Денис Вадимович Рогалёв родился 20 декабря 1981 года в Петропавловске-Камчатском. С 1996-го года проживает в Ставропольском крае в городе Изобильном. Окончил среднюю школу, затем поступал в техникум связи, во ВГИК, на филологический, но отовсюду уходил из-за потери интереса к происходящему. Публиковаться начал недавно. Журналы "Вокзал" Санкт-Петербург, "Литературный Ковчег" Омск, "Южная Звезда" Ставрополь. В “Нашей улице” публикуется с №176 (7) июль 2014.
Денис Рогалёв
ФЕРЗЬ
ФЕРЗЬ
рассказ
Не продаётся вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Пушкин.
Но можно рукопись продать.
Пушкин.
Не то чтобы Костик стеснялся своей фамилии, одной из трёх, подобно змею-Горынычу знакомой всякому русскому человеку, но из любви к шахматам и простительного для начинающего литератора желания анонимности, он решил взять себе псевдоним, подписав им три первых своих небольших рассказа, подготовленных за лето на суд редактору.
Сюжеты для рассказов Костик взял из своей жизни, исключив, впрочем, их абсолютную автобиографичность, отдав должное и собственной фантазии, только-только начинавшей прозревать. Костик пробовал писать и раньше.
В течение пяти лет он вёл непрерывный дневник и фиксировал свои самые причудливые сны, но что-то придумывать из головы Костик до сих пор как-то не решался.
Он не случайно обратился к малой прозаической форме, подозревая, что редакторы толстых литературных журналов едва ли захотят иметь дело с повестью или романом, написанными никому неизвестным молодым человеком, который, как и многие прочие другие, вдруг возомнил себя гениальным писателем (таковых редакторы, справедливо полагал Костик, за свой век навидались достаточно).
Короткий рассказ, помимо всего, имел преимущество времени, не требуя от скучающего редактора больших затрат, получая шанс быть прочитанным, в то самое время, как роман попросту могут оставить без внимания.
Ставя себя на место опытного редактора, Костик долго и тщательно правил свои первые рассказы, подмечая допущенные им самим промахи и нелепости, когда герой, к примеру, неожиданно менял цвет одежды, бойко и детально расписанной выше, или когда однокоренные слова, не спросившись у автора, с удивительной регулярностью плодились в одном абзаце. Костик заприметил и слова-паразиты, вроде этот, был и который, - заменяя их другими словами, Костик увидел, как обогащается его язык, а предложения преображаются. Кроме того, Костик завёл блокнот, куда заносил редко встречающиеся в речи, да и в литературе слова, такие как «сатрап», «стяжатель» и «фигляр», пополняя тем самым свой личный писательский словарь.
В литературных конкурсах Костик никогда не участвовал и специального образования не имел. Сей факт не смущал его ничуть, ведь подавляющее большинство великих писателей своему призванию нигде не обучались, ибо призвание, как справедливо подозревал Костик, отнюдь не ремесло, а значит специальное образование здесь совершенно излишне и даже вредоносно (если верить высказыванию одного небезызвестного писателя, окончившего литинститут).
Замирая по утрам у зеркала, Костик внимательно всматривался в своё лицо, стараясь угадать в нём черты будущего писателя: светлые волосы, бледноватая кожа, колючий взгляд зелёных глаз, прямой нос, тонкие губы, подбородок с примечательной ямкой… Ну чем не писатель? Маленькие руки, длинные худые пальцы и тонкие запястья лишний раз убеждали Костика в том, что он похож на писателя. «Нас мало избранных, счастливцев праздных», - как часто вспоминал он эти слова Пушкина, посвятившего всю свою жизнь «вольному искусству»!
Костик не мыслил для себя иной судьбы, кроме сочинительства, не пугаясь будущих преград на тернистом пути свободного художника, зарабатывающего на хлеб своим талантом. Разумеется, когда Костик писал первые рассказы, меньше всего он думал о деньгах.
Но всё же и всё-таки…
Если уж и зарабатывать, то тем, что умеешь делать лучше всего. Не так ли? Сколько людей не нашли своего призвания?! И сколько людей занимается не своим делом?! Пожалуй, (осмелимся предположить) каждый второй. Костик же знал точно, чего он хочет, и писал потому, что не писать попросту не мог.
Он включился в игру, быть может, самую удивительную на этом и том свете игру, и остановиться уже не мог.
Удовлетворившись исходной редакцией написанных рассказов, Костик отправился в долгий и витиеватый путь по маститым издательствам, на первых же шагах столкнувшись с равнодушием бюрократического аппарата.
Личной встречи с главными редакторами Костик так и не добился, довольствуясь кратким общением с некрасивыми секретаршами, предлагавшими ему оставить рукописи у них на столе.
Костик недоумевал, искренне не понимая, как с таким отношением начинающему автору прорваться к читателю. Пролистывая «толстые» литературные журналы, Костик обратил внимание на досадное постоянство иных авторов в сотрудничестве с этими журналами, обратил внимание и на их возраст, заметив нехитрую статистику, когда на одного сравнительно молодого писателя приходится десять престарелых.
Так Костика постигло первое и неизбежное разочарование в издательской системе.
Пересылка по почте рукописей в иногородние журналы также не получила успешного развития, удостоив автора глухим и обидным молчанием. Костик не унывал и всё ждал, ждал, ждал, ждал и ждал ответа…
- Маешься ерундой какой-то, - посмеивалась над Костиком его племянница, девица вполне современная и книг почти не читавшая. - Лучше бы устроился на работу и занялся настоящим делом.
И тут же, в издёвку, добавляла:
- Тоже мне, Чехов нашёлся!
Мама Костика, первая прочитавшая его рассказы и высоко их оценившая, была не столь категорична:
- Уж коли начал, дорогой, - иди до конца.
