Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу.
Юрий
Кувалдин
ШИРОКИЙ ВЫБОР
рассказ
И
чего он только связался с ней! Ходил Батюков по коридорам института
как человек. Декан факультета Батюков Николай Николаевич. Профессор.
Так нет же, чёрт дёрнул его. Правда, ходил он как-то немножко боком.
Одна нога у него немного подволакивалась. И животик довольно заметно и
как-то кривовато вываливался из-под брючного ремня. А глаза были
меленькие, какие-то подслеповатые, всегда прищуренные. И ресницы белые.
Хотя Батюков не был альбиносом. После шестидесяти годов весь поседел.
Ну везде и всюду волосы стали белыми. Даже как-то странно. Ни с кем
такого не происходило. Белые волосы на голове были еще целы. Лысины не
было. Распадались на прямой рядок. Длинные. Только сверху. А стригся
под полубокс.
Но что взять с профессора? По большей части в институте все они такие были. Всем за шестьдесят. И даже за семьдесят. А на кафедре Истории КПСС так вообще одни восьмидесятилетние работали.
Дымок от сигареты вился струйкой по направлению к открытой форточке. Батюков смотрел на него, щурился, вновь затягивался, и перекладывал странички из правой стопки в левую. Дымок был такой же белый, как его заметно поредевшие волосы. Батюков уже абсолютно машинально изображал научную деятельность. И когда кто-нибудь заглядывал или входил в его кабинет, то видел, как он вставал и быстро гасил сигарету.
Письменный стол Батюкова был подобен палубе военного корабля во время боя: на нем не было ничего лишнего, а все необходимое: чернильный тяжелый бронзовый прибор увенчанный обнажённой русалкой, перьевая ручка, три карандаша - красный, синий и простой, - находились на своих местах, всегда под рукой.
На подоконнике в большом глиняном горшке стоял с узкими оливковыми листьями-пилочками столетник, привязанный в связи со своей величиной к воткнутой в землю рейке.
На стене на видном месте висела графически чётко оформленная памятка студенту: «Вниманию студентов! Изменились правила пересдачи экзаменов. С этой сессии сдача экзаменов производится следующим образом: 1-й раз - преподавателю, 2-й раз - комиссии из декана и преподавателей, 3-й раз - комиссии из районного военкомата».
В кабинете Батюкова все приходящие к нему ощущали какое-то неудобство. Дело в том, что Батюков сразу при новом появлении кого-то выходил из-за своего стола и садился на один из стульев, поставленных для посетителей перед его двухтумбовым письменным столом. Хотя можно было сесть на широкий кожаный диван за спиной Батюкова, но Батюков сразу определял место для посетителя. Садился Батюков обычно спиной к окну, чтобы лицо посетителя было лучше освещено для рассматривания.
На колени своих расставленных ног Батюков укладывал пятерни крепких ещё, почти рабочих рук, и чуть-чуть наклонялся вперед, показывая этим, что готов вас выслушать со всяческим вниманием. Неудобно было пришедшему сказать, чтобы он сидел на своем месте за столом, а не садился напротив на стул для посетителей и не втыкался в тебя взглядом. Тем более что пришедшему некуда было девать свои ноги, кроме как сжимать их и задвигать назад под стул. Многим хотелось бы свободно, как обычно, положить ногу на ногу. Но не тут-то было.
Зашла Зеленская, пышная дама, тоже доктор технических наук, как и Батюков. Он тут же вскочил со своего места и перешел на излюбленное при посетителях.
Зеленская села напротив, почти упершись своими полными коленями в его колени.
- Я не перестаю удивляться Шварцу! - воскликнула она. - Под видом новых методических разработок факультета он передает мне старьё. Чуть-чуть подправит и делает вид, что нашел новый путь решения проблемы.
- И что же?
- Но он же профнепригоден!
