Андрей Яхонтов "Король смеха"

Андрей Николаевич Яхонтов родился 5 мая 1951 года в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. С 1973 года по 1988 год работал в “Литературной газете”: сначала в отделе русской литературы, затем руководил “Клубом “12 стульев”” - самым популярным в то время сатирическим оазисом свободы в подцензурной печати. Автор многих книг прозы, среди которых: романы “Теория глупости”, “Бывшее сердце”, “Учебник Жизни для Дураков”, сборник эссе “Коллекционер жизни”, сборники повестей и рассказов “Ловцы троллейбусов”, “Дождик в крапинку”, “Предвестие”, “Зимнее марево”, “Глянцевая красотка”, “Ужин с шампанским”, “Кардиограмма при свечах”. Пьесы Андрея Яхонтова идут на сценах театров России и за рубежом. Удостоен нескольких престижных литературных наград, в том числе международной премии “Золотой Еж”, присуждаемой в Болгарии за наивысшие достижения в жанре сатиры и юмора. В 1998 году на Европейской встрече писателей в Словакии литературная деятельность Андрея Яхонтова отмечена золотой медалью Кирилла и Мефодия. В "Нашей улице" публикуется с № 1-2000.


Андрей Яхонтов

КОРОЛЬ СМЕХА

рассказ

Король Смеха пробудился от постороннего при­сутствия. Рядом сопела курносая скуластая де­вица. Превозмогая головную боль, он поднялся, выпутав тело из лаокооновых простыней. Изв­лек из бара на ощупь коробку «Аспирин-Зельцер». В кухне бросил в стакан таблетку, выпил шипучее пойло.
Включил стоявшее на холодильнике радио. И попал как раз на свое выступление при открытии сезона в Теат­ре эстрады. Все неприличные слова, разумеется, выреза­ны, будто не произносил. Как удается - так гладко мон­тировать? Король Смеха собрался вернуться в комнату, но замер. Потому что после привычных, раздавшихся в конце его монолога аплодисментов, услышал тоненький пискливый голосок... Безусловно, неприятный... Но чуть ли не каждое слово, произнесенное этим голоском, со­провождалось хохотом и хлопками. И это тоже смонтиро­вали? Король Смеха точно помнил, что выходил на сцену после писклявого. Завершал вечер. У каждого концерта есть своя логика, свое построение. Любая программа планируется по восходящей, от более слабых но­меров - к более сильным. Иначе зритель потеряет инте­рес, уйдет. Эти, на радио, нарушили иерархию, случайно или намеренно спутали карты. Случайно?
Неприятное подозрение воскресило картину преды­дущего дня. В ресторане выпивал с устроителем своего на следующую неделю запланированного творческого ве­чера. Были телевизионщики, которые намеревались этот вечер снимать. Уточняли подробности, и болван-устрои­тель все настаивал, чтобы среди прочих гостей, чьи име­на значились в афише, не забыли особое внимание уде­лить писклявому. «Для куража, - говорил он. - Чтобы на­род повеселить». Не понимая, что тем самым оскорбляет и унижает бенефицианта. И чем более горячо болван на­стаивал, тем отвратительнее чувствовал себя Король Смеха. Кроме того, и телевизионщики словно чего-то не договаривали...
Потом все вместе отправились в казино. Здесь по­жиравшее его смятение вроде отступило - узнавали, приветственно взмахивали руками, хозяин заведения прилюдно его расцеловал, подарил пятисотдолларовую фишку, которую он тут же разменял на более мелкие, и проиграл: половину - в карты, половину - в рулетку.
Король Смеха знал: в игре ему не везет, но относил­ся к этому спокойно. Он был философ. Не может быть прухи во всем, в чем-то судьбе надо уступать. Однако в этот раз непременно хотелось превозмочь ситуацию. Вы­пив в баре коньяку, докупил фишек на свои. И опять все спустил. Следовало остановиться, а он еще раз бросился в авантюру. И опять - неудача.
Тут и подвернулся знакомый сутенеришка - из чис­ла неудачников, тоже когда-то пробовавших себя на подмост­ках. Но искусство - тот же спорт, тот же забег на длин­ную дистанцию. Побеждает сильнейший и мудрейший. Парень оказался слаб. Какое-то время мелькал в третье­сортных варьете, пару лет клянчил деньги в долг, надеясь пробиться в сонм популярных. Максимум, что мог для не­го сделать Король Смеха, - купить несколько его шуток. Заплатил по высшей таксе, но разве люди бывают до­вольны? Благодарны? Парень несколько раз к нему являлся, орал, что Король Смеха заработал на его шутках в десять раз больше. Король Смеха выставил его. Спустил с лестницы. Надо уметь проигрывать.
