ВНУЧКА ЛИЗА У ЁЛКИ
Юрий Кувалдин
ЁЛКА
поэма
Что же вы ждёте от праздника Нового года? Счастья и счастья, счастливее прежнего счастья, чтобы оно никогда не кончалось на ёлке, елки зелёные, ёлочки-палочки снежные! Жизнь позабыта, закрыта для полного счастья нового мига и нового снега с огнями бульваров, чтобы трамвайчик скользил на коньках Патриарших и Чистопрудный звенел в колокольчиках ёлок. Белый Фамилин и белая в шубке Любовина вьются снежинками в ёлочном празднике новеньком, заново всё начинается в искрах мороза счастливого, губы спешат прикоснуться к сосуду хрустальному, дальнему, дальнему, дальнему, дальнему, так удалённому, что и прабабушки нет уже, не говоря уж о том, что прадедушка в сумерках ищет в снегу своего предыдущего дедушку.
Фамилин всё делает для того, чтобы искушённая Любовина наслаждалась рекой синтаксической бесконечности и не выводила из этого заключений о том, что тут нет сюжета, всё идёт вразнобой, как в симфониях Шостаковича, потому что гениям присуща некая черта, крепко в них укорененная, заключающаяся в безразличии к мнениям современников, и от этого в полнейшем погружении в собственное творчество, которое в конечном счете поднимает их на такие высоты, где воздуха хватает только ангелам.
И Любовиной казалось, что дней не было, числа не было, ничего не было, когда не пропето ни строчки, которые могли бы стать и днём, и числом, и годом, и веком, и тысячелетием, в котором действует один вечный двигатель, называемый Словом, которое есть Бог, и которое включает в себя все известные и неизвестные знаки, поэтому наступила, и всегда была, эпоха Слова, а не частички Слова - цифры, цифровой век наступил для торгашей, живущих здесь и сейчас, но они быстро смываются временем, освобождая дорогу всевластному Слову.
На тонких струнах души Фамилина играет каждый, кому не лень, для того и даны Фамилину эти струны, пока он не сообразил, что играть на них нужно самому, только стоит научиться на них играть, перебирать в одиночестве по буковке, извлекая звуки только ему угодные, когда становится так хорошо, что он не замечает, как перелетел ангелом из этого мира в другой, его собственный, сотканный из записанных звуков своей души.
Постепенное становится степенным, преобразуется в возвышенную степень без умножения и деления, потому что становление личности всегда осуществляется от нуля к бесконечности, поскольку любое тело является на свет божий с нулём в голове, которую постепенно, шаг за шагом нужно загружать, но очень дозированно, последовательно, когда становление индивида достигает такого интеллектуального уровня, когда само тело начинает записывать то, что в голове удержать невозможно, так что, резюмируя, Фамилин мог сказать, что тело постоянно, взаимозаменяемо, бессмертно в той книге, которая обучает новичков. Душа есть воплощенное Слово, оставшееся после исчезновения тела.
С бульвара лёгкий путь из старого двора лежит в проулок снежный для искушенья взгляда. Немного надо яда из облака ночного. Узор ограды в листьях, чтоб ядовитый блеск стального винограда согрел огнем бенгальским, как согревает торс своей любви Фамилин.
Он думает о внимании, проявленном в равной степени к высокому и к низкому, иначе не возникнет точка искрения, тот самый контрапункт, на котором держится что-нибудь стоящее в литературе, в которой после того, как произошло следующее, появилось предыдущее, и они в противоборстве смены вех взялись за работу создания того, что мы называем иносказанием, и должен сказать, что уединение в иномире гораздо полезнее нахождения в текущей жизни, поскольку живые лица прорисованы только словами, и в этом я не сомневаюсь, перечитывая «Евангелие от Иоанна».
Фамилия «Фамилин» фамилии подобна. Назначено число и время разговора, к которому идти всю жизнь беспрекословно. По этому пути ходили фамильярно сто тысяч голосов по лестницам подъездным.
Откуда взялся ты, Фамилин, куда свой держишь путь? Жизнь на живца? Жил по инерции Фамилин, не сам по себе, а как будто кто-то другой жил его жизнью, заставлял его сердце гонять кровь внутри тела, которого он не создавал, живую кровь, и хотя бы риск какой-нибудь, хотя б подняться в крутую гору, нет, в этих склонностях, увы, Фамилин замечен не был, вот именно, Фамилин, живущий жизнью чьей-то, в искусстве жить не хуже всех заметно преуспевший, и его никогда не преследовали угрызения совести по поводу того, что Фамилин только жилец в чужой жизни, и ни больше, и ни меньше, и даже то, что его постоянно кто-то вынуждал общаться с прочими живыми жильцами, исключительно для улучшения жилищных условий, его не смущало и подобного он, по правде говоря, не любил, поскольку жил Фамилин, железно веря в жизнь без начала и конца.