Батюков благосклонно улыбнулся. Затем, подумав, сказал:
- Не обращайте внимания. Вот послушайте… Что-то вспомнился анекдот: «Шла обычная лекция по математике. Обычный профессор, изрисовав всю доску формулами, наконец, ввел новую величину - число ПИ с волнистой линией сверху. Затем обернулся к аудитории и громогласно заявил:
- А эту величину мы назовем «ПИ с дужкой».
В аудитории несколько минут стоял гомерический хохот. Профессор, глядя на студентов непонимающими, наивными глазами поверх очков, произносит финальную фразу:
- Ну хорошо, не хотите «Пи с дужкой», назовем тогда «Пи с домиком» это самое».
Зеленская, не смутившись, с каким-то наивным проблеском рассмеялась, и сказала:
- Шварц этого не поймёт!
- Это за ним водится, - сказал Батюков, не отводя глаз от её смеющихся пухлых накрашенных губ.
Батюков взял со стола ручку и блокнот. Что-то для себя записал. И вот тут-то началось нечто непредвиденное, странное.
Зеленская выхватила у Батюкова ручку, положила на стол, встала и потянула его к дивану, открыв рот. Что произошло с Батюковым, не понятно. Только он, как будто это был не он, азартно запустил обе руки под ее ягодицы, и Зеленская села, а он легко снял с нее трусы, после чего она довольно-таки вызывающе развела колени и Батюков, упав перед нею, принялся разглядывать в упор то самое, открывающееся розоватое в окружении густых черных кустистых берегов. Из-под потных ягодиц Батюков провел, как проводил указкой по доске, указательным пальцем по розовому. Зеленская тихо вскрикнула и прошептала:
- Тебе хочется погладить? Погладь... Погладь еще...
И она шире развела дрожащие ноги, а Батюков гладил ее набухшие губы и целовал ее в пухлый прекрасный рот.
Зеленская потянулась к его брюкам, нащупала пуговицу (Батюков носил брюки старого фасона, шевиотовые, образца 1952 года), пытаясь расстегнуть ее, но он сам это сделал и выпустил вдруг необычайно взбодрившегося старичка на воздух погулять. Зеленская взяла его ручкой с алыми ноготками и стала торопливо ощупывать.
Батюков внезапно вырвался.
- Куда ты? - пропела Зеленская.
- Дверь! - шепнул Батюков на ходу, прихрамывая, подбежал со спущенными брюками к двери и закрыл её на два оборота ключа внутреннего замка.
- Ну, давай же! - вспыхнула она, когда он вернулся, скинув брюки, и подняла ноги к потолку. Батюков с легкостью ныряльщика скользнул в ее влажное нельзя, задрожал, финишируя через три минуты, не успев выскочить, со сладкой болью, и бесконечно удивляясь самому себе. Что это? Как такое может быть?! Он и сам не догадывался, что потенция в нём не погасла. Она просто до поры до времени дремала.
- Ну, ты и огромен! - вспыхнула Зеленская, неудовлетворенная. - Не нужно торопиться. В меня всегда можно…
- Не без того, - ответил Батюков, часто дыша.
Он посмотрел на ее лицо и испугался: вместо глаз было какое-то огненное, красное нечто. Так ему показалось. А Зеленская опять протянула к старичку руку, и он воспрянул; зрачки опять вернулись на место, хотя были цвета пионерского галстука. Зеленская встала на колени, подставив Батюкову необъятный пухлый белый зад. Он вошел в ее скользкое “никогда не покажу”. Батюков чувствовал себя подростком, с неимоверной скоростью совершающего в поту и краске возвратно-поступательные движения.
Выйдя от Батюкова, Зеленская первым делом заскочила в туалет, привела себя в порядок, подвела губы и внимательно вгляделась в свои расширенные зрачки. Они полыхали счастьем. Женским, конечно.
На третьем этаже, где сидел Батюков, остальные комнаты были закрыты. Было уже десять вечера. Зеленская спустилась на второй этаж. И здесь все кафедры были закрыты. За поворотом находился ректорат, дверь в который была приоткрыта. Зеленская без стука вошла. Секретарша ректора Валентина стучала на машинке.