От денег, угодливо предложенных сутенером, Король Смеха отказался («Не доставлю такой радости»), а вот пе­ред предложенной в долг девочкой устоять не смог. Про­ститутка держалась без робости, не охала и не ахала, как бывало с другими женщинами, оказавшимися с ним один на один и не знавшими, как себя вести (у гения и член, должно быть, особенный, не такой, как у всех), этим сво­им поведением сбила его с толку, да и пьян он был из­рядно, вот и затеял дурацкий разговор.
- Я, может быть, плохо понимаю, - сказала она. - Но мне не очень нравятся ваши шутки.
Ему бы остановиться. Но он спросил:
- А кто тебе нравится?
Она назвала. Фамилию мальчика с тоненьким голо­ском.
Первая мысль была: сутенеришка специально ее подсунул, специально подучил. Но нет, она не тянула на тонкий подвох. Тупая, примитивная девка. Его, однако, заело. Издевательски предложил выпить за ее трудную профессию. Спросил, какая поза приносит больший до­ход? Часто-часто она моргала густо накрашенными рес­ницами, потом догадалась:
- Я вас не хотела обидеть. Раньше мне нравилось, как вы юморите...
По недомыслию сделала еще хуже. Досадила силь­ней. Не отпустило, даже когда стала рассматривать фото­графии на стенах его квартиры: он - с президентом, он - с самой популярной певичкой, он - среди футболистов сборной. Девочка переходила от одного свидетельства удавшейся жизни к другому, всплескивала руками:
- Как здорово! Это вы с ней самой?
Он ей теперь не верил: отрабатывала свой же прокол. Или боялась, что нажалуется хозяину?..
Писклявый все еще выступал. Смешил по радио... Сколько же времени ему дали? Король Смеха щелкнул тумблером выключения. Раздражавший голосок замолк.
Пройдя в гостиную, Король Смеха сел в кресло на­против телевизора. На полу ворсился ковер, босым ногам было не холодно. Прыгая с канала на канал, попал на эст­радное шоу, где мелькало его лицо. Нет, все же популяр­ность не убывала: по радио, по ТВ - везде был он. К сво­ей внешности Король Смеха относился критично, но знал и то, что сумел в глазах окружающих непостижимым об­разом изменить свой облик, сделать так, что - при явном отсутствии обаяния - его полюбили. Возможно, казался всем этаким добродушным толстячком, неистощимым острословом, всегда готовым брякнуть что-нибудь, от че­го надорвешь животики. Поднявшись из кресла, подошел к зеркалу. Боль в голове затихала. Оттянув нижнее пра­вое веко, обнаружил на белке желтизну и вспомнил пре­достережение доктора: «Пить меньше!» В остальном зре­лище было привычное: седые волосы на груди, покатые борцовские плечи, остатки кучерявой некогда шевелюры. Глазом косил на экран: не выпустят ли и здесь тонкоголосого? Нет, обошлось. На телевидении свои люди. Вспом­нил, кстати, что за последнюю передачу никого не побла­годарил. Сумма, с которой предстояло в ближайшее вре­мя расстаться, вырисовывалась приличная. Со вздохом приплюсовал к ней должок сутенеру. Да, если бы не этот обвал в казино...
Когда в кухне заваривал чай, вышла заспанная деви­ца, склонилась, поцеловала его в проплешину.
- Лысая башка, дай пирожка...
- Проваливай, - сказал Король Смеха.
Утром он обещал быть на митинге. С него взяли сло­во, что придет. Просил сам начальник секретариата. За­верил: его присутствие поднимет людям настроение. «Звезды должны нас поддержать». «Страна, где все друг другу должны», - с раздражением подумал он.
Машина уже ждала внизу. Шофер так и впился в не­го взглядом. Надо было пошутить. Все ждут его шуток. Он сказал через силу:
- Какой русский не любит быстрой езды?
Шофер осклабился. Магия образа. Даже если бы произносил надгробную речь, все вокруг прятали бы ух­мылки.
