Юрий Кувалдин
ТАНЕЧКА
рассказ
Дверь на террасу отворилась и вошла Танечка. На лоб спадала длинная челка, но брови, очень тонкие, были видны, а под ними - большие глаза, чуть-чуть раскосые. В четыре года Танечке делали операцию, подтягивали мышцу глаза, чтобы исправить дефект, приобретенный при рождении.
Увидев Танечку, Виктор Васильевич, ее дядя, бросил карандаш на исписанные листы бумаги, кашлянул и в смущении поднялся. Приезда Танечки он не ожидал. Оглядывая ее удивленным взглядом, он несколько насторожился и, по мере оглядывания, настораживался все более и более.
Виктор Васильевич не видел Танечку с прошлого лета, и вот за год она превратилась в красивую девушку. Он взглянул на ее руки, когда ока стала выкладывать из сумки кое-какие продукты, привезенные из Москвы, и обнаружил великолепные, очень длинные ногти с перламутровым маникюром.
Это в 15 лет! Было отчего насторожиться.
И челка, и длинные пальцы, и высокая фигура так поразили Виктора Васильевича, что он некоторое время не знал, куда девать руки, и то засовывал их в карманы тесных джинсов, то сцеплял за спиной, то опирался ими о стол. С лица не сходила глупая улыбка.
- А где тетя Вера? - спросила певучим, недетским голосом Танечка и посмотрела отвлеченным взглядом на Виктора Васильевича.
- Да вон, - кивнул он за окно, - в саду, после жары что-то сажает или поливает...
На Танечке была легкая, из тонкой прозрачной ткани безрукавная блузка с глубоким вырезом на спине, и, когда Танечка подошла к охну, Виктор Васильевич заметил между загорелыми лопатками вдоль волнистого пунктира позвоночника золотистый нежный пушок и поспешно отвернулся. Танечка медленно подняла руку, отбросила челку набок и потянулась. Короткая блузка выбилась из широкой юбки, и Виктор Васильевич, вновь против воли смотревший на Танечку, увидел полоску гибкой талии, такой же загорелой, как спина.
- Да ты ли это?! - вырвалось у Виктора Васильевича.
Танечка резко обернулась, юные розовые губы приоткрылись в улыбке.
- Так душно! В автобусе все бока намяли, - сказала она и провела ладонями по округлым бедрам. - Душ работает?
В это время на террасу вошла полная, невысокая жена Виктора Васильевича, Вера Николаевна, и первое, что бросилось в глаза Виктору Васильевичу, ее морщинистые, без ногтей, совершенно мужские руки, перепачканные землей.
- Вот молодец! - вскричала Вера Николаевна и бросилась обнимать Танечку. - Приехала!.. А что же мамаша? Все крутит-вертит...
Мать Танечки жила без мужа и в последнее время откровенно заводила романы, не стесняясь дочери.
- Ну что ты! - оборвал жену Виктор Васильевич, виновато поглядывая на Танечку.
- Помалкивай, когда не спрашивают! - вскричала Вера Николаевна и уничтожающим взглядом посмотрела на мужа.
Виктор Васильевич покраснел, поспешно отвернулся и вышел из дому.
Под старыми яблонями стоял полумрак и было прохладно, но у домика душевой, где была зацементированная площадка, Виктор Васильевич ощутил струю теплого воздуха.
Виктор Васильевич принялся растапливать титан душа, а перед его глазами стояла Танечка, с острыми перламутровыми ногтями, с большими карими глазами, с бронзовой спиной и золотистым пушком вдоль змейки позвоночника.
Виктор Васильевич ломал сухие ветки, бросал в топку и думал о Танечке, о том, что ей 15 лет, о том, что эти 15 лет мелькнули одной минутой... Он вспомнил то время, когда учил Танечку ходить, здесь же, на этом садовом участке, вспомнил ее пухлые щеки и раскосые глаза, вспомнил детские книжки, которые читал ей, вспомнил и... ужаснулся, что за эти 15 лет, в которые природа из некрасивого, раскосого ребенка успела сделать очаровательную девушку, он, Виктор Васильевич, ровным счетом ничего не добился!