- У себя? - кивнула Зеленская на дверь ректора.
- С полчаса как уехал, - сказала, не отрываясь от текста, Валентина.
- У тебя нет сигаретки? - спросила Зеленская.
- Ты же не куришь.
- Оченно сейчас хочется закурить! - с широкой улыбкой воскликнула Зеленская.
Сигаретка нашлась. Зеленская плюхнулась в кресло. Задымила с невиданным удовольствием.
- Ты чего такая радостная? - спросила Валентина, прекращая печатать.
- Пошептаться с тобой надо, - с тихим восторгом сказала Зеленская, и в самых пикантных подробностях описала любовную утеху у Батюкова.
В середине её захватывающего повествования Валентина, сглатывая возбужденно слюну, вымолвила:
- Не может быть!
- Может.
- Ой, как я тебе завидую, - сказала Валентина, ерзая на стуле.
- Да ты сама сходи к нему как-нибудь, - добродушно посоветовала Зеленская.
- Ну, если у него такой, как ты говоришь, то вряд ли я смогу удержаться.
- Во такой! - сказала Зеленская, и ударила ребром ладони по сгибу своего локтя.
- Да я слышала, что у всяких неказистых мужчин инструментарий будь здоров! - с горящим взором выпалила Валентина.
На другой день она с трудом вытерпела до семи вечера. Все знали, что Батюков раньше девяти не уходит.
Батюков как обычно покуривал в приоткрытую форточку и листал свои бумаги. Когда пришла секретарша ректора, он тут же вскочил, загасил сигарету, выскочил из-за стола, обогнул его, и сел на стул, спиной к окну.
- Прошу! - сказал Батюков, указывая Валентине на стул напротив.
- У ректора такие дела, такие дела, - сказала она, и положила руку на колено Батюкову.
Тот даже вздрогнул, и с ходу догадался своим техническим проворным умом, что Зеленская об их связи разболтала.
Он положил свою руку на руку Валентины. Они встали, вышли из-за стульев. Валентина была на голову выше Батюкова. Черноволосая. Коротко стриженая. В джинсах.
Она смело прижала Батюкова к своей плоской груди баскетболистки. И Батюков обнял Валентину. Потом развернул её спиной к себе. Молча. Каждый знал, что в таких случаях делают. Поглаживая её спину, Батюков сказал:
- Держись за спинку стула.
Валентина мгновенно склонилась.
- Держусь...
- Вот я раньше не знал, что для любви, - он уверенно расстегнул ремень на её джинсах и спустил их, - для любви хватает десяти минут.
Он провел ладонью по её ягодицам и ниже по волосатым влажным губам. Указательный и средний палец Батюкова уперлись в крепкий клитор. Тут Батюков оживился и стал с какой-то невиданной яростью натирать этот остаток мужчины в женщине, как будто он хотел зажечь там пламя путем трения. Валентина от этого древнего метода добывания огня повизгивала, словно прищученная котом кошка, но в отличие от последней весьма сдержанно. По всему телу Валентины растекалась дрожь, после которой, казалось, полетят искры, как будто через неё пропускали электрический ток. Батюков сам урчал, как трансформатор под сильным напряжением. Довольно-таки грубовато привлекая её к себе, вталкиваясь в неё, как в тесный вагон, Батюков вышепнул:
- Дорогу!
Валентина не своим голосом вскричала:
- Мамочка! Вот это новый друг!
Но тут Батюков выскочил из вагона.
- Что ты?!
- Секунду!
Со спущенными брюками Батюков ринулся к двери, заперев её.
Валентина, не шелохнувшись, стояла всё в той же позе.
Батюков с разгону влетел в вагон.
И Валентина утонула в наслаждении, зажав свой готовый кричать о счастье на всю ивановскую маленький ротик ладошкой, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не услышал её кошачьего визга.