Пока шел сквозь толпу на площади, ему радостно кричали, показывали на него пальцами. Улыбался в ответ - так, как только он один умел: многозначительно и скромно, почти стыдливо, с толикой горечи в углах губ. Когда взошел на трибуну, раздалась овация. У людей изо ртов вырывались клубы пара.
- Скажите что-нибудь, - зашептал ему распоряди­тель мероприятия. И подтолкнул к микрофону.
Он подумал и сказал:
- У меня болит голова...
Голос его заглушили вопли восторга.
Заканчивал коротенькую речь - тут и увидел в первом ряду мужчину с флажком. Тот ему помахал. Да что же это такое? Они за ним повсюду следуют?
На той же машине заехал в казино, к сутенеру, попросил отсрочки до вечера. Потом отправился в детский сад. То есть раньше домик был детским садом, теперь здесь разместилась картинная галерея.          
В кабинете директора уже поджидал его мужчина, который размахивал на площади флажком.
- Все как договорено? - спросил мужчина.
Он кивнул.                                               
- Они за тобой транспорт пришлют? Или помочь?
- Пришлют, - сказал он.
- На своей тачке ехать не надо, - посоветовал флажкомахатель. - Оставишь там вот это, - и протянул булавочку. - Воткни куда-нибудь или просто брось под диван, поближе к стене, чтобы не наступили...
Обедал с Люсьеной в китайском ресторане. В от­дельном зальчике. Официант порхал на цыпочках. Ясно было: в конце застолья попросит автограф.
После бессонной ночи мысли в голове ворочались трудно. А ведь еще предстояло тащиться за город. В кар­мане он в который раз нащупывал запакованную в целло­фан булавочку с микрофоном.
- У тебя такие связи, - просила Люсьена. - Пого­вори, чтоб устроили мне выставку. Ты же знаешь, сколько я работаю. У меня много новых картин.
Она постарела. Под глазами - обода. Хотя сами глаза - все те же, сумасшедшей голубизны.
- Что тебе стоит? Одно твое слово - и любой банк, любая фирма будут счастливы тебе угодить. Купят у меня хоть что-нибудь. Меня бы это спасло...
Он кивал, думая о своем. Не его амплуа - говорить серьезно. Но сейчас ирония была неуместна. Эту женщи­ну он когда-то любил. Она ушла. Бросила его. Еще ко­гда он не был в фаворе. Теперь клянчила. Все, все оди­наковы. Все от него чего-то хотят.
- Может, плюнешь, не поедешь никуда? - совсем уж некстати предложила она. - Может, лучше отправим­ся ко мне? Как когда-то?
Он мотнул головой. Остатки боли перекатывались внутри черепной коробки тяжелым свинцовым грузом.
- Имей совесть, - избрала она другую тактику. - Хоть ребенка-то навести.
- Обязательно, - обещал он.
Деньги никогда не даются легко. Прежде думал: сто­ит достичь пика - и не придется лезть из кожи, резвые купюры сами хлынут в карман. Как бы не так! Жизнь не перехитришь, не обскачешь, не предугадаешь ее поворо­тов, прыжков, завихрений. Стал знаменит, известен, но и жизнь свернула, выскочила из прежнего русла. И хотя по сути мало что изменилось: раньше надо было уметь вте­реться к начальству, и теперь то же самое - знай кру­тись, но нынче, чтобы остаться в струе, приходится за­трачивать еще больше усилий. А возраст - не прежний. Не юношеский. И за все, за все надо платить... А сколько драгоценной энергии уже израсходовано... Потрачено... Безвозвратно!
Только вспомнить, как в бане стоял перед голыми хозяевами страны - сам в костюме и навытяжку, извлекал из портфельчика пожелтевшие листки собственных творений, только вспомнить, как иногда, ради потехи, и его просили раздеться и продолжить чтение в чем мать родила, (тогда портфельчиком он прикрывал стыд). Теперь разговаривал с новыми, сменившими тех, прежних, но продолжавшими париться в тех же банях, на равных. Парился на равных. За столом сидел на равных... Но опять, опять это была гонка. Схватка за право оставаться среди сильных мира сего...
Ни о чем не просил, все ему предлагали, даже навязывали, убеждали взять. Не отказывался, хотя шестым или двадцатым чувством понимал: делать этого не следует. Однако жажда реванша оказалась сильнее. Это был именно реванш - за все недополученное прежде.