Тогда он начал писать диссертацию, и теперь он все пишет ее. Сменилось в отделе уже три заведующих, а он, не успев подделаться под одного, вынужден был перекраивать свою работу, дабы угодить новому...
Виктор Васильевич бросил ветки на пол, закрыл глаза и уперся лбом в холодный титан, наполненный артезианской ледяной водой. Воду на участки качали из скважины с глубины 150 метров.
После душа Танечка была еще прелестнее, и Виктор Васильевич не сводил с нее глаз. Свет от лампы под абажуром падал на стол, резко очерчивал предметы. При этом освещении глаза Танечки золотились. Легкие тени придавали ее лицу выражение совсем взрослой девушки...
В кустах обильно цветущей сирени уже металлически звонко защелкал соловей, потянуло легкой прохладой в открытое окно, занавешенное сеткой, а Виктор Васильевич все ворочался, не мог заснуть и думал о Танечке.
Он лежал на раскладушке наверху, на необорудованном чердаке, вслушивался в голоса жены и Танечки, доносившиеся снизу. Жена любила разговаривать громко, потому что была глуховата. Она работала начальницей кузнечно-прессового цеха и считала себя лидером семьи.
Не считать ее лидером - лидершей! - было нельзя, поскольку она зарабатывала в два с половиной раза больше Виктора Васильевича, была деловита, подвижна, постоянно ругала Виктора Васильевича за инертность и советовала найти другую работу.
До Виктора Васильевича доносились слова жены об отце Танечки, который ушел от сестры, когда Танечке едва исполнилось два года.
Вера Николаевна всячески расхваливала ее отца и бранила мать, изнеженную, неприкаянную самодурку, все еще молодящуюся и считающую себя очень умной женщиной. По мысли Веры Николаевны, этот ум выражался в бесчисленных, вполне лояльных театральных сплетнях. Мать Танечки работала в управлении культуры...
Утром, после чая, пошли купаться на пруд, который располагался за насыпью железной дороги.
Виктор Васильевич шел сзади, смотрел на высокую Танечку, на ее длинные, с крепкими икрами, смуглые ноги в шортах, вздыхал и переводил взгляд на толстые, с синими вспухшими венами, короткие, отекшие ноги жены.
Жена и Танечка исчезли за кустами, и когда Виктор Васильевич, обогнув эти кусты, вышел на берег пруда, то на мгновение застыл, увидев Танечку в купальнике.
Виктор Васильевич смотрел на великолепную фигуру. Чтобы жена не уловила его пылкого взгляда, он принялся расстегивать пыльные сандали, надетые на босую ногу.
Он увидел подходящую к нему Танечку, увидел, как она остановилась совсем рядом, увидел ее ноги, на которых был едва заметен золотистый волосяной налет, увидел поры на гладкой коже, вдохнул запах этой молодой кожи и, закрыв глаза, отвернулся.
- Дядя Витя, - сказала певучим голосом Танечка, - подержите, пожалуйста, медальон.
Виктор Васильевич вынужден был открыть глаза и выпрямиться, едва не коснувшись головой ее груди, с заметными через мягкую белую ткань темными маленькими острыми сосками, груди, на которой поблескивал серебряный овальчик медальона на тонкой ажурной цепочке.
Танечка подняла длинные руки, обнажив золотистые кудряшки под мышками, грациозно сняла с шеи медальон и протянула Виктору Васильевичу.
“Зачем все это! - думал Виктор Васильевич. - Зачем передо мной эта бесстыдно голая девчонка! Что творится на свете! Весь мир на похоти создан! Боже мой, почему так задуман мир...”
Виктор Васильевич нервно восклицал про себя, а сам, не отводя жадного взгляда, смотрел, как Танечка, покачивая бедрами, шла к воде, а в голове Виктора Васильевича сталкивались мысли: “Да как же так может время из ничего создавать шедевры?!”