Бросая изредка взгляд на её белые мраморные ягодицы, Батюков утирал льющийся струйками пот со лба и думал, что ректорская Валечка оказалась какой-то удобной, гибкой, как будто сама природа соблюла при ее - Валентининой - проектировке все рекомендации науки о допусках и посадках, о стандартах и качестве продукции.
Как от тонкой талии разбегались у нее бедра!
- Я хочу еще любить так! - капризно, повернув к нему лицо, сказала она тогда, когда почувствовала финальный аккорд, как будто пробка вылетела из шампанского.
- Изголодалась, бедненькая?!
- Изголодалась!
И он, погладив белые взгорки, повернул Валентину к себе лицом, подвел к дивану, уложил на спину, нашел своими губами ее губы, она, широко разведя ноги, обхватила шею Батюкова руками и сомкнула свои длинные ноги на его спине, а он, держась за бугорки её детских грудей, стал укачивать её, укачивать, чтобы забыла обо всём, кроме любви, укачивал, она глаза закрыла и голову откинула, а он укачивал ее, она сжимала его поясницу своими ногами.
Она его не видела. Он ее не видел. Но они видели друг друга по-другому, на сакральном уровне передачи (в данном случае имитации передачи) одной жизни другой жизни, то есть жизни, передающей жизнь, вот так, в кабинете, в вечернее время, профессорски, без всяких там словоблудий о платонической любви в романах Тургенева, о том, что нет секса в романах социалистического реализма и, разумеется, неукоснительного соблюдения норм коммунистической морали.
- А-а, а-а, а-а! - дышала Валентина.
- Хороша ты! - подвел черту декан Батюков, спускаясь с облаков эроса на землю.
Валя, надев джинсы, достала из кармашка носовой платок и сама обтерла нового друга, чтобы не ходил тут слюнявым, после чего и Батюков облачился в брюки.
Выскочив от него в симфоническом восторге, Валентина решила первым делом поделиться с кем-нибудь из институтских подруг впечатлением. К её счастью дверь кафедры иностранных языков была открыта…
В конце октября ректор подписал приказ об отстранении от должности декана Батюкова Н.Н. и о назначении врио декана Шварца И.З.. Никаких разъяснений не дано, но буквально на следующий день в центральном холле института на первом этаже, чтобы всем было видно, красовалось огромное объявление об общем партийном собрании института с повесткой дня: "О моральном разложении коммуниста Батюкова Н.Н.".
Но что взять с профессора? По большей части в институте все они такие были. Всем за шестьдесят. И даже за семьдесят. А на кафедре Истории КПСС так вообще одни восьмидесятилетние работали.
Дымок от сигареты вился струйкой по направлению к открытой форточке. Батюков смотрел на него, щурился, вновь затягивался, и перекладывал странички из правой стопки в левую. Дымок был такой же белый, как его заметно поредевшие волосы. Батюков уже абсолютно машинально изображал научную деятельность. И когда кто-нибудь заглядывал или входил в его кабинет, то видел, как он вставал и быстро гасил сигарету.
Письменный стол Батюкова был подобен палубе военного корабля во время боя: на нем не было ничего лишнего, а все необходимое: чернильный тяжелый бронзовый прибор увенчанный обнажённой русалкой, перьевая ручка, три карандаша - красный, синий и простой, - находились на своих местах, всегда под рукой.
На подоконнике в большом глиняном горшке стоял с узкими оливковыми листьями-пилочками столетник, привязанный в связи со своей величиной к воткнутой в землю рейке.
На стене на видном месте висела графически чётко оформленная памятка студенту: «Вниманию студентов! Изменились правила пересдачи экзаменов. С этой сессии сдача экзаменов производится следующим образом: 1-й раз - преподавателю, 2-й раз - комиссии из декана и преподавателей, 3-й раз - комиссии из районного военкомата».