Чего стоила хотя бы эпопея с выколачиванием первой квартиры. Сколько бань объездил, сколько желающих повеселиться развлек, в скольких высокопоставленных приемных потом просидел, чтобы собрать под заявлением необходимое количество влиятельных и весомых подписей. Наконец, смилостивились... Крохотную... Однокомнатную... На окраине. Но - в столице. Но отдельную!  
Теперь, когда переступал порог громадной, пятикомнатной, с высоченными потолками, вспоминать о той победе было забавно. И трогательно.
И не только с квартирой, но и с выходом первой книги, тоненькой брошюрки, пришлось помаяться. Но добился, настоял, доказал... Всем и себе самому... Прежде всего - себе самому. Сделался номером первым. Коро­лем Смеха. А рядом всегда находились номер два и но­мер три, которые тоже ведь не сидели на месте, тоже ез­дили в сауны и на дачи, тоже обхаживали дочек и велико­возрастных оболтусов-сыновей, чтобы через них обрести влияние на могущественных отцов. Иногда казалось: ни­чего не получается и не получится, хотелось все послать к чертовой ба­бушке. Но он от рождения был крепок. Упрям. Умел во­площать намеченное. Шутка делает произносящего ее простым. Доступным. Открывает двери во все дома. Она одинаково мила власть предержащим и простым трудя­гам. Он рассчитал верно. Но и при этом - через сколько унижений пришлось пройти! Сколько оскорблений и на­смешек вынести... Когда посреди выступления из зала выходили люди. Когда бросали женщины, позарившись на чужую красоту или мерзкое богатство. Выстоял. Вы­держал. И по праву заслуживает называться Королем. Превозмог все препятствия и преграды.
Люди - трусы. И глупцы. Их надо сперва приру­чить. А потом - вот именно покорить. Заставить с собой считаться. То выступление ему не за­быть никогда. Пока был на сцене - все покаты­вались от ржачки. Когда закончил - наступила гробовая тишина. Каждый боялся зааплодиро­вать первым. Переглядывались. Опускали глаза. И тут в ладоши хлопнул тот, у кого он накануне был на даче и кто потом добился для него права выступать в этом зале, в Кремле - перед самыми-самыми... Ну а следом за этим дачным кретином разразилось овацией остальное стадо.
Не обходилось и без курьезов. Однажды на вилле военачальника (ну и язык, ну и словечки ходили тогда - тяжеловесные, как сама тоталитарная жизнь) за удачно рассказанный анекдот ему подарили картину - он так со­образил, из Дрезденской галереи. Прямо сняли со стены и подарили - настолько он всем угодил и пришелся по душе. Выступавший следом за ним идиот-артист расска­зал аж целых двадцать анекдотов, но так и не был пожа­лован ничем. И не мог взять в толк, бедолага, что к успе­ху ведет другая дорога... Победа не есть итог одного дня, а упорное, миллиметр за миллиметром, восхождение...
Был ли он угодлив? Был ли труслив? Не раз и не два ему назначали встречи люди с незапоминающейся внеш­ностью, в штатском. Грубо льстили, говорили о его талан­те и больших перспективах, сулили поездку в круизе, на корабле, где за выступление будет заплачено валютой. Тогда это было немыслимо, поверить в такое было невоз­можно. Взамен просили немного.
- Вы бываете в разных домах... Вращаетесь в раз­ных сферах. Мы не просим рассказывать обо всем. Но порой происходят такие разговоры... Даже в высших эше­лонах... Нам надо быть в курсе...
На это он отвечал: «Нет». Не прямо, но всегда находя удобную форму:
- Я как выпью - болтаю без умолку. У меня недер­жание речи. Могу выдать нашу общую тайну.
Или:
- У меня память - девичья... Кто что сказал - не за­поминаю. Перепутаю, а вам потом разбирайся...