Увидев Танечку, Виктор Васильевич, ее дядя, бросил карандаш на исписанные листы бумаги, кашлянул и в смущении поднялся. Приезда Танечки он не ожидал. Оглядывая ее удивленным взглядом, он несколько насторожился и, по мере оглядывания, настораживался все более и более.
Виктор Васильевич не видел Танечку с прошлого лета, и вот за год она превратилась в красивую девушку. Он взглянул на ее руки, когда ока стала выкладывать из сумки кое-какие продукты, привезенные из Москвы, и обнаружил великолепные, очень длинные ногти с перламутровым маникюром.
Это в 15 лет! Было отчего насторожиться.
И челка, и длинные пальцы, и высокая фигура так поразили Виктора Васильевича, что он некоторое время не знал, куда девать руки, и то засовывал их в карманы тесных джинсов, то сцеплял за спиной, то опирался ими о стол. С лица не сходила глупая улыбка.
- А где тетя Вера? - спросила певучим, недетским голосом Танечка и посмотрела отвлеченным взглядом на Виктора Васильевича.
- Да вон, - кивнул он за окно, - в саду, после жары что-то сажает или поливает...
На Танечке была легкая, из тонкой прозрачной ткани безрукавная блузка с глубоким вырезом на спине, и, когда Танечка подошла к охну, Виктор Васильевич заметил между загорелыми лопатками вдоль волнистого пунктира позвоночника золотистый нежный пушок и поспешно отвернулся. Танечка медленно подняла руку, отбросила челку набок и потянулась. Короткая блузка выбилась из широкой юбки, и Виктор Васильевич, вновь против воли смотревший на Танечку, увидел полоску гибкой талии, такой же загорелой, как спина.
- Да ты ли это?! - вырвалось у Виктора Васильевича.
Танечка резко обернулась, юные розовые губы приоткрылись в улыбке.
- Так душно! В автобусе все бока намяли, - сказала она и провела ладонями по округлым бедрам. - Душ работает?
В это время на террасу вошла полная, невысокая жена Виктора Васильевича, Вера Николаевна, и первое, что бросилось в глаза Виктору Васильевичу, ее морщинистые, без ногтей, совершенно мужские руки, перепачканные землей.
- Вот молодец! - вскричала Вера Николаевна и бросилась обнимать Танечку. - Приехала!.. А что же мамаша? Все крутит-вертит...
Мать Танечки жила без мужа и в последнее время откровенно заводила романы, не стесняясь дочери.
- Ну что ты! - оборвал жену Виктор Васильевич, виновато поглядывая на Танечку.
- Помалкивай, когда не спрашивают! - вскричала Вера Николаевна и уничтожающим взглядом посмотрела на мужа.
Виктор Васильевич покраснел, поспешно отвернулся и вышел из дому.
Под старыми яблонями стоял полумрак и было прохладно, но у домика душевой, где была зацементированная площадка, Виктор Васильевич ощутил струю теплого воздуха.
Виктор Васильевич принялся растапливать титан душа, а перед его глазами стояла Танечка, с острыми перламутровыми ногтями, с большими карими глазами, с бронзовой спиной и золотистым пушком вдоль змейки позвоночника.
Виктор Васильевич ломал сухие ветки, бросал в топку и думал о Танечке, о том, что ей 15 лет, о том, что эти 15 лет мелькнули одной минутой... Он вспомнил то время, когда учил Танечку ходить, здесь же, на этом садовом участке, вспомнил ее пухлые щеки и раскосые глаза, вспомнил детские книжки, которые читал ей, вспомнил и... ужаснулся, что за эти 15 лет, в которые природа из некрасивого, раскосого ребенка успела сделать очаровательную девушку, он, Виктор Васильевич, ровным счетом ничего не добился!
Тогда он начал писать диссертацию, и теперь он все пишет ее. Сменилось в отделе уже три заведующих, а он, не успев подделаться под одного, вынужден был перекраивать свою работу, дабы угодить новому...