Костик целиком и полностью придерживался совета матери, и, недолго думая, решил сменить тактику, обратившись к малоизвестным изданиям.
На сей раз ему удалось встретиться и пообщаться с главным редактором с глазу на глаз.
Свершилось! - последовала живая и объективная критика, которой Костик вовсе не боялся, к которой Костик был давно готов.
Так он думал.
Прежде всего, редактор подчеркнул иные сложносочиненные предложения начинающего автора, посоветовав ему для начала прислушаться к установкам компьютерной программы «Word» и разбить эти предложения на более короткие. Приплыли! - а Костик так ими гордился, считая их перлами своей прозы. Критике подверглись и некоторые редкие слова, вступавшие, по мнению редактора, в острый диссонанс со временем и сутью описываемых юным автором событий.
- Перемудрили, молодой человек, - объявил помрачневшему Костику беспристрастный редактор. - Можно, конечно, пропустить в печать, если кое-где и кое-что подсократить.
«Как подсократить?! - воскликнул Костик про себя. - Что же тогда вообще останется от моих и без того коротких рассказов?!»
Но вслух ответил:
- Пожалуй, можно.
- Пишите проще, хотя бы на данном этапе, - сказал редактор, безжалостно марая красным карандашом тексты Костика. - И старайтесь не отступать от выбранной темы. Для экспериментов с языком и формой надо опробовать свои силы, познать свои способности, а вам рановато экспериментировать, ведь вы сами толком не знаете, на что способны. Выбор малой формы одобряю. Роман подождёт. Краткость - сестра таланта. Берите пример с Чехова. Он мастер короткого рассказа. Советую внимательно перечитать.
«Опять Чехов! - бушевал про себя и в себе Костик. - И чего вы все так носитесь с ним? Неужели нельзя обойтись без ярлыков?!»
- Перечитаю, - отозвался Костик, покосившись на стену над головой редактора, где красовался красный плакат с тремя белыми контурными профилями а-ля Ленин-Энгельс-Маркс, изображавшими, соответственно, Гоголя, Достоевского и Толстого.
- Или Бабель, - не унимался редактор, бросив на стол красный карандаш. - Его короткие рассказы очень хороши… Читали Бабеля? Исаак Бабель. Знаете такого?
Костик задумался, прежде чем ответить.
- Читал, - сказал он, почувствовав тошноту.
Редактор помолчал, узкими глазами сканируя Костика сквозь стёкла очков на предмет лжи.
- В целом, я вижу, что вы будите писать и дальше, - подытожил редактор, сняв очки с переносицы и встав из-за стола. - Тут нет никаких сомнений. Способности налицо, но над талантом надо много работать. Его необходимо развивать в себе, шлифовать, как драгоценный камень. Вы лишь нащупываете нити Ариадны, которые приведут вас через лабиринт стереотипов к тому личному пространству, где вас никто уже ни с кем не спутает и не посмеет попрекать советом. Вы понимаете, о чём я сейчас толкую?
- Понимаю, - соврал Костик, ибо голова его гудела, и слова редактора долетали до него из далёкого далека.
- Тогда надеюсь увидеть вас у себя снова, - улыбнулся редактор, похлопав Костика по плечу. - Удачи, молодой человек.
- Спасибо, - ответил Костик, чуть не выскочив из-за редакторского стола и едва не уронив высокую узкую вазу с гладиолусом. - Извините.
В последний момент удержал вазу на столе дрожащей рукою.
- Ничего-ничего, - успокоил редактор, провожая автора до дверей.
- Я вернусь? - отчего-то спросил Костик.
- Ну, разумеется! - заверил редактор, отдав ему подчёркнутые тут и там красным карандашом уязвлённые рукописи.
Издательство Костик покинул в самом удручённом и сметённом состоянии духа.
Изучая редакторские пометки, юный автор протестовал и возмущался.
Он не желал признавать свои ошибки, полагая, что рассказы совершенны в том виде, в каком написаны, и сокращать «кое-где» и «кое-что» Костик наотрез отказывался; он жалел каждое предложение и каждое слово чем-то не угодившее издателю; в сердцах он взял под сомнение вкус и литературные способности самого редактора.
«Писать не умеет, оттого других и поучает», - резюмировал Костик, пролистывая «Шинель» Гоголя, которого, как известно, современники попрекали в неумении правильно писать.
Костик вчитывался в тексты Гоголя, мысленно разбивал его сложносочинённые предложения «на более короткие», убирал иные фразы и обнаруживал, как волшебство автора куда-то улетучивается, а его неповторимая абсурдная вселенная разваливается на куски, превращаясь в заурядные нелепицы.
Повсеместное отступление от «выбранной темы» - норма для Гоголя, и по средству его «неправильной» прозы, задним числом Костик защищал и себя.
Следуя совету редактора, он решился заглянуть в сборник с рассказами Бабеля, с коим познакомился ещё в школе и помнил весьма смутно. Костик не стал себя утруждать и перечёл с десяток самых коротких новелл, не занимавших более трёх страниц. Понравились ему две: «Иисусов грех» и «Вдохновение».
Особого же восторга Исаак Бабель у Костика не вызвал, хотя он и отметил его талант, более или менее выраженный в столь суровые времена, когда писательская индивидуальность и нежелание следовать советской конъюнктуре равнялись подвигу (за что в итоге тот и поплатился).
Беседа с редактором вызвала в Костике бурю мыслей.
Задумался Костик и о своём возрасте.
Двадцать лет: рано или поздно для начала писательской карьеры?
Перебирая в памяти знаковые даты и биографии известных авторов, он определял самые ранние и поздние из них, когда загоралась звезда писателя.
Пятнадцатилетний Пушкин - вне конкуренции.