Иногда ему становилось неловко - от мысли, что простые, без затей, люди, для которых он был кумиром, могут узнать, в каких апартаментах и перед кем он высту­пает. Урезонивал себя: тактика его жизни - одна из форм борьбы, борьбы за выживание. В конце концов каж­дый торгует тем, что имеет. Талантом, сообразительно­стью, внешностью... От Клаудии Шиффер никто не требу­ет, чтобы сочиняла романы, а от Кафки - чтобы стал топ-моделью. И кроме того, его репертуар - не порхающие шлягеры модной певички, его тексты - критика, издевка, обличение... И если сильные мира сами его зовут, то пусть слушают про себя... Значит, покоряет сила его да­рования. (Впрочем, прототип никогда не узнает себя в персонаже, об этом он тоже не забывал). Как бы то ни было - перед поездками к начальничкам тщательно отби­рал тексты, которые намеревался читать - чтобы никого не задеть, не обидеть, не огорчить. Его профессия - да­рить радость, а не пробуждать злость, его приглашают ради веселья и смеха, а не для того, чтобы мрачнеть и хмуриться.
Как-то, когда выступал перед первыми секретарями обкомов, неосторожно сморозил: «Советский Союз - веч­ный строитель коммунизма». И увидел: будто по манове­нию руки, вытянулись лица, окаменели скулы. Сам похолодел внутренне, но выкрутился, сцепил зубы, начал эксперимент сначала, засыпал неловкость ворохом слов, сгладил и размягчил заминку, снова заставил дураков улыбаться. После один из них даже хлопал его по плечу, называл гарным хлопцем, что тоже было смешно, приглашал к себе в станицу.
Приедешь? Хочешь стать казаком?
Я русским хочу стать, - пошутил он.
Спас в той непростой ситуации и услышанный утром анекдот. Этот анекдот он часто потом повторял на других выступлениях. И всегда срывал неизменный успех. Анекдот рассказал подвыпивший приятель. Но он, выступая, намекнул, что сочинил его сам. Так родилась легенда, что он - главный сочинитель анекдотов.
Зато на концертах в НИИ, в маленьких клубах, в квартирках победнее, - дуплился и распрягался по полной программе, давал волю злословию - и по отношению к тупым партийным бонзам, и к комитетчикам, и вообще всем остолопам, поставленным руководить народом... Это была почти подпольная, партизанская борьба. С пре­восходящими силами противника. Он и сам ощущал себя в такие минуты ниспровергателем.
Порой его удивляла глупость недотеп, которые лепили идолов, воображая о них что-то такое, чего на самом деле не бывает и быть не может. Магнитофонные ленты с записями его выступлений перекочевывали из дома в дом, создавая иллюзию запрещенного устного творчест­ва. А он тем временем, поехав выступать в Тольятти, снял с этой всенародной любви пенку в виде проданных ему по дешевке «Жигулей».
Да, в то, прежнее время существовать, пожалуй, бы­ло проще. Достаточно было понравиться любому боссу или его семье - и те становились покровителями, чуть что - обида, угроза, недоплата - можно бежать к ним, защитят. А теперь - к кому бежать? Кому угождать? Бли­же к старости хочется постоянства, определенности. Хо­чется служить одному хозяину, а не трем и не десяти. Но­вые любители и почитатели искусства не испытывают долгоиграющих чувств, обходятся, будто с проституткой: выступил - получи конверт и уматывай. Все. Ты для них - такой же товар, как пиво и сигареты, как обувь и одеж­да, которыми они торгуют.
Не изменились и не отстали только те, прежние незаметные личности. Надоедали все теми же просьбами: «Эту булавочку воткнуть в занаве­сочку»... Но уровень предлагаемой оплаты был - уже не круиз. И даже не сбор, который при­носят концерты на стадионе. Каждый гонорар исчислялся суммой со многими нулями. В конце концов, разве он кривил душой? Шел против совести, когда пред­принимал что-то против тех, кто его не ценил, не уважал? Использовал?
Это был его ответ всем. Его месть. Его борьба. Они выходили из парной размякшие, румяные, в на­брошенных простынях, очередные хозяева, сколько он та­ких повидал! Он, как и раньше, должен был стоять перед ними в костюме, изображая игривую и одновременно пе­чальную улыбку.
Ему принадлежит роскошный офис, одно за другим пестрят выступления по ящику, длятся чествования, будто продолжается один нескончаемый юбилей, а он вынужден ловчить. Разве с подобным можно примириться? Есть да­же свой журнал, который начал издавать - с группкой единомышленников, тоже некогда гонимых, а ныне полу­чающих зарплату в его конторе. Этот журнал стал мукой, болью, тайным и роковым, постоянно уязвляющим само­любие проклятием. Не раскупался, лежал кипами во всех киосках и подземных переходах... В молодые и безденеж­ные, но как теперь выяснилось, самые счастливые годы полагал: стоит лишь получить возможность печататься - и покорит страну, мир, миллионы читателей... Однако вы­яснилось: возможность печатать что угодно не гарантиру­ет успеха. Оказалось, набранное типографским способом слово отличается (необъяснимо и непонятно чем) от про­изнесенного устно, - и, наперекор эстрадной репризе, далеко не всегда вызывает хохот, чаще - противополож­ную реакцию...