Зачем? - такой вопрос не задается Любовиной подхваченному снегом Фамилину, он кружит просто так подвластный ветру, чтоб превратить судьбу свою в метель, зачем, к чему, неведомо снежинкам, как каждой букве в лоне языка, способного создать любые вихри, несущие туда, куда не ходят живущие по правилам столбы с натянутою проволокой для связи, существующей проводкой букв для книги бытия, являющейся смыслом круговерти, давая имена всему и всем в метельном свитке, скрывающим все недочётки жизни, поскольку снег взывает к красоте.
Всех нужно разместить на ёлке новогодней. Гирляндами огней бежит бульвар трамваем. Все едут, все спешат, все наряжают ёлки, подкрашивают веки и подрезают чёлки. Мигают огоньки над ватными сугробами. Вся в обмороке грёз спешит любовь к Фамилину. Её так и зовут, саму любовь, «Любовина». Нет слаще красоты Любовиной с Фамилиным.
Прекрасно пение Любовиной в метели, просто замечательно углубляться в лирический напев, проникновенно звучащий подобно магическим ноктюрнам Шопена, когда легко и возвышенно затихаешь, удовлетворив желание в соприкосновении с настоящим искусством любви, в которой женщина чувствует себя снежинкой раскованной и когда она абсолютно уверена в себе, что даже не ожидает встретить такой похвальный от Фамилина отклик, поскольку обожала тишину изысканной в своём совершенстве мелодии, хотя была не чужда остроумно вставленной шутке, и Фамилин слышит пульсацию нежного женского сердца.
Фамилин есть ко всему привыкающее существо, не отвяжешь его никакими приманками от двора детства, от улицы, по которой он впервые проплыл на руках у отца, к которому так прилип, что никак не мог отвязаться, когда время подсказывало это сделать, но всё же каким-то образом отвязался, как отвязался от дома, от улицы, от города, и теперь на склоне лет никак не может вытравить из памяти свою пожизненную привязку, хотя уже начал смекать, что привычка и есть человек.
На сексуальный писк ответили мышонком - всё дышит, всё трещит в хлопушках на ветвях. Уже разумный Бах соединил влюблённых, качаясь между тем на риск свой и на страх. Маэстро, где же ваш прадедушка влюблённый, ужели и его простыл в снежинках след? Глянь, Гоголем идёт взаимоподчинённый, межою отрешённый воинственный сосед!
Любовина видит, как золотистые зёрна кофе рассыпались по полу, золотистые семечки мимо кулёчка упали на снег, золотистые зёрна пшеницы колосятся заранее, чтобы их не посеяли на брусчатку площади, возрастая ячменным золотистым зерном для немыслимой пены прибоя в золотистой кружке, требующей долива после отстоя пены, в ветре времени смешавшись с тополиным пухом, превращающим в солнце парашютики одуванчиков, сберегающих семя в полёте любовном, став икринкой для рыбки, золотистой, как небо в вечернем закате, чтобы тихая ночь убаюкала их, золотистых.
И вы, мой милый друг, торопитесь на ёлку? К чему вам пестрота и пробочный салют? Нальют вам без того на станции разгонной, в чумной избе в углу найдёте свой уют. Сменили лошадей. Фамилин сел на тройку, Любовину - в мешок, чтоб верно довезти на праздник новизны, чтоб повисеть на ёлке и вечность обрести в соитинном пути. Плоди плода плоды от Рождества Христова, родился Херос вновь, не умирать же снова! Задумано хитро на ёлке новогодней, и даже будут те, кто пляшет в преисподней!
Любовина спит с игрушками в обнимку, изредка приоткрывает глаза, смотрит на ёлку, украшенную игрушками, и по-детски улыбается.
Итак, Фамилин с Любовиной вышли на дорожку, идущую неведомо куда, петляющую между домами и церквями, столами и прилавками, между проулками и переулками, банями и мастерскими, между дубами и кладбищами, между станциями и полустанками, непременно пустынными, как пустынно всё бесконечное пространство за оборонительными стенами монастырских городов, обороняющихся от пустоты шири и глади неба и океана, от космоса, от вселенной, петляющей между марсами и венерами в ковше малых и больших медведиц, с бойницами для пушек и желобами для кипящий смолы, льющейся на головы врагов, которые время от времени без спросу неожиданно совершают на нас набеги.
Сияет Рождество Фамилина с Любовиной. Спейс Вордом стал, как Спас, качая вверх и вниз: Рождественский бульвар, космическая ёлка с планетами шаров, московский парадиз!
"Наша улица” №230 (1) январь 2019