Момент для Костика упущен безвозвратно.
Гоголю было двадцать два, когда опубликовался первый цикл его хохлацких страшилок, сделавших ему славу.
Достоевский со своими «Бедными людьми» не далеко отстал от Гоголя, познав самую восхитительную минуту всеобщего признания в двадцать четыре года.
Толстой Лев Николаевич в том же возрасте уже публиковал первые рассказы.
Момент для Костика грядущий, ведь в двадцать лет он только начинал писать и только готовился к главному событию в своей литературной жизни.
Всерьёз критику он не воспринимал.
В конце концов, ей подвергались все без исключения писатели, даже самые выдающиеся и ныне неприкасаемые. Так, к примеру, госпожа Гиппиус юному поэту Набокову, как совершенно бесталанному по её мнению новичку, настоятельно советовала бросить писать, о чём потом очень и очень сожалела, оправдывая впоследствии потерянное поколение первой эмигрантской волны одним даром Набокова. И подобных эпизодов Костик знал с дюжину, а потому грустил не долго.
Поколебавшись из гордости, он, как начинающий автор, решил уступить претензиям главного редактора, и за одну неделю заново набрал три небольших своих рассказа, исправив их согласно сделанным красным редакторским карандашом пометкам.
Теряясь в догадках относительно того, какими стали его обновлённые рассказы, Костик отдал их на суд матери.
- По-моему классно, - сказала мама, прочитав рукописи за каких-то двадцать минут. - Лично мне понравилось. - И подумав, добавила: - Если честно, особой разницы с тем вариантом я не заметила.
Впервые за неделю Костик улыбнулся.
- Ты меня успокоила, - довольно произнёс он. - Я боялся, что от рассказов ничего моего не останется.
- Глупости, - возразила мать, чмокнув сына в щёку. - Ты отлично справился. Я в тебе не сомневалась.
- Надеюсь, - вздохнул Костик, сцепив рукописи большой скрепкой. - Завтра повторно понесу рассказы в издательство.
- Всё будет хорошо, - заверила мама, глядя на титульный лист в руках сына. - Кстати, а как насчёт псевдонима?
Костик ухмыльнулся, поигрывая скрепкой на листах.
- Оставлю.
Ночью юный автор долго не мог заснуть.
Костик о многом размышлял, стараясь предугадать завтрашнюю встречу с редактором и пытаясь предсказать свою будущую участь в качестве писателя.
Он понятия не имел, чем станет заниматься помимо своей литературы, подозревая, что на символичный гонорар за рассказ или повесть в журнале он, не имея известности, долго не протянет.
Когда придёт известность - как бы узнать?
В нужное время в нужном месте…
Интересно, сколько талантливых писателей осталось за бортом истории и кануло в лету, не оставив о себе ни строчки, ни имени, только потому, что им не повезло? Пожалуй, ни одного. Так или иначе, нам известны все имена. Тот, кто пишет и не умеет остановиться, тот никогда не канет в лету. Он обречён на общественное мнение, на объективную критику и скромное место в истории.
Так полагал Костик, ворочаясь в своей постели под тёплым одеялом и фантазируя над тем, как он подружится с главным редактором, займёт какой-нибудь пост в его журнале, дабы иметь относительно хороший заработок не в ущерб своей литературе, как станет постоянным его автором и в будущем прославит с собою и сам журнал. А если завтра в издательстве опять от ворот поворот?
Сомнения не отступали.
«В крайнем случае, выложу рассказы в интернете, - подумал Костик в полусне, примеряя смокинг нобелевского лауреата. - Там же опубликую первый роман, и за год обрету известность в виртуальном пространстве всемирной сети. Пусть сами потом за мною побегают».
Обнаружив в кармане смокинга чёрного ферзя, Костик положил ладонь под подушку и невзначай размазал клетки на мнимой шахматной доске.
Чёрно-белая маслянистая субстанция вполне ощутимо заляпала его неосторожную ладонь и неприятно слиплась между пальцами.
Чувствуя явный дискомфорт, Костик не стерпел, встал с постели и поплёлся в ванную, чтобы тщательно вымыть свои грязные руки.
На двери в ванную он увидел табличку с надписью «Клуб Избранных Счастливцев».
Надпись Костика ничуть не смутила, и он смело шагнул за дверь, не включая электрического света.
Благодаря таинственному полумраку ванная комната казалась больше обычного.
По углам трепетали редкие свечи.
Не обращая внимания на собравшихся в комнате гостей, Костик прошлёпал к умывальнику и пустил в ладони тёплую воду.
Гости в свою очередь также не обратили внимания на молодого человека, явившегося к ним в одних плавках, общаясь между собой в самой непринуждённой манере.
Костик намыливал руки мочалкой и наблюдал за гостями через зеркало, - в трепетных бликах свечей их лица сквозь полумрак обретали конкретные и узнаваемые черты.
Черты избранных счастливцев.
Табличка на двери в ванную не солгала.
Вытерев руки полотенцем и подтянув плавки, Костик робко присоединился к фантастическому обществу.
Кого здесь только не было!
За одним столом сидели никогда до сих пор не встречавшиеся Достоевский и Толстой, горячо спорившие о Боге и церкви в жизни человека.
Неподалёку от них хохотал у окна кучерявый Пушкин, проигравший спор Гоголю, таки сумевшему достать нижней губой до кончика своего легендарного носа.
Тютчев и Блок устроили весёлую импровизацию, на ходу сочиняя друг другу стихи.
Тут же в углу хмурились и молчали Бунин с Набоковым, никак не находившие темы для товарищеской беседы.
В другом углу, заметно захмелев, чокались и выпивали горькую сухопарый Венедикт Ерофеев и громадный Сергей Довлатов…
На глазах у Костика узкая ванная превращалась в полноценную и просторную комнату. Если он чему-то и удивлялся, то лишь тому, что ничему не удивляется.