Виктор Васильевич бросил ветки на пол, закрыл глаза и уперся лбом в холодный титан, наполненный артезианской ледяной водой. Воду на участки качали из скважины с глубины 150 метров.
После душа Танечка была еще прелестнее, и Виктор Васильевич не сводил с нее глаз. Свет от лампы под абажуром падал на стол, резко очерчивал предметы. При этом освещении глаза Танечки золотились. Легкие тени придавали ее лицу выражение совсем взрослой девушки...
В кустах обильно цветущей сирени уже металлически звонко защелкал соловей, потянуло легкой прохладой в открытое окно, занавешенное сеткой, а Виктор Васильевич все ворочался, не мог заснуть и думал о Танечке.
Он лежал на раскладушке наверху, на необорудованном чердаке, вслушивался в голоса жены и Танечки, доносившиеся снизу. Жена любила разговаривать громко, потому что была глуховата. Она работала начальницей кузнечно-прессового цеха и считала себя лидером семьи.
Не считать ее лидером - лидершей! - было нельзя, поскольку она зарабатывала в два с половиной раза больше Виктора Васильевича, была деловита, подвижна, постоянно ругала Виктора Васильевича за инертность и советовала найти другую работу.
До Виктора Васильевича доносились слова жены об отце Танечки, который ушел от сестры, когда Танечке едва исполнилось два года.
Вера Николаевна всячески расхваливала ее отца и бранила мать, изнеженную, неприкаянную самодурку, все еще молодящуюся и считающую себя очень умной женщиной. По мысли Веры Николаевны, этот ум выражался в бесчисленных, вполне лояльных театральных сплетнях. Мать Танечки работала в управлении культуры...
Утром, после чая, пошли купаться на пруд, который располагался за насыпью железной дороги.
Виктор Васильевич шел сзади, смотрел на высокую Танечку, на ее длинные, с крепкими икрами, смуглые ноги в шортах, вздыхал и переводил взгляд на толстые, с синими вспухшими венами, короткие, отекшие ноги жены.
Жена и Танечка исчезли за кустами, и когда Виктор Васильевич, обогнув эти кусты, вышел на берег пруда, то на мгновение застыл, увидев Танечку в купальнике.
Виктор Васильевич смотрел на великолепную фигуру. Чтобы жена не уловила его пылкого взгляда, он принялся расстегивать пыльные сандали, надетые на босую ногу.
Он увидел подходящую к нему Танечку, увидел, как она остановилась совсем рядом, увидел ее ноги, на которых был едва заметен золотистый волосяной налет, увидел поры на гладкой коже, вдохнул запах этой молодой кожи и, закрыв глаза, отвернулся.
- Дядя Витя, - сказала певучим голосом Танечка, - подержите, пожалуйста, медальон.
Виктор Васильевич вынужден был открыть глаза и выпрямиться, едва не коснувшись головой ее груди, с заметными через мягкую белую ткань темными маленькими острыми сосками, груди, на которой поблескивал серебряный овальчик медальона на тонкой ажурной цепочке.
Танечка подняла длинные руки, обнажив золотистые кудряшки под мышками, грациозно сняла с шеи медальон и протянула Виктору Васильевичу.
“Зачем все это! - думал Виктор Васильевич. - Зачем передо мной эта бесстыдно голая девчонка! Что творится на свете! Весь мир на похоти создан! Боже мой, почему так задуман мир...”
Виктор Васильевич нервно восклицал про себя, а сам, не отводя жадного взгляда, смотрел, как Танечка, покачивая бедрами, шла к воде, а в голове Виктора Васильевича сталкивались мысли: “Да как же так может время из ничего создавать шедевры?!”
Останься пеной, Афродита,
И словно в музыку вернись!
И словно в музыку вернись!
Но мысли Виктора Васильевича прервала жена, когда шумно вошла в пруд и вскрикнула.
