Родилась в Москве. Окончила Академию иностранных языков им. Джона Рида (Гавана, Куба). Работала редактором, переводчиком. Пишет и публикует прозу, стихи, переводы.



Татьяна Добрынина

НОЧНОЙ КОРОЛЬ

рассказ


Елизавета Вадимовна - по-домашнему Веточка - пристально разглядывала себя в зеркале. Ничего нового она не открыла - все та же вечная девочка, с худеньким, словно бы лишенным зрелых соков телом, с угловатыми манерами робкого подростка, с тонкими цыплячьими ключицами, со светлыми кудряшками, обрамляющими бледное кукольное личико. Если прищуриться, то незаметными станут морщинки возле глаз. Сорокалетняя юница. Невинное дитя разгульного века, в полном смысле слова невинное, так и не переступившее за черту целомудрия. С точки зрения Веточки, в этом не было никакой ее заслуги. С точки зрения Гали - то был непростительный нонсенс. С ударением на букву “е”. Широкая телом и душой, с широким улыбчивым лицом, бывшая лимитчица Галя стала для Веточки единственной поверенной во всех житейских несообразностях. Они встретились около тридцати лет назад, когда семнадцатилетняя Галя, только что рванувшая из какой-то заплесневелой глубинки в столицу, пришла в профессорский дом, чтобы прибраться по случаю майских праздников. Работящая Галя так понравилась хозяйке, Веточкиной родительнице - властной и капризной Кире Кирилловне, мадам Кики, как называли ее ироничные соседи, что осталась здесь на долгие годы - сначала помощницей по хозяйству, потом подругой и советчицей; и вот теперь она приходила сюда на правах единственной Веточкиной родни. Престарелые родители - папа-профессор и мама-профессорша - не выдержали испытаний новыми временами, уйдя один за другим и оставив Веточке невыразимое чувство растерянности перед будущим. А, похоронив домашнего любимца, старого ослепшего бульдога Ванюшу, Веточка осталась совсем одна в большой квартире, за окнами которой простирался страшный и чуждый мир. От профессорского наследства остались только отцовы рукописи, шкафы, забитые книгами, и кое-что из уцелевших реликвий, не проеденных в последние, безденежные годы, когда папина наука стала ненужной, а мамины замашки просто нелепы. “Ничего, Ветка, не пропадем”, - утешала Галя. Она приходила сюда с полными сумками, раскладывала провизию по шкафам и полкам холодильника, скребла и оттирала недельную грязь, проветривала дом, пылесосила. Потом они чаевничали с чем-нибудь из Галиных домашних вкусностей. Галин муж, тоже бывший лимитчик, Витя обзавелся собственным делом. В его распоряжении имелась торговая палатка возле рынка. Старшая из двоих детей, разведенка Соня, расторопная в мать и такая же крепкая душой и духом, освоила неженскую профессию челнока, мотаясь по всем самым дешевым шопам мира. Двадцатидвухлетний Андрик, побывавший в чеченском плену, поигрывал роскошными и словно бы навсегда остервеневшими бицепсами, меланхолично взирая на мир из дальнего угла палатки и временами теребя чуткие гитарные струны - ему была отведена почетная должность кидалы при родительском бизнесе. Так что семья не бедствовала.
Торопливо поднявшись, Веточка побрела в кухню, где Галя наготовила ей на всю неделю душистого борща. Только теперь стало заметно то, к чему она сама давно привыкла - одна нога была тоньше и короче другой - последствия жестокого детского недуга, который вкупе с материнской властной опекой, обезволил ее судьбу, примирив с домашним заточением. Все, чему она училась, - музыка, живопись, философия - вдруг оказалось как бы ненужным. Музыкальную классику поглотили хищные разухабистые ритмы, от которых муторно сосало под ложечкой и ниже. Рисование - маленькие изящные акварели - так и осталось не более чем приятным увлечением вечной затворницы. Что же касается философии, то она и в лучшие времена не слишком способствовала материальному преуспеянию. А теперь и вовсе погребла себя в дебрях глубоко личного пристрастия, утратив всякую связь с практическим опытом жизни. Но и тут подоспела Галя - с импортными патронками и разноцветными тканями, благодаря чему Веточка скоро освоила новый для себя вид деятельности - пошив модной одежды для четвероногих везунчиков, чьи хозяева стали завсегдатаями Галиной палатки. Желающим представлялся щедрый выбор собачьих комбинезонов с накладными кармашками, нарядных телогреечек - для самых морозонеустойчивых пород и прочих милых и нужных разностей. Веточка ожила. Человек, который может позволить себе откупорить бутылку розового мартини - просто так, из прихоти - это уже другой человек, особенно если это женщина. Веточка обрела кое-какую прочность, которой ей всегда так не хватало.