«Сейчас явятся иностранцы», - шёпотом пронеслось по комнате.
И действительно, в дверях возник длинный и худой, ушастый и глазастый Франц Кафка, испуганно взглянувший на фантастическое сборище; заметив среди гостей Толстого и Достоевского, Кафка едва не выскочил обратно за дверь, но его подтолкнул в спину и втянул в комнату Джеймс Джойс собственной персоной.
Костик внимательно следил за великими мертвецами, стараясь не упустить ни единого их слова, ни единого их жеста, ни намёка на жест (когда ещё представится случай воочию увидеть классиков и понаблюдать за ними в своей домашней обстановке?).
Иностранцы меж тем всё пребывали и пребывали.
«Эй, Фрейд! - окликнул чей-то звонкий голос. - Оставьте Достоевского в покое!».
Страсти в комнате накалялись.
Вот уже Гоголь, минуя языковой барьер, внушает Свифту, что его, Гоголя, желудок перевёрнут вверх тормашками и за счёт этого феномена может вместить себя до полусотни вареников с вишней.
А вот Пушкин, не зная английского, цитирует Байрону его стихи с забавным латинским говорком.
Гул в комнате стоял невообразимый!
«Передайте Чехову его пенсне», - попросил Довлатов Ерофеева, выудив из рюмки примечательные стёклышки.
«Как съездили на Сахалин?» - полюбопытствовал у Чехова Толстой.
«Вы злой! - бушевал Бунин, обращаясь к Набокову. - И помрёте в одиночестве, молодой человек!».
«Джойсу больше не наливать, - настаивал Ерофеев. - Он уверяет нас, что поёт лучше, чем пишет!».
«Где Гоголь? Гоголь где?!». «Он с Кафкой. Им есть о чём помолчать!».
«Венедикт, приехали! Венечка - «Петушки»!».
«Эй, Фрейд! - оставьте нос Гоголя в покое!».
«Кто впустил сюда психиатра?».
От происходящего в комнате у Костика шла кругом голова.
Он выпивал с Есениным, беседовал с Толстым и играл в шахматы с Набоковым.
«Писатели вам не по зубам, - заявил Костик Зигмунду Фрейду. - Ведь сами признавали: коллеги-психиатры, сложите перья перед писателями, ибо нам их душу не понять!».
Пожурив Фрейда, Костик обратился к Набокову, разъясняя ему нюансы его же произведений. «Я имею в виду два ваших первоклассных романа! - громко говорил Костик, помогая себе отчаянной жестикуляцией: - «Камера обскура» и «Лолита». Они весьма схожи между собой. В первом романе вы обыграли понятие пространства. Во втором понятие времени». Набоков догадки Костика не подтверждал, но и не опровергал.
«Хочу тебя кое-кому представить, - прервал Костика Юрий Олеша. - Знакомьтесь. Исаак Бабель. Мой земляк». Костик заколебался, стараясь поймать в зрительный фокус неуловимые черты писателя. «Рад знакомству, - пробормотал Костик, примирительно пожав Бабелю руку. - Мне вас очень рекомендовали и ставили в пример». «Сочувствую», - отшутился писатель.
В этот момент Костика озарила блестящая идея.
Сам собою в его голове возник крупный замысел будущей книги, в которой он во всех подробностях опишет свои встречи с великими писателями.
Заголовок не заставил себя долго ждать.
«Клуб Избранных Счастливцев, - произнёс Костик, проверяя заголовок на слух. - Именно! То, что надо!».
Идея будущей книги захватила воображение Костика.
Но кто ему поверит?
«Плевать! - возразил себе Костик, ворочаясь под тёплым одеялом. - Я сам обманываться рад… Во всём надо идти до конца. И коли начал врать, так ври без зазрения совести!».
На следующее утро Костик уложил свои рассказы в папку, завязал белый узелок и отправился в издательство.
День стоял тёплый, на деревьях щебетали, словно сочувствуя Костику, птицы, а по небу плыли величественные царства кучевых облаков.
Костик бойко шагал по круто спускавшемуся вниз переулку вдоль шумного шоссе и лелеял в себе лишь самые лучшие предчувствия, любуясь витринами парфюмерных магазинов и множеством рекламных щитков. Некоторые из них позабавили Костика: так по соседству с пикантной вывеской стриптиз-клуба ютилась скромная, как бы подтверждавшая известное выражение, невинная надпись «ХЛЕБ».
Само же издательство располагалось на втором этаже прямо над неприметным погребком «Секс-шопа», куда Костик из праздного любопытства заглянул однажды, даже не подозревая, что над потолком цвета фуксии функционирует литературное издательство.
«Что дерзкий сон мне мой сулит?» - спросил себя Костик, решительно распахнув двери на второй этаж.
Редактор принял Костика со всем радушием, и без промедления погрузился в чтение его рукописей.
По окаменевшему лицу редактора невозможно было определить реакцию на обновлённый материал.
Костику оставалось одно - терпеливо ждать.
- Ну вот, результат налицо, - произнёс, наконец, редактор, сдвинув свои очки на лоб. - Совсем другое дело!
- Вам понравилось? - несмело поинтересовался Костик.
- Вполне, - ответил редактор, улыбнувшись юному автору. - Теперь всё на своём месте. Ничего лишнего. Прозрачность прозы - ваш конёк.
Костик выждал, прежде чем задать главный вопрос:
- Вы напечатаете мои рассказы?
- Пожалуй, - сказал редактор, сняв с рукописей скрепку. - Из трёх ваших рассказов я выберу первый. Да. Именно его я и напечатаю.
Костик поёрзал на стуле, стараясь скрыть своё радостное волнение.