Виктор Васильевич тряхнул головой и взглянул на толстые руки, на оплывшую грудь в огромном ситцевом лифчике, на большой мягкий живот, погружающийся в воду...
Холодный пот выступил у Виктора Васильевича на спине, он почувствовал себя круглым неудачником, ничтожеством, подчинившимся этой крикливой бабенке, которая подавила в нем, как ему казалось, самостоятельность.
Виктор Васильевич, как человек внезапно испуганный, сунул в карман медальон, в долю секунды заметив изображение какого-то святого на нем, ничего не говоря, повернулся, схватил сандали и пошел по тропе к насыпи.
Поднявшись на нее, он, стараясь успокоиться, тщательно выдул пыль из сандалий, надел их и застегнул ремешки. Даже не заметил, что поднялся босиком по щебенке.
Пронеслась над головой с хриплым покрикиванием стая дроздов.
Вдали послышался шум поезда, металлический лязг вагонов. Виктор Васильевич с волнением смотрел в ту сторону, откуда показался тепловоз, и продолжал сидеть на рельсе.
Тепловоз был еще достаточно далеко, но уже чувствовалась его стальная мощь, рельсы, шпалы и сама насыпь тихо вздрагивали.
Ветерок дул с пруда, доносил запахи воды и водорослей. Пруд этот никто не чистил, и вода в нем была желтой, болотной.
Виктор Васильевич поежился, закусил до боли губу, нервно сжал кулаки, так что ногти впились в ладони, и сполз на шпалы между рельсами.
“А что терять!” - суетливо думал Виктор Васильевич, в страхе поднимая голову и укладывая ее на отполированный до зеркального блеска рельс. Прикосновение теплого металла к щеке было приятным, успокаивающим, и приятной была мысль, что жена оценит наконец, кого она потеряла.
Грохот приближающегося тепловоза нарастал, уже все тело Виктора Васильевича вздрагивало вместе с насыпью. Запахло мазутом и пережженным торфом.
Виктор Васильевич открыл глаза, увидел тепловоз, увидел купы деревьев по бокам насыпи, увидел хмурое, темно-лиловое облако на горизонте, и всего этого было ему не жаль. Он закрыл глаза и увидел Танечку. Она была укором, навязчивой идеей, тем, что смогла создать за 15 лет природа, которая работает регулярно, не взирая на настроение, и ваяет свои создания совершенно, чтобы затем разрушить их.
Так он, Виктор Васильевич, младший научный сотрудник НИИ, разрушит себя чуть раньше.
Визг тепловозного гудка оглушил Виктора Васильевича, грохот потряс, он, унимая дрожь, плотнее прижался щекой к рельсу, не размыкая глаз. Минута, еще мгновение - и все.
Баста!
Виктор Васильевич слышит тяжелый, грозный перестук колес, он видит колесо, которое касается его лба, он...
Виктор Васильевич открыл глаза, увидел в десяти метрах тяжело остановившийся тепловоз, услышал надрывный, страшный голос машиниста, различил бегущие, хрустящие щебенкой шаги, но оставался неподвижен.
Крепкие руки вцепились в его рубашку, больно обожгло шею, рубашка с хрустом треснула. Его подняли, с криками толкали в спину, заталкивали и затолкнули в кабину тепловоза.
- Ты у меня... в тюрьму сядешь, подонок! - кричал горбоносый машинист с мучнистой бледностью на лице.
На разъезде Виктора Васильевича все с той же руганью сдали пожилому усатому дежурному милиционеру. Пришлось говорить неправду, де-мол, приступ сердечный сделался.
Когда Виктор Васильевич вернулся, жены и Танечки еще не было, он быстро, как будто кто стоял за спиной и понукал, начистил картошки, прокрутил через мясорубку мясо, слепил и поджарил котлеты. Затем удовлетворенно взглянул на себя в зеркало и улыбнулся.
Виктор Васильевич тряхнул головой и взглянул на толстые руки, на оплывшую грудь в огромном ситцевом лифчике, на большой мягкий живот, погружающийся в воду...