Но однажды она ощутила, что мир, полный обескураживающих тайн, вдруг сам воззвал к ней - интригуя, обещая, заманивая. Галя со свойственной ей прямотой выразила Веточкино томление безоговорочно и кратко: “Пора, Лизаветка, разменять твой целковник. Хватит над ним чахнуть, а то так и помрешь нецелованной”. Веточку передернуло от такой грубо-обнаженной правды. Но возражать было бы неуместно и непорядочно - Галя, как это ни прискорбно - и тут попала - в цель. “Да не тушуйся, - успокоила она смущенную девственницу, - такого короля тебе спроворим - земля закачается. Еще и спасибо скажет. Небось, целеньких, кроме тебя, только в детсаду отыскать можно”. Все деловые переговоры верная Галя взяла на себя.
Совсем изойдя нервами и бесстыдством, Веточка выдвинула одно непременное условие - ночной пришелец должен явиться к ней в полном мраке и уйти до света, чтобы не заметил ее стародевичьего позора и хроменькой ноги. Тут же хлынули невольные слезы. Веточка припомнила все свои нескладно прожитые годы; и то, как она вытравляла в себе самые невинные помыслы; и то, как Кира Кирилловна со свирепой чуткостью орлицы оберегала свое неопытное чадо от посягательств коварного ничтожества, гордо именующего себя мужским сословием; и то, как безропотно соглашался с этим папа-профессор.
Отступать было некуда. Сегодня ночью Галя сама встретит гостя, о чем уже все обговорено по-деловому; сама откроет дверь в спальню, где при сплошь выключенном свете Веточка будет дожидаться свидания, утопая в пене подушек и страстей. “Но...”, - заикнулась было Веточка. “Никаких “но”, - оборвала Галя. - Помни, что сегодня ты - королева”.
В спальне пахло цветами - Галя позаботилась и об этом. Когда послышались тихие шаги и осторожное подрагивание открывшейся двери, Веточка ощутила себя так, словно ей предстояло броситься в ледяную воду. Гость приблизился к ней в два незримых, но крупных шага, как будто рванулся на хлипкий просверк уличного фонаря, просквозившего плотные шторы. Теплые волны коснулись Веточкиной похолодевшей кожи, словно маленькие языки светильника быстро скользнули по ней. И что-то тихо шепнул в самое ухо голос настигшего ее рока. Наперекор самой себе и своей яростной стыдобе Веточка потянулась на этот шепот, чувствуя, как разлетаются с грохотом и лязгом невидимые замочки, закрепостившие всю ее прожитую жизнь. Тело обрело свободу, о которой Веточка не подозревала, и рванулось в ночную бездну.
Крепкие руки ночи мяли, лепили эту плоть по своему произволу, и она покорно поддавалась своей метаморфозе, своему перерождению. Время повернулось вспять - на десять, на сто, на тысячу лет назад. Веточка улыбалась сквозь горячие слезы на лице, сквозь жаркое дыхание, сквозь счастливую тяжесть стихии, которая придавила, вмяла ее в бесконечное ложе Вселенной. Распяла на этом ложе сладко, безнадежно, безвозвратно. В межзвездном пространстве, где сейчас пребывала ее затравленная и ожившая женская сущность, слова подменялись жестами, касанием, игрой внутренних токов, которыми было заряжено все окрест. Веточка была счастлива и одновременно глубоко несчастна. Тот, кто так нежно, так неистово ласкал ее, пришел из тьмы и во тьме исчезнет. Она никогда не прочтет в его глазах, что чувствует он в этот миг, первый ее мужчина, уже безоглядно любимый ею. Он вкладывал в быстротечные мгновения такую искреннюю, как казалось Веточке, страсть, которую невозможно сыграть, сведя ее к пошлой купле-продаже. Он шептал ей в самое ухо трогательные признания, называя ее то своей сладенькой девочкой, то маленькой лесной ягодой. Этот волшебный шепот Веточка поглощала всем существом своим, отдавшимся на распыл последней быть может в ее жизни ночи. Все ее верховное женское предназначение обретало законченный смысл, словно оторвалось от земли, сделав рывок в небо. Она ощущала в себе огромные, не поддающиеся объяснению перемены. Ну, ведь не греховное же соединение в ночи, унизительно обговоренное заранее и, наверное, хорошо оплаченное щедрой Галей, придавало облику Веточки завершенность. Так усыхающий без влаги бутон, обреченный на погибель, за одну ночь спасительного дождя становится дивным цветком. Что-то происходило внутри этого облика. В самых скрытых глубинах, где, словно драгоценные залежи, сверкали во тьме огромная нежность, счастливая обреченность, желание упрятать под крыло любви этот странный сумеречный мир. Что-то новое вошло в нее, и Веточка знала - оно уже не отпустит ее в никуда, потребует полной - до самозабвения - отдачи. Рядом притих ее ночной суженый. В ровном дыхании чувствовалась здоровая утомленность крепкого молодого организма, даже в коротком забытье исполненного силы и страстности, словно бы усмиренной на последнем штормовом порыве.
