Повесть "Зыбь" входит в книгу Федора Крюкова "Рассказы", вышедшую в Книгоиздательстве писателей в Москве в 1914 году (том 1). "Зыбь" привела в восторг Максима Горького и Владимира Короленко. Эта вещь генетически, пуповиной, нервом и пульсом связана с романом "Тихий Дон", над которым Федор Крюков в это время работал. Мне, как писателю, и без того очевидно, что написать "Тихий Дон" мог только выдающийся мастер, интеллигент, в течение десятилетий совершенствовавший свое мастерство. Федор Крюков окончил филологический факультет, работал учителем. Федор Дмитриевич Крюков (1870-1920) умер от тифа или был убит (отравлен) Петром Громославским, будущим тестем Шолохова, на Кубани, отступая с белой армией Деникина. Рукопись неоконченного романа, начатого Федором Крюковым в 1912 году, когда Шолохову было семь или девять лет (1905 или 1903-1984), попала к Александру Серафимовичу, который во что бы то ни стало хотел завершить и опубликовать роман под любым именем. Тут-то и началась идеологическая доделка романа соавторами. Федор Крюков могучей силой художественного таланта закрутил метель тайны, доведшей до Нобелевской премии "романиста от сохи", неграмотного, не написавшего в жизни ни строчки М.А.Шолохова. Шолохов не только не был писателем, но не был даже читателем, не имел малейшей склонности к "чтению - лучшему учению" (Пушкин), был только буквенно-грамотным, не освоил синтаксис и орфографию; чтобы скрыть свою малограмотность, дико невежественный Шолохов никогда прилюдно не писал даже коротких записок; от Шолохова после его смерти не осталось никаких писательских бумаг, пустым был письменный стол, пустые тумбочки, а в "его библиотеке" невозможно было сыскать ни одной книги с его отметками и закладками. Никогда его не видели работающим в библиотеке или в архивах. Таким образом, те "разоблачители", которые говорили или писали, что Шолохов сделал то-то и то-то, обнаружили незнание плагиатора: Шолохов был способен выполнять только курьерские поручения, а плагиат "Тихого Дона" и всего остального т. н. "творчества Шолохова" - все виды плагиата выполняли другие люди, в основном - жена и ее родственники Громославские. Приписывать Шолохову плагиаторскую работу - значит, заниматься созданием мифологии плагиатора, который был во всех отношениях литературно-невменяемой личностью. Оттого его жена Мария и раздувала легенду о том, что у нее с мужем почерки "одинаково красивые", оттого и сфальсифицированный "его архив" написан разными почерками и разными людьми. Истина абсолютная: Шолохова не было ни писателя, ни деятельного плагиатора: его именем, как клеймом, обозначали плагиат других людей. Шолохова писателем можно было называть только один раз в год в качестве первоапрельской шутки. Он и был кровавой шуткой Сталина, преступным продуктом преступного строя, чумовым испражнением революционного Октября и журнала "Октябрь", незаконнорожденным выродком Октября во всех смыслах.
Юрий КУВАЛДИН
Федор Крюков
ЗЫБЬ
повесть
I.
Пахло отпотевшей землей и влажным кизячным дымом. Сизыми струйками выползал он из труб и долго стоял в раздумье над соломенными крышами, потом нехотя спускался вниз, тихо стлался по улице и закутывал бирюзовой вуалью вербы в конце станицы. Вверху, между растрепанными косицами румяных облаков, нежно голубело небо: всходило солнце.
И хлопотливым, веселым шумом проснувшейся заботы приветствовало восход все живое население станицы. Неистово орали кочета; мягким медным звоном звенело вдали кагаканье гусей; вперебой блеяли выгнанные на улицу овцы и ягнята - как школьники, нестройным, но старательным хором поющие утреннюю молитву; в кучах сухого хвороста сердито-задорно считались между собой воробьи. Шуршали по улице арбы с сеном. На сене, сердито уткнувшись вниз железными зубьями, тряслись бороны. Скрипели воза с мешками зерна - народ в первый раз после зимы выезжал на работу в поле, на посев. Звонкое, короткое хлопанье кнута сменялось то отрывистым, то протяжным бойким свистом и переплеталось с добродушно грозными, понукающими голосами:
- Цоб! К-куда? Цобэ, перепелесый, цобэ! Гей, бычки, гей! Цоб-цоб-цоб!..
Старая серая кобыла Корсачная, уже с час запряженная в арбу, уныло слушала эти пестрые, давно знакомые ей звуки бестолково-радостного волнения и суеты. Она знала, что предвещают они двухнедельную полосу тяжелой, изнурительной, выматывающей все силы работы.
Бока у Корсачной были желтые от навоза, шея местами облезла, а спина - острая, как пила. Была она ровесницей Никифору Терпугу - чернобровому молодцу, который наваливал теперь на арбу пятерик с пшеницей, семена. Шло им по двадцатому году. Но он только входил в силу, расцветал, а она уже доживала свой трудовой век, старушка с отвисшей нижней губой, с согнутыми коленями, с глубокими ямами над умными, унылыми глазами. Проработала она на семью Терпугов почти 17 лет, принесла им шесть жеребят, и в прошлом году ее последний сын пошел в полк под старшим сыном вдовой Терпужихи - Родионом. Знавала когда-то Корсачная веселые
Федор Крюков "Зыбь" повесть