На мгновение Костику почудилось, будто Гоголь, Достоевский и Толстой из гротескного плаката по-отечески подмигнули ему со стены.
Редактор ещё раз бегло просмотрел рукописи, вернувшись вдруг к титульному листу с инициалами юного автора (очки его сами упали обратно на переносицу).
Он прищурился на псевдоним Костика, точно увидел его впервые, и неожиданно с детским простодушием, без обиняков, полюбопытствовал:
- Вы еврей?
Сюжеты для рассказов Костик взял из своей жизни, исключив, впрочем, их абсолютную автобиографичность, отдав должное и собственной фантазии, только-только начинавшей прозревать. Костик пробовал писать и раньше.
В течение пяти лет он вёл непрерывный дневник и фиксировал свои самые причудливые сны, но что-то придумывать из головы Костик до сих пор как-то не решался.
Он не случайно обратился к малой прозаической форме, подозревая, что редакторы толстых литературных журналов едва ли захотят иметь дело с повестью или романом, написанными никому неизвестным молодым человеком, который, как и многие прочие другие, вдруг возомнил себя гениальным писателем (таковых редакторы, справедливо полагал Костик, за свой век навидались достаточно).
Короткий рассказ, помимо всего, имел преимущество времени, не требуя от скучающего редактора больших затрат, получая шанс быть прочитанным, в то самое время, как роман попросту могут оставить без внимания.
Ставя себя на место опытного редактора, Костик долго и тщательно правил свои первые рассказы, подмечая допущенные им самим промахи и нелепости, когда герой, к примеру, неожиданно менял цвет одежды, бойко и детально расписанной выше, или когда однокоренные слова, не спросившись у автора, с удивительной регулярностью плодились в одном абзаце. Костик заприметил и слова-паразиты, вроде этот, был и который, - заменяя их другими словами, Костик увидел, как обогащается его язык, а предложения преображаются. Кроме того, Костик завёл блокнот, куда заносил редко встречающиеся в речи, да и в литературе слова, такие как «сатрап», «стяжатель» и «фигляр», пополняя тем самым свой личный писательский словарь.
В литературных конкурсах Костик никогда не участвовал и специального образования не имел. Сей факт не смущал его ничуть, ведь подавляющее большинство великих писателей своему призванию нигде не обучались, ибо призвание, как справедливо подозревал Костик, отнюдь не ремесло, а значит специальное образование здесь совершенно излишне и даже вредоносно (если верить высказыванию одного небезызвестного писателя, окончившего литинститут).
Замирая по утрам у зеркала, Костик внимательно всматривался в своё лицо, стараясь угадать в нём черты будущего писателя: светлые волосы, бледноватая кожа, колючий взгляд зелёных глаз, прямой нос, тонкие губы, подбородок с примечательной ямкой… Ну чем не писатель? Маленькие руки, длинные худые пальцы и тонкие запястья лишний раз убеждали Костика в том, что он похож на писателя. «Нас мало избранных, счастливцев праздных», - как часто вспоминал он эти слова Пушкина, посвятившего всю свою жизнь «вольному искусству»!
Костик не мыслил для себя иной судьбы, кроме сочинительства, не пугаясь будущих преград на тернистом пути свободного художника, зарабатывающего на хлеб своим талантом. Разумеется, когда Костик писал первые рассказы, меньше всего он думал о деньгах.
Но всё же и всё-таки…
Если уж и зарабатывать, то тем, что умеешь делать лучше всего. Не так ли? Сколько людей не нашли своего призвания?! И сколько людей занимается не своим делом?! Пожалуй, (осмелимся предположить) каждый второй. Костик же знал точно, чего он хочет, и писал потому, что не писать попросту не мог.
Он включился в игру, быть может, самую удивительную на этом и том свете игру, и остановиться уже не мог.
Удовлетворившись исходной редакцией написанных рассказов, Костик отправился в долгий и витиеватый путь по маститым издательствам, на первых же шагах столкнувшись с равнодушием бюрократического аппарата.
Личной встречи с главными редакторами Костик так и не добился, довольствуясь кратким общением с некрасивыми секретаршами, предлагавшими ему оставить рукописи у них на столе.
Костик недоумевал, искренне не понимая, как с таким отношением начинающему автору прорваться к читателю. Пролистывая «толстые» литературные журналы, Костик обратил внимание на досадное постоянство иных авторов в сотрудничестве с этими журналами, обратил внимание и на их возраст, заметив нехитрую статистику, когда на одного сравнительно молодого писателя приходится десять престарелых.
Так Костика постигло первое и неизбежное разочарование в издательской системе.
Пересылка по почте рукописей в иногородние журналы также не получила успешного развития, удостоив автора глухим и обидным молчанием. Костик не унывал и всё ждал, ждал, ждал, ждал и ждал ответа…
- Маешься ерундой какой-то, - посмеивалась над Костиком его племянница, девица вполне современная и книг почти не читавшая. - Лучше бы устроился на работу и занялся настоящим делом.
И тут же, в издёвку, добавляла:
- Тоже мне, Чехов нашёлся!
Мама Костика, первая прочитавшая его рассказы и высоко их оценившая, была не столь категорична:
- Уж коли начал, дорогой, - иди до конца.
Костик целиком и полностью придерживался совета матери, и, недолго думая, решил сменить тактику, обратившись к малоизвестным изданиям.
На сей раз ему удалось встретиться и пообщаться с главным редактором с глазу на глаз.
Свершилось! - последовала живая и объективная критика, которой Костик вовсе не боялся, к которой Костик был давно готов.
Так он думал.