В кабинете Батюкова все приходящие к нему ощущали какое-то неудобство. Дело в том, что Батюков сразу при новом появлении кого-то выходил из-за своего стола и садился на один из стульев, поставленных для посетителей перед его двухтумбовым письменным столом. Хотя можно было сесть на широкий кожаный диван за спиной Батюкова, но Батюков сразу определял место для посетителя. Садился Батюков обычно спиной к окну, чтобы лицо посетителя было лучше освещено для рассматривания.
На колени своих расставленных ног Батюков укладывал пятерни крепких ещё, почти рабочих рук, и чуть-чуть наклонялся вперед, показывая этим, что готов вас выслушать со всяческим вниманием. Неудобно было пришедшему сказать, чтобы он сидел на своем месте за столом, а не садился напротив на стул для посетителей и не втыкался в тебя взглядом. Тем более что пришедшему некуда было девать свои ноги, кроме как сжимать их и задвигать назад под стул. Многим хотелось бы свободно, как обычно, положить ногу на ногу. Но не тут-то было.
Зашла Зеленская, пышная дама, тоже доктор технических наук, как и Батюков. Он тут же вскочил со своего места и перешел на излюбленное при посетителях.
Зеленская села напротив, почти упершись своими полными коленями в его колени.
- Я не перестаю удивляться Шварцу! - воскликнула она. - Под видом новых методических разработок факультета он передает мне старьё. Чуть-чуть подправит и делает вид, что нашел новый путь решения проблемы.
- И что же?
- Но он же профнепригоден!
Батюков благосклонно улыбнулся. Затем, подумав, сказал:
- Не обращайте внимания. Вот послушайте… Что-то вспомнился анекдот: «Шла обычная лекция по математике. Обычный профессор, изрисовав всю доску формулами, наконец, ввел новую величину - число ПИ с волнистой линией сверху. Затем обернулся к аудитории и громогласно заявил:
- А эту величину мы назовем «ПИ с дужкой».
В аудитории несколько минут стоял гомерический хохот. Профессор, глядя на студентов непонимающими, наивными глазами поверх очков, произносит финальную фразу:
- Ну хорошо, не хотите «Пи с дужкой», назовем тогда «Пи с домиком» это самое».
Зеленская, не смутившись, с каким-то наивным проблеском рассмеялась, и сказала:
- Шварц этого не поймёт!
- Это за ним водится, - сказал Батюков, не отводя глаз от её смеющихся пухлых накрашенных губ.
Батюков взял со стола ручку и блокнот. Что-то для себя записал. И вот тут-то началось нечто непредвиденное, странное.
Зеленская выхватила у Батюкова ручку, положила на стол, встала и потянула его к дивану, открыв рот. Что произошло с Батюковым, не понятно. Только он, как будто это был не он, азартно запустил обе руки под ее ягодицы, и Зеленская села, а он легко снял с нее трусы, после чего она довольно-таки вызывающе развела колени и Батюков, упав перед нею, принялся разглядывать в упор то самое, открывающееся розоватое в окружении густых черных кустистых берегов. Из-под потных ягодиц Батюков провел, как проводил указкой по доске, указательным пальцем по розовому. Зеленская тихо вскрикнула и прошептала:
- Тебе хочется погладить? Погладь... Погладь еще...
И она шире развела дрожащие ноги, а Батюков гладил ее набухшие губы и целовал ее в пухлый прекрасный рот.
Зеленская потянулась к его брюкам, нащупала пуговицу (Батюков носил брюки старого фасона, шевиотовые, образца 1952 года), пытаясь расстегнуть ее, но он сам это сделал и выпустил вдруг необычайно взбодрившегося старичка на воздух погулять. Зеленская взяла его ручкой с алыми ноготками и стала торопливо ощупывать.
Батюков внезапно вырвался.
- Куда ты? - пропела Зеленская.
- Дверь! - шепнул Батюков на ходу, прихрамывая, подбежал со спущенными брюками к двери и закрыл её на два оборота ключа внутреннего замка.