Иногда он спрашивал себя: что в его жизни не так и в какой момент это «не так» началось?.. Всю жизнь посвя­тил высмеиванию тупых, неуклюжих свиных рыл. Их вла­сти пришел конец. Те, кто сверг их, были с ним заодно. И ему, значит, было с ними по пути. Он все делал правиль­но. Он не видел изъяна в этой логической цепи. Но обна­ружил: свиных рыл не убыло.
Рожи и у этих, восторженно встретивших его вечером в загородном санатории, были ничуть не лучше, чем у тех, прежних.
Поднесли стакан водки, он, поблагодарив, выпил. Предстояло самое трудное - оправдать ожидания. Ко­роль Смеха достал из внутреннего кармана пиджака за­трепанные листки, но в последний момент решил, что правильней будет начать с живого разговора - о том, как накануне напился, проигрался, да еще и проститутку ему навязали валютную. Косвенно, кстати, рассказ мог повли­ять на сумму вознаграждения.
Повествование прошло под одобрительные смешки. Все же форму он не терял: способность рассмешить са­мую мрачную и скудоумную публику сохранил. Это как ин­туиция, как чутье - что и когда сказать, какое словечко ввернуть, чтобы вызвать симпатию, разрядить обстанов­ку.
Сделавший ему славу анекдот он и теперь повторил, не забыв напомнить о своем авторстве. Уроды смеялись, жали на прощанье руки, дали пухлый конверт. Он загля­нул внутрь - нормалек.
-И в будущей жизни желаю побольше зелени, - ос­клабился вручивший конверт парень с золотыми фикса­ми.
Упрашивали остаться, тащили к столам. Столы ломи­лись: осетрина, балык, семга. Деликатесы перекочевали от одних пожирателей - к следующим. На секунду он за­колебался: хотелось отдохнуть... Но надо было торопить­ся. Он знал: скоро сюда пожалуют совсем другие гости. В пакет на дорогу, «сухим пайком», ему положили киевских котлет и бутылку «Смирновской». Уходя, он обронил булавку.
Машина домчала до дома быстро. Отсчитав нужную сумму, он положил купюры в карман и пересел в свое ав­то, полученное недавно в качестве приза на фестивале юмора. Сперва отправился в казино, отдал должок суте­неру. Потом зарулил к редакторше с телевидения.
- Ничего, что я поздно?
Она усмехнулась.
Послезавтра съемка. Ты не забыл? - И прибави­ла: - Только, знаешь, конкуренты наступают тебе на пят­ки... Ставки растут, расценки увеличиваются.
Понятно, - сказал он. - Я не в обиде. За популяр­ность надо платить.
В ночной сводке новостей услышал про перестрелку в загородном пансионате. «Все были застрелены прямо в бане», - сообщал диктор.
Утром на машине отправился в детский сад.
Мужчина, который так и виделся ему размахиваю­щим детским флажком, положил на полированную по­верхность стола привычный конверт.
- Вторая половина. За хорошо выполненную работу. Как договаривались. Хотя булавочку бросил неудачно. По­среди комнаты. А если бы наступили?
Король Смеха посмотрел на конверт, но прикасаться к нему не стал.
- Ставки растут. Расценки увеличиваются, - сказал он.
Ладно, - ответил мужчина. - За популярность на­до платить. Сколько ты хочешь?
Такой высокий, тонкоголосый. Писклявый. Острит иногда в концертах...
Шутишь? - спросил мужчина.
Король Смеха задумался. И ответил:
Шутки - мое ремесло.
Выйдя на улицу, Король Смеха постоял возле но­венького своего автомобиля. В окне дома, возле которого припарковался, девочка смущенно и радостно улыбалась ему и прикладывала к стеклу ладошку, как бы желая по­трогать доброго Санта-Клауса, дарившего всех весельем. Возникла мысль: вернуться и растолковать флажконосцу:
- Конечно, я пошутил...
Но он решил, что и без объяснений все понятно.

"Наша улица” №196 (3) март 2016