Эмиль Александрович Сокольский родился 30 июля 1964 года в Ростове-на-Дону. Окончил геолого-географический факультет Ростовского государственного университета. Работал старшим библиографом Ростовской государственной публичной библиотеки, в журналах «Дон» и «Ковчег». Член редколлегии журнала «Ковчег» (Ростов-на-Дону), дважды лауреат премии этого журнала. В 1990-х годах на ростовском радио провёл на основе своей фонотеки множество авторских передач об истории мировой эстрады 20-40-х годов. Участник искусствоведческих и литературоведческих научных конференций. В настоящее время работает в краеведческом журнале «Донской временник». Автор множества очерков (иногда их называют новеллами или эссе - единого мнения нет), посвящённых истории дворянских усадеб, церковной старине, местам, связанным с жизнью и творчеством известных русских писателей, художников, музыкантов, деятелей культуры. Редко выступает с рассказами. Член Союза писателей ХХI века с 2011 года. Постоянный автор журнала "Наша улица".
Эмиль Сокольский
РОССИЯ ДОСТОЕВСКОГО
эссе
В курортном парке было тенисто, просторно и тихо; и шум Муравьевского фонтана, далеко разносившего аромат ионизированного воздуха, в безлюдных аллеях и у спящих бассейнов с деревянными купаленками звучал не громче шелеста листвы. Такой я и представлял себе Старую Руссу - тихой, просторной, тенистой, задумчивой...
От ворот парка полого спускалась длинная улица в одноэтажный мир “России Достоевского” - этим именем Анна Ахматова назвала в одной из своих “Северных элегий” и Петербург, и Старую Руссу: как без первого, так и без второго города не мыслила Федора Михайловича... Из глубин дворов покрикивали петухи; неподалеку - интересно, как подступиться? - выросла пятиглавая церковь Николая с белоснежными куполами, которую несли сплошные яблоневые сады. Дом Достоевского появился скоро - за канавкой заросшей речки Порусьи, в просторечии Малашки, за кирпичным кубом заброшенной церкви святого Мины, - дом широкий, многокомнатный, дощатый, двухэтажный - и маловыразительный; лишь фонарь, свисавший со стены, старался придать ему хоть немного значительности. Окна выходили на булыжную набережную Перерытицы (седые ивы укрывали узкую тропинку и тяжелую дамбу с подтопленными деревянными кольями), да на соседний важный дом с широкой покатой крышей (когда я перейду на другой берег - он покажется мне особенно чужеродным, неприступным и загадочным, будто старинный сундук). Река еле двигалась среди рыжеющих песчаных берегов и крохотных мостков-полоскалок. Ближний проулок открыл во всей красе приходскую церковь Достоевских - святого Георгия, белокаменную, с ярко-голубым куполом, в духе древнего Новгорода...
Особой царственностью отличался Воскресенский собор с четырехъярусной колокольней. На высоком мысе, при слиянии Перерытицы с Полистью - рекой, похожей на арык с набросанными кем-то каменьями, - собор выглядел настолько монументально и красочно, что, казалось, был ненастоящим, поставленным временно, к каким-то торжествам. А берега Полисти укрывал сквер, охраняя набережную от суеты старого торгового центра.
Церковь Троицы в пустом парке, строения Спасо-Преображенского монастыря, заселенного теперь музеем, - вот, в основном, и весь город... Полдня достаточно для прогулки - если бы обаяние Старой Руссы измерялось только ее величиной. Но еще перед приездом сюда я безотчетно понимал: Старая Русса - не для спешки. Уж, по крайней мере, - у темной Перерытицы, зазыбившейся от вечернего ветерка, нужно встретить сумерки, поразмышлять, представить неторопливого Достоевского, задумчиво гуляющего, словно по своему имению, над бесшумной рекой и слушающего тех же, что и сейчас, одиноких петухов и далеких собак, спешно проверяющих перед сном свои голоса... И, может быть, отложить посещение домика-музея на следующий день - чтобы лучше понять: чем жил Федор Михайлович в этом уютно-сонном захолустье, о чем он думал...
Уставший от Петербурга, Достоевский хотел, по его словам, “переменить воздух, хоть на три месяца, особенно для детей”, и в мае 1872 года снял дачу в Старой Руссе (близ набережной Перерытицы) у священника Георгиевской церкви Ивана Ивановича Румянцева. Добрый хозяин (который станет другом Достоевских), тихое место, дешевое жилье, и столица не так далеко, - обо всем этом только и мечталось Федору Михайловичу; однако погода летом выдалась сырой и холодной, болели жена и дети. Желанного отдыха не получилось; но, наверное, живописный городок с обширным курортным парком (на курорте Анна Григорьевна с детьми принимала минеральные ванны, а сам Федор Михайлович посещал читальню и, возможно, летний театр), прогулки улочками вдоль Малашки и по набережной Перерытицы - оставили у Достоевского хорошее впечатление, ибо на следующее лето он опять привез семью в Старую Руссу. Дом Румянцева был занят дачниками, и Достоевские поселились чуть ближе к окраине, в доме отставного подполковника Александра Карловича Гриббе, в шести комнатах второго этажа, одна из которых, окнами на Мининский переулок и на реку, стала рабочим кабинетом писателя.
Место Достоевским понравилось, с хозяином их связало взаимное расположение, да и здоровье Федора Михайловича улучшилось. Город на этот раз особенно пришелся им по сердцу, и два последующих года в теплое время приезжали Достоевские в домик у Перерытицы. Однажды и зиму провели в городке, - только не у Гриббе (его дом зимою слабо отапливался), а у генерал-майора Леонтьева