Мысль, которая не могла бы прийти Веточке еще несколько часов назад, вдруг ожгла ее своим безрассудством: если волны утреннего света настигнут их рядом, она увидит его лицо. Она заглянет в его глаза, коснется ладонью ожившей утренней щеки, узнает цвет его волос. Но ведь и сама тоже предстанет его взору - растрепанная, с воспаленными должно быть веками и губами, со своей изуродованной ногой, которую она так тщательно укрывала простынкой, а главное - совершенно нагая - снаружи и там, в глубине своего разворошенного тела. Ну и пусть. Пусть он уйдет от нее навсегда. Пусть покинет, чтобы никогда больше не вернуться, этот ее ночной возлюбленный, прекрасный король, ставший первым ее мужчиной. Пусть. Но она должна запечатлеть памятью его лицо, на котором, наверное, будет отражаться недоумение и даже брезгливая неприязнь, а может, просто глухое равнодушие профессионала, для которого время - деньги, а постель - трудовая вахта. Но отчего-то невыносимо горько было думать о нем вот так. И Веточка снова и снова пыталась забыться в только что пережитом, испытывая счастливое наполнение светом жизни. И тело, разбуженное страхом, болью, надеждой и открытостью желания, звенело в печальном и восторженном ликовании, как будто состояло из гибких певучих струн. И больше не стараясь укрыться под покровом ночи, она покорно отдалась ожиданию утра.
Ночной король тоже не спешил покинуть свое королевство. Напротив, Веточка почувствовала, что он медлит, нарочно прикидываясь спящим. Она поняла это по тому, как он порывисто приник к ней, с новой силой подчиняя ее своей власти. И она откликнулась на его зов стремительно и жадно, словно уже обрела изощренное всеведение плоти - что достигается лишь опытом женских заблуждений и триумфов. Взлетами и провалами, о которых она прежде знала только по фильмам, книгам и тайным тревожным снам.
Меж тем первые лучи света уже ударили в прорезь штор. И тут Веточка увидела его лицо. Лицо Андрика, сына Гали. Андрика, которого Веточка знала с рождения. Андрика, которого она, лишенная братьев, сестер и любимых друзей, растила вместе с Галей. Он рос добрым открытым мальчиком. И Веточка читала ему лучшие книги из отцовской библиотеки. Она терпеливо и радостно обучала его всему, что знала и умела сама - французскому языку, рисованию, музыке. Она лепила его со всей страстью художнического подвижничества согласно высшему замыслу собственной, не слишком удавшейся судьбы. Он был способным учеником - вдохновенным и упрямым. Галя восхищенно смотрела на сына, как смотрят на прекрасное, но в чем-то недоступное создание неведомой природы: “Ты только подумай, Лизаветка, какого мы с тобой парня выпестовали. А все - твоя заслуга”. - “Ну, уж...”, - смущенно розовела Веточка. Но Андрик заслуживал похвалы. К восемнадцати годам это был красивый, мужественный парень, хорошо знавший, чего он хочет от жизни. Андрик мечтал стать дирижером. Это не мешало ему увлекаться плаваньем, гитарой и бредить автогонками. “От девчат отбою нет, а он никак не подберет подходященькой”, - гордо сообщала Галя. Веточка улыбалась издалека, воображая, как станет когда-нибудь растить вместе с Галей красивых маленьких Андриановичей. В восемнадцать лет Андрик провалился в Гнесинское училище и пошел в солдаты. Через два года, когда его ждали домой, началась чеченская бойня. Андрик оказался на войне. Почти год его считали погибшим - родители и друзья, и девушки, которые его любили, и сестра Соня. Только Веточка отказывалась верить в его смерть. Он вернется и будет учиться на дирижера, она поклялась себе, что поможет ему. Он вернулся из плена неузнаваемо-опустошенный, утративший всякий интерес к музыке, плаванию и жизни. Врачи поставили диагноз: у юноши прогрессирует аутизм, неприятие всяких контактов с миром.
Веточка видела, как под ее взглядом нежность на его лице сменилась тревогой, тревога перелилась в тихую прочную ясность, ясность обрела высшую степень человеческого счастья. “Андрик...”, - бессильно прошептала Веточка, и глаза ее застелило слезами. “Я люблю тебя... Я всю жизнь люблю тебя”, - потянулся он к ее задрожавшим губам. Он боялся выпустить ее из своих с силой напрягшихся рук. Тонущий пловец, для которого спасательный круг любви не просто надежда на спасение. Само спасение.


"Наша улица", № 2-2001