Прежде всего, редактор подчеркнул иные сложносочиненные предложения начинающего автора, посоветовав ему для начала прислушаться к установкам компьютерной программы «Word» и разбить эти предложения на более короткие. Приплыли! - а Костик так ими гордился, считая их перлами своей прозы. Критике подверглись и некоторые редкие слова, вступавшие, по мнению редактора, в острый диссонанс со временем и сутью описываемых юным автором событий.
- Перемудрили, молодой человек, - объявил помрачневшему Костику беспристрастный редактор. - Можно, конечно, пропустить в печать, если кое-где и кое-что подсократить.
«Как подсократить?! - воскликнул Костик про себя. - Что же тогда вообще останется от моих и без того коротких рассказов?!»
Но вслух ответил:
- Пожалуй, можно.
- Пишите проще, хотя бы на данном этапе, - сказал редактор, безжалостно марая красным карандашом тексты Костика. - И старайтесь не отступать от выбранной темы. Для экспериментов с языком и формой надо опробовать свои силы, познать свои способности, а вам рановато экспериментировать, ведь вы сами толком не знаете, на что способны. Выбор малой формы одобряю. Роман подождёт. Краткость - сестра таланта. Берите пример с Чехова. Он мастер короткого рассказа. Советую внимательно перечитать.
«Опять Чехов! - бушевал про себя и в себе Костик. - И чего вы все так носитесь с ним? Неужели нельзя обойтись без ярлыков?!»
- Перечитаю, - отозвался Костик, покосившись на стену над головой редактора, где красовался красный плакат с тремя белыми контурными профилями а-ля Ленин-Энгельс-Маркс, изображавшими, соответственно, Гоголя, Достоевского и Толстого.
- Или Бабель, - не унимался редактор, бросив на стол красный карандаш. - Его короткие рассказы очень хороши… Читали Бабеля? Исаак Бабель. Знаете такого?
Костик задумался, прежде чем ответить.
- Читал, - сказал он, почувствовав тошноту.
Редактор помолчал, узкими глазами сканируя Костика сквозь стёкла очков на предмет лжи.
- В целом, я вижу, что вы будите писать и дальше, - подытожил редактор, сняв очки с переносицы и встав из-за стола. - Тут нет никаких сомнений. Способности налицо, но над талантом надо много работать. Его необходимо развивать в себе, шлифовать, как драгоценный камень. Вы лишь нащупываете нити Ариадны, которые приведут вас через лабиринт стереотипов к тому личному пространству, где вас никто уже ни с кем не спутает и не посмеет попрекать советом. Вы понимаете, о чём я сейчас толкую?
- Понимаю, - соврал Костик, ибо голова его гудела, и слова редактора долетали до него из далёкого далека.
- Тогда надеюсь увидеть вас у себя снова, - улыбнулся редактор, похлопав Костика по плечу. - Удачи, молодой человек.
- Спасибо, - ответил Костик, чуть не выскочив из-за редакторского стола и едва не уронив высокую узкую вазу с гладиолусом. - Извините.
В последний момент удержал вазу на столе дрожащей рукою.
- Ничего-ничего, - успокоил редактор, провожая автора до дверей.
- Я вернусь? - отчего-то спросил Костик.
- Ну, разумеется! - заверил редактор, отдав ему подчёркнутые тут и там красным карандашом уязвлённые рукописи.
Издательство Костик покинул в самом удручённом и сметённом состоянии духа.
Изучая редакторские пометки, юный автор протестовал и возмущался.
Он не желал признавать свои ошибки, полагая, что рассказы совершенны в том виде, в каком написаны, и сокращать «кое-где» и «кое-что» Костик наотрез отказывался; он жалел каждое предложение и каждое слово чем-то не угодившее издателю; в сердцах он взял под сомнение вкус и литературные способности самого редактора.
«Писать не умеет, оттого других и поучает», - резюмировал Костик, пролистывая «Шинель» Гоголя, которого, как известно, современники попрекали в неумении правильно писать.
Костик вчитывался в тексты Гоголя, мысленно разбивал его сложносочинённые предложения «на более короткие», убирал иные фразы и обнаруживал, как волшебство автора куда-то улетучивается, а его неповторимая абсурдная вселенная разваливается на куски, превращаясь в заурядные нелепицы.
Повсеместное отступление от «выбранной темы» - норма для Гоголя, и по средству его «неправильной» прозы, задним числом Костик защищал и себя.
Следуя совету редактора, он решился заглянуть в сборник с рассказами Бабеля, с коим познакомился ещё в школе и помнил весьма смутно. Костик не стал себя утруждать и перечёл с десяток самых коротких новелл, не занимавших более трёх страниц. Понравились ему две: «Иисусов грех» и «Вдохновение».
Особого же восторга Исаак Бабель у Костика не вызвал, хотя он и отметил его талант, более или менее выраженный в столь суровые времена, когда писательская индивидуальность и нежелание следовать советской конъюнктуре равнялись подвигу (за что в итоге тот и поплатился).
Беседа с редактором вызвала в Костике бурю мыслей.
Задумался Костик и о своём возрасте.
Двадцать лет: рано или поздно для начала писательской карьеры?
Перебирая в памяти знаковые даты и биографии известных авторов, он определял самые ранние и поздние из них, когда загоралась звезда писателя.
Пятнадцатилетний Пушкин - вне конкуренции.
Момент для Костика упущен безвозвратно.
Гоголю было двадцать два, когда опубликовался первый цикл его хохлацких страшилок, сделавших ему славу.
Достоевский со своими «Бедными людьми» не далеко отстал от Гоголя, познав самую восхитительную минуту всеобщего признания в двадцать четыре года.
Толстой Лев Николаевич в том же возрасте уже публиковал первые рассказы.
Момент для Костика грядущий, ведь в двадцать лет он только начинал писать и только готовился к главному событию в своей литературной жизни.
Всерьёз критику он не воспринимал.