- Ну, давай же! - вспыхнула она, когда он вернулся, скинув брюки, и подняла ноги к потолку. Батюков с легкостью ныряльщика скользнул в ее влажное нельзя, задрожал, финишируя через три минуты, не успев выскочить, со сладкой болью, и бесконечно удивляясь самому себе. Что это? Как такое может быть?! Он и сам не догадывался, что потенция в нём не погасла. Она просто до поры до времени дремала.
- Ну, ты и огромен! - вспыхнула Зеленская, неудовлетворенная. - Не нужно торопиться. В меня всегда можно…
- Не без того, - ответил Батюков, часто дыша.
Он посмотрел на ее лицо и испугался: вместо глаз было какое-то огненное, красное нечто. Так ему показалось. А Зеленская опять протянула к старичку руку, и он воспрянул; зрачки опять вернулись на место, хотя были цвета пионерского галстука. Зеленская встала на колени, подставив Батюкову необъятный пухлый белый зад. Он вошел в ее скользкое “никогда не покажу”. Батюков чувствовал себя подростком, с неимоверной скоростью совершающего в поту и краске возвратно-поступательные движения.
Выйдя от Батюкова, Зеленская первым делом заскочила в туалет, привела себя в порядок, подвела губы и внимательно вгляделась в свои расширенные зрачки. Они полыхали счастьем. Женским, конечно.
На третьем этаже, где сидел Батюков, остальные комнаты были закрыты. Было уже десять вечера. Зеленская спустилась на второй этаж. И здесь все кафедры были закрыты. За поворотом находился ректорат, дверь в который была приоткрыта. Зеленская без стука вошла. Секретарша ректора Валентина стучала на машинке.
- У себя? - кивнула Зеленская на дверь ректора.
- С полчаса как уехал, - сказала, не отрываясь от текста, Валентина.
- У тебя нет сигаретки? - спросила Зеленская.
- Ты же не куришь.
- Оченно сейчас хочется закурить! - с широкой улыбкой воскликнула Зеленская.
Сигаретка нашлась. Зеленская плюхнулась в кресло. Задымила с невиданным удовольствием.
- Ты чего такая радостная? - спросила Валентина, прекращая печатать.
- Пошептаться с тобой надо, - с тихим восторгом сказала Зеленская, и в самых пикантных подробностях описала любовную утеху у Батюкова.
В середине её захватывающего повествования Валентина, сглатывая возбужденно слюну, вымолвила:
- Не может быть!
- Может.
- Ой, как я тебе завидую, - сказала Валентина, ерзая на стуле.
- Да ты сама сходи к нему как-нибудь, - добродушно посоветовала Зеленская.
- Ну, если у него такой, как ты говоришь, то вряд ли я смогу удержаться.
- Во такой! - сказала Зеленская, и ударила ребром ладони по сгибу своего локтя.
- Да я слышала, что у всяких неказистых мужчин инструментарий будь здоров! - с горящим взором выпалила Валентина.
На другой день она с трудом вытерпела до семи вечера. Все знали, что Батюков раньше девяти не уходит.
Батюков как обычно покуривал в приоткрытую форточку и листал свои бумаги. Когда пришла секретарша ректора, он тут же вскочил, загасил сигарету, выскочил из-за стола, обогнул его, и сел на стул, спиной к окну.
- Прошу! - сказал Батюков, указывая Валентине на стул напротив.
- У ректора такие дела, такие дела, - сказала она, и положила руку на колено Батюкову.
Тот даже вздрогнул, и с ходу догадался своим техническим проворным умом, что Зеленская об их связи разболтала.
Он положил свою руку на руку Валентины. Они встали, вышли из-за стульев. Валентина была на голову выше Батюкова. Черноволосая. Коротко стриженая. В джинсах.
Она смело прижала Батюкова к своей плоской груди баскетболистки. И Батюков обнял Валентину. Потом развернул её спиной к себе. Молча. Каждый знал, что в таких случаях делают. Поглаживая её спину, Батюков сказал:
- Держись за спинку стула.