Холодный пот выступил у Виктора Васильевича на спине, он почувствовал себя круглым неудачником, ничтожеством, подчинившимся этой крикливой бабенке, которая подавила в нем, как ему казалось, самостоятельность.
Виктор Васильевич, как человек внезапно испуганный, сунул в карман медальон, в долю секунды заметив изображение какого-то святого на нем, ничего не говоря, повернулся, схватил сандали и пошел по тропе к насыпи.
Поднявшись на нее, он, стараясь успокоиться, тщательно выдул пыль из сандалий, надел их и застегнул ремешки. Даже не заметил, что поднялся босиком по щебенке.
Пронеслась над головой с хриплым покрикиванием стая дроздов.
Вдали послышался шум поезда, металлический лязг вагонов. Виктор Васильевич с волнением смотрел в ту сторону, откуда показался тепловоз, и продолжал сидеть на рельсе.
Тепловоз был еще достаточно далеко, но уже чувствовалась его стальная мощь, рельсы, шпалы и сама насыпь тихо вздрагивали.
Ветерок дул с пруда, доносил запахи воды и водорослей. Пруд этот никто не чистил, и вода в нем была желтой, болотной.
Виктор Васильевич поежился, закусил до боли губу, нервно сжал кулаки, так что ногти впились в ладони, и сполз на шпалы между рельсами.
“А что терять!” - суетливо думал Виктор Васильевич, в страхе поднимая голову и укладывая ее на отполированный до зеркального блеска рельс. Прикосновение теплого металла к щеке было приятным, успокаивающим, и приятной была мысль, что жена оценит наконец, кого она потеряла.
Грохот приближающегося тепловоза нарастал, уже все тело Виктора Васильевича вздрагивало вместе с насыпью. Запахло мазутом и пережженным торфом.
Виктор Васильевич открыл глаза, увидел тепловоз, увидел купы деревьев по бокам насыпи, увидел хмурое, темно-лиловое облако на горизонте, и всего этого было ему не жаль. Он закрыл глаза и увидел Танечку. Она была укором, навязчивой идеей, тем, что смогла создать за 15 лет природа, которая работает регулярно, не взирая на настроение, и ваяет свои создания совершенно, чтобы затем разрушить их.
Так он, Виктор Васильевич, младший научный сотрудник НИИ, разрушит себя чуть раньше.
Визг тепловозного гудка оглушил Виктора Васильевича, грохот потряс, он, унимая дрожь, плотнее прижался щекой к рельсу, не размыкая глаз. Минута, еще мгновение - и все.
Баста!
Виктор Васильевич слышит тяжелый, грозный перестук колес, он видит колесо, которое касается его лба, он...
Виктор Васильевич открыл глаза, увидел в десяти метрах тяжело остановившийся тепловоз, услышал надрывный, страшный голос машиниста, различил бегущие, хрустящие щебенкой шаги, но оставался неподвижен.
Крепкие руки вцепились в его рубашку, больно обожгло шею, рубашка с хрустом треснула. Его подняли, с криками толкали в спину, заталкивали и затолкнули в кабину тепловоза.
- Ты у меня... в тюрьму сядешь, подонок! - кричал горбоносый машинист с мучнистой бледностью на лице.
На разъезде Виктора Васильевича все с той же руганью сдали пожилому усатому дежурному милиционеру. Пришлось говорить неправду, де-мол, приступ сердечный сделался.
Когда Виктор Васильевич вернулся, жены и Танечки еще не было, он быстро, как будто кто стоял за спиной и понукал, начистил картошки, прокрутил через мясорубку мясо, слепил и поджарил котлеты. Затем удовлетворенно взглянул на себя в зеркало и улыбнулся.
В книге “Философия печали”, Москва, Издательское предприятие “Новелла”, 1990.
Юрий Кувалдин. Собрание Сочинений в 10 томах. Издательство "Книжный сад", Москва, 2006, тираж 2000 экз. Том 2, стр. 357.
