юрий.
– А она, брат мой, приняла его, и двадцать лет за ним ухаживала. Хотя времена настали, сам помнишь, какие: лихие девяностые! Она устроилась на две работы, вкалывала, как лошадь, и ещё за стариком следить успевала. Лежал он в доме, в прохладе, она его с ложечки кормила, мыла и обстирывала до самой смерти. Повторного-то инсульта старик уже не перенёс. А после его смерти тётка Ирма дом мне продала и уехала. Со всем своим выводком.
– С кем? – Юрию казалось, что даже Талгат слышит, как колотится его сердце.
Но Талгат по-прежнему ничего не замечал, и увлечённо продолжал рассказывать:
– Да, представляешь? До тридцати пяти лет не рожала, а тут вдруг – как прорвало, каждый год понеслось! Мою тётку повитухой приглашали.
Талгат хохотнул и, вытащив сигареты, закурил, предложив сначала Юрию. Тот затянулся и закашлялся, как в дни далёкой юности.
– Главное, вот что непонятно: от кого, откуда? Она ведь никуда не ходила, ни с кем не общалась. На работе, рассказывали, кроме как по делу, ни с кем словом не перемолвится. Мы сначала было подумали: вытащила она старика, но соседки из любопытства сходили к ним, придумали повод – нет, ничего подобного. Лежит старик, глазами только хлоп-хлоп, и то неосмысленно. Писает под себя… А тётка Ирма, знай одно, каждый год рожает. Причём всякий раз – в мае, и с такой разницей, что всем мальчишкам именины можно отмечать в один день… И ведь наши все, казахской крови. Она их смешно называла: «мои фанфанчики». Я, сказать по правде, даже и не помню, сколько их было у неё… пятеро, вроде бы.
– Четверо, – сказал Юрий.
Кира Анатольевна Грозная родилась 4 сентября 1975 года в Майкопе Краснодарского края. Росла в республике Киргизия, поселок Пристань Пржевальского, на полигоне, где служили её родители. С 1987 года живёт в Санкт-Петербурге.
Окончила РГПУ им. Герцена, специальность – психология. С 1997 года по 2009 год служила в транспортной милиции, руководила психологической службой. Сейчас - сотрудник психологического отдела Санкт-Петербургского университета МВД России, майор милиции, адъюнкт, преподаватель. Работает над кандидатской диссертацией.
Пишет стихи и прозу. С 2003 года является участником поэтического литобъединения А.Г. Машевского в «Фонтанном доме». В 2009 году в изд. «Геликон +» издала книгу «Китайская шкатулка», куда вошли её стихи, проза и рисунки. Произведения Киры Грозной публиковались в газете «Чехия сегодня», петербургских журналах: «Аврора», «Молодой Петербург», «Второй Петербург», «Парадный подъезд», «Мост», а также на сетевых ресурсах: «Молоко», «Folioverso».