Валентина мгновенно склонилась.
- Держусь...
- Вот я раньше не знал, что для любви, - он уверенно расстегнул ремень на её джинсах и спустил их, - для любви хватает десяти минут.
Он провел ладонью по её ягодицам и ниже по волосатым влажным губам. Указательный и средний палец Батюкова уперлись в крепкий клитор. Тут Батюков оживился и стал с какой-то невиданной яростью натирать этот остаток мужчины в женщине, как будто он хотел зажечь там пламя путем трения. Валентина от этого древнего метода добывания огня повизгивала, словно прищученная котом кошка, но в отличие от последней весьма сдержанно. По всему телу Валентины растекалась дрожь, после которой, казалось, полетят искры, как будто через неё пропускали электрический ток. Батюков сам урчал, как трансформатор под сильным напряжением. Довольно-таки грубовато привлекая её к себе, вталкиваясь в неё, как в тесный вагон, Батюков вышепнул:
- Дорогу!
Валентина не своим голосом вскричала:
- Мамочка! Вот это новый друг!
Но тут Батюков выскочил из вагона.
- Что ты?!
- Секунду!
Со спущенными брюками Батюков ринулся к двери, заперев её.
Валентина, не шелохнувшись, стояла всё в той же позе.
Батюков с разгону влетел в вагон.
И Валентина утонула в наслаждении, зажав свой готовый кричать о счастье на всю ивановскую маленький ротик ладошкой, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не услышал её кошачьего визга.
Бросая изредка взгляд на её белые мраморные ягодицы, Батюков утирал льющийся струйками пот со лба и думал, что ректорская Валечка оказалась какой-то удобной, гибкой, как будто сама природа соблюла при ее - Валентининой - проектировке все рекомендации науки о допусках и посадках, о стандартах и качестве продукции.
Как от тонкой талии разбегались у нее бедра!
- Я хочу еще любить так! - капризно, повернув к нему лицо, сказала она тогда, когда почувствовала финальный аккорд, как будто пробка вылетела из шампанского.
- Изголодалась, бедненькая?!
- Изголодалась!
И он, погладив белые взгорки, повернул Валентину к себе лицом, подвел к дивану, уложил на спину, нашел своими губами ее губы, она, широко разведя ноги, обхватила шею Батюкова руками и сомкнула свои длинные ноги на его спине, а он, держась за бугорки её детских грудей, стал укачивать её, укачивать, чтобы забыла обо всём, кроме любви, укачивал, она глаза закрыла и голову откинула, а он укачивал ее, она сжимала его поясницу своими ногами.
Она его не видела. Он ее не видел. Но они видели друг друга по-другому, на сакральном уровне передачи (в данном случае имитации передачи) одной жизни другой жизни, то есть жизни, передающей жизнь, вот так, в кабинете, в вечернее время, профессорски, без всяких там словоблудий о платонической любви в романах Тургенева, о том, что нет секса в романах социалистического реализма и, разумеется, неукоснительного соблюдения норм коммунистической морали.
- А-а, а-а, а-а! - дышала Валентина.
- Хороша ты! - подвел черту декан Батюков, спускаясь с облаков эроса на землю.
Валя, надев джинсы, достала из кармашка носовой платок и сама обтерла нового друга, чтобы не ходил тут слюнявым, после чего и Батюков облачился в брюки.
Выскочив от него в симфоническом восторге, Валентина решила первым делом поделиться с кем-нибудь из институтских подруг впечатлением. К её счастью дверь кафедры иностранных языков была открыта…
В конце октября ректор подписал приказ об отстранении от должности декана Батюкова Н.Н. и о назначении врио декана Шварца И.З.. Никаких разъяснений не дано, но буквально на следующий день в центральном холле института на первом этаже, чтобы всем было видно, красовалось огромное объявление об общем партийном собрании института с повесткой дня: "О моральном разложении коммуниста Батюкова Н.Н.".
"Наша улица” №163 (6)
июнь 2013
