ВИКТОР
ШИРОКОВ В ДРУГОМ ВРЕМЕНИ
Если осмелиться на высокие сравнения, а в робости меня вряд ли кто заподозрит,
то могу поставить роман "В другое время & в другом месте" Виктора
Широкова на одну полку с "Улиссом" Джеймса Джойса и назвать Виктора
Широкова Гомером нашего времени. Я напечатал этот роман в своей "Нашей
улице" в 76 и 77-м номерах за 2006 год. Помимо экзотической графики,
изысканной верстки, роман пронизывает энергетической поле страстной любви
Виктора Широкова к художеству как таковому, к поэзии, к самому процессу
писательства, к мастерскому созданию из ничего величественного здания
удивительного произведения. Подобно тому, как Гомер впитал человеческую
культуру античности, так и творчество Виктора Широкова несет на себе отпечаток
нашей культуры. Не подозревая того, я проникаю в ткань эстетики Виктора
Широкова и говорю, думаю, рефлексирую, фантазирую, мечтаю по Широкову. Я вслед
за ним отпускаю тормоза и лечу, "нечуемый никем", как говорил
Мандельштам, и восклицаю, без знаков препинания, мощным потоком водной стихии,
ибо только великие писатели умеют лить жизнетворную воду: "почувствуй себя
свободным твоя жизнь включает не только мимолетные радости и скорбные
воспоминания сквозь сон всегда пробивается любимый голос он перебивает
настойчиво трезвонящий телефон сквозь сон плывут ненаписанные картины
существующие только в твоем воображении вымысел включает в себя отсутствие
удовлетворения и присутствие неудовлетворения сон не приносит избавления опять
перед тобой стена в ней окно в ней дверца как в сейфе тебе нужно пролезть
проскользнуть просочиться сквозь стену иначе погибнешь ты пытаешься хотя знаешь
что это невозможно и только мысль которая мысль пробуждает волю к жизни хотя
нет слов но кошмарный сон не кончается и безмолвные картины идут безмолвной
чередой сквозь сон во сне я был как он те же косые плечи та же нескладность та
же картавость детство мое сгорбясь подле меня ушло и не коснуться его пускай
хоть раз хоть слегка нет выхода нет выхода выхода нет боль боль боль боль боль
боль боль сталактиты слов сталагмиты толика денег в моем кармане символы
запятнанные алчностью". Влияния духовной мощи Виктора Широкова не избегут
даже те, кто не прочитает этот роман. Он блестяще знает поэзию, и тут на днях
на вечере Владимира Скребицкого уточнил для исполнителя Николая Ермоленко текст
романса, а именно не "темно с другими", как спел певец, а "томлюсь
с другими", как утверждал Виктор Широков:
Иннокентий Анненский
СРЕДИ МИРОВ
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с Ней не надо света.
3 апреля 1909, Ц<арское> С<ело>
Виктор Широков живет в мире поэзии. Его огромная человеческая фигура напоминает
мне и великого баснописца Ивана Крылова и такого же великого поэта, философа и
художника Максимилана Волошина. А иногда, когда я смотрю на Виктора Широкова, в
душе моей начинает звучать "Богатырская симфония" Александра
Бородина. Конечно, я прекрасно понимаю, что Виктор Широков писатель большого
диапазона и огромной эрудиции, от его внимательного ока не ускользнули ни
Библия, ни Данте, ни Достоевский, ни Кафка, ни Булгаков...
Юрий
КУВАЛДИН