В конце концов, ей подвергались все без исключения писатели, даже самые выдающиеся и ныне неприкасаемые. Так, к примеру, госпожа Гиппиус юному поэту Набокову, как совершенно бесталанному по её мнению новичку, настоятельно советовала бросить писать, о чём потом очень и очень сожалела, оправдывая впоследствии потерянное поколение первой эмигрантской волны одним даром Набокова. И подобных эпизодов Костик знал с дюжину, а потому грустил не долго.
Поколебавшись из гордости, он, как начинающий автор, решил уступить претензиям главного редактора, и за одну неделю заново набрал три небольших своих рассказа, исправив их согласно сделанным красным редакторским карандашом пометкам.
Теряясь в догадках относительно того, какими стали его обновлённые рассказы, Костик отдал их на суд матери.
- По-моему классно, - сказала мама, прочитав рукописи за каких-то двадцать минут. - Лично мне понравилось. - И подумав, добавила: - Если честно, особой разницы с тем вариантом я не заметила.
Впервые за неделю Костик улыбнулся.
- Ты меня успокоила, - довольно произнёс он. - Я боялся, что от рассказов ничего моего не останется.
- Глупости, - возразила мать, чмокнув сына в щёку. - Ты отлично справился. Я в тебе не сомневалась.
- Надеюсь, - вздохнул Костик, сцепив рукописи большой скрепкой. - Завтра повторно понесу рассказы в издательство.
- Всё будет хорошо, - заверила мама, глядя на титульный лист в руках сына. - Кстати, а как насчёт псевдонима?
Костик ухмыльнулся, поигрывая скрепкой на листах.
- Оставлю.
Ночью юный автор долго не мог заснуть.
Костик о многом размышлял, стараясь предугадать завтрашнюю встречу с редактором и пытаясь предсказать свою будущую участь в качестве писателя.
Он понятия не имел, чем станет заниматься помимо своей литературы, подозревая, что на символичный гонорар за рассказ или повесть в журнале он, не имея известности, долго не протянет.
Когда придёт известность - как бы узнать?
В нужное время в нужном месте…
Интересно, сколько талантливых писателей осталось за бортом истории и кануло в лету, не оставив о себе ни строчки, ни имени, только потому, что им не повезло? Пожалуй, ни одного. Так или иначе, нам известны все имена. Тот, кто пишет и не умеет остановиться, тот никогда не канет в лету. Он обречён на общественное мнение, на объективную критику и скромное место в истории.
Так полагал Костик, ворочаясь в своей постели под тёплым одеялом и фантазируя над тем, как он подружится с главным редактором, займёт какой-нибудь пост в его журнале, дабы иметь относительно хороший заработок не в ущерб своей литературе, как станет постоянным его автором и в будущем прославит с собою и сам журнал. А если завтра в издательстве опять от ворот поворот?
Сомнения не отступали.
«В крайнем случае, выложу рассказы в интернете, - подумал Костик в полусне, примеряя смокинг нобелевского лауреата. - Там же опубликую первый роман, и за год обрету известность в виртуальном пространстве всемирной сети. Пусть сами потом за мною побегают».
Обнаружив в кармане смокинга чёрного ферзя, Костик положил ладонь под подушку и невзначай размазал клетки на мнимой шахматной доске.
Чёрно-белая маслянистая субстанция вполне ощутимо заляпала его неосторожную ладонь и неприятно слиплась между пальцами.
Чувствуя явный дискомфорт, Костик не стерпел, встал с постели и поплёлся в ванную, чтобы тщательно вымыть свои грязные руки.
На двери в ванную он увидел табличку с надписью «Клуб Избранных Счастливцев».
Надпись Костика ничуть не смутила, и он смело шагнул за дверь, не включая электрического света.
Благодаря таинственному полумраку ванная комната казалась больше обычного.
По углам трепетали редкие свечи.
Не обращая внимания на собравшихся в комнате гостей, Костик прошлёпал к умывальнику и пустил в ладони тёплую воду.
Гости в свою очередь также не обратили внимания на молодого человека, явившегося к ним в одних плавках, общаясь между собой в самой непринуждённой манере.
Костик намыливал руки мочалкой и наблюдал за гостями через зеркало, - в трепетных бликах свечей их лица сквозь полумрак обретали конкретные и узнаваемые черты.
Черты избранных счастливцев.
Табличка на двери в ванную не солгала.
Вытерев руки полотенцем и подтянув плавки, Костик робко присоединился к фантастическому обществу.
Кого здесь только не было!
За одним столом сидели никогда до сих пор не встречавшиеся Достоевский и Толстой, горячо спорившие о Боге и церкви в жизни человека.
Неподалёку от них хохотал у окна кучерявый Пушкин, проигравший спор Гоголю, таки сумевшему достать нижней губой до кончика своего легендарного носа.
Тютчев и Блок устроили весёлую импровизацию, на ходу сочиняя друг другу стихи.
Тут же в углу хмурились и молчали Бунин с Набоковым, никак не находившие темы для товарищеской беседы.
В другом углу, заметно захмелев, чокались и выпивали горькую сухопарый Венедикт Ерофеев и громадный Сергей Довлатов…
На глазах у Костика узкая ванная превращалась в полноценную и просторную комнату. Если он чему-то и удивлялся, то лишь тому, что ничему не удивляется.
«Сейчас явятся иностранцы», - шёпотом пронеслось по комнате.
И действительно, в дверях возник длинный и худой, ушастый и глазастый Франц Кафка, испуганно взглянувший на фантастическое сборище; заметив среди гостей Толстого и Достоевского, Кафка едва не выскочил обратно за дверь, но его подтолкнул в спину и втянул в комнату Джеймс Джойс собственной персоной.
Костик внимательно следил за великими мертвецами, стараясь не упустить ни единого их слова, ни единого их жеста, ни намёка на жест (когда ещё представится случай воочию увидеть классиков и понаблюдать за ними в своей домашней обстановке?).
Иностранцы меж тем всё пребывали и пребывали.
«Эй, Фрейд! - окликнул чей-то звонкий голос. - Оставьте Достоевского в покое!».
Страсти в комнате накалялись.
Вот уже Гоголь, минуя языковой барьер, внушает Свифту, что его, Гоголя, желудок перевёрнут вверх тормашками и за счёт этого феномена может вместить себя до полусотни вареников с вишней.
А вот Пушкин, не зная английского, цитирует Байрону его стихи с забавным латинским говорком.
Гул в комнате стоял невообразимый!
«Передайте Чехову его пенсне», - попросил Довлатов Ерофеева, выудив из рюмки примечательные стёклышки.
«Как съездили на Сахалин?» - полюбопытствовал у Чехова Толстой.
«Вы злой! - бушевал Бунин, обращаясь к Набокову. - И помрёте в одиночестве, молодой человек!».
«Джойсу больше не наливать, - настаивал Ерофеев. - Он уверяет нас, что поёт лучше, чем пишет!».
«Где Гоголь? Гоголь где?!». «Он с Кафкой. Им есть о чём помолчать!».
«Венедикт, приехали! Венечка - «Петушки»!».
«Эй, Фрейд! - оставьте нос Гоголя в покое!».
«Кто впустил сюда психиатра?».
От происходящего в комнате у Костика шла кругом голова.
Он выпивал с Есениным, беседовал с Толстым и играл в шахматы с Набоковым.
«Писатели вам не по зубам, - заявил Костик Зигмунду Фрейду. - Ведь сами признавали: коллеги-психиатры, сложите перья перед писателями, ибо нам их душу не понять!».
Пожурив Фрейда, Костик обратился к Набокову, разъясняя ему нюансы его же произведений. «Я имею в виду два ваших первоклассных романа! - громко говорил Костик, помогая себе отчаянной жестикуляцией: - «Камера обскура» и «Лолита». Они весьма схожи между собой. В первом романе вы обыграли понятие пространства. Во втором понятие времени». Набоков догадки Костика не подтверждал, но и не опровергал.
«Хочу тебя кое-кому представить, - прервал Костика Юрий Олеша. - Знакомьтесь. Исаак Бабель. Мой земляк». Костик заколебался, стараясь поймать в зрительный фокус неуловимые черты писателя. «Рад знакомству, - пробормотал Костик, примирительно пожав Бабелю руку. - Мне вас очень рекомендовали и ставили в пример». «Сочувствую», - отшутился писатель.
В этот момент Костика озарила блестящая идея.
Сам собою в его голове возник крупный замысел будущей книги, в которой он во всех подробностях опишет свои встречи с великими писателями.
Заголовок не заставил себя долго ждать.
«Клуб Избранных Счастливцев, - произнёс Костик, проверяя заголовок на слух. - Именно! То, что надо!».
Идея будущей книги захватила воображение Костика.
Но кто ему поверит?
«Плевать! - возразил себе Костик, ворочаясь под тёплым одеялом. - Я сам обманываться рад… Во всём надо идти до конца. И коли начал врать, так ври без зазрения совести!».
На следующее утро Костик уложил свои рассказы в папку, завязал белый узелок и отправился в издательство.
День стоял тёплый, на деревьях щебетали, словно сочувствуя Костику, птицы, а по небу плыли величественные царства кучевых облаков.
Костик бойко шагал по круто спускавшемуся вниз переулку вдоль шумного шоссе и лелеял в себе лишь самые лучшие предчувствия, любуясь витринами парфюмерных магазинов и множеством рекламных щитков. Некоторые из них позабавили Костика: так по соседству с пикантной вывеской стриптиз-клуба ютилась скромная, как бы подтверждавшая известное выражение, невинная надпись «ХЛЕБ».
Само же издательство располагалось на втором этаже прямо над неприметным погребком «Секс-шопа», куда Костик из праздного любопытства заглянул однажды, даже не подозревая, что над потолком цвета фуксии функционирует литературное издательство.
«Что дерзкий сон мне мой сулит?» - спросил себя Костик, решительно распахнув двери на второй этаж.
Редактор принял Костика со всем радушием, и без промедления погрузился в чтение его рукописей.
По окаменевшему лицу редактора невозможно было определить реакцию на обновлённый материал.
Костику оставалось одно - терпеливо ждать.
- Ну вот, результат налицо, - произнёс, наконец, редактор, сдвинув свои очки на лоб. - Совсем другое дело!
- Вам понравилось? - несмело поинтересовался Костик.
- Вполне, - ответил редактор, улыбнувшись юному автору. - Теперь всё на своём месте. Ничего лишнего. Прозрачность прозы - ваш конёк.
Костик выждал, прежде чем задать главный вопрос:
- Вы напечатаете мои рассказы?
- Пожалуй, - сказал редактор, сняв с рукописей скрепку. - Из трёх ваших рассказов я выберу первый. Да. Именно его я и напечатаю.
Костик поёрзал на стуле, стараясь скрыть своё радостное волнение.
На мгновение Костику почудилось, будто Гоголь, Достоевский и Толстой из гротескного плаката по-отечески подмигнули ему со стены.
Редактор ещё раз бегло просмотрел рукописи, вернувшись вдруг к титульному листу с инициалами юного автора (очки его сами упали обратно на переносицу).
Он прищурился на псевдоним Костика, точно увидел его впервые, и неожиданно с детским простодушием, без обиняков, полюбопытствовал:
- Вы еврей?
Изобильный, Ставропольский край
“Наша улица” №186 (5) май 2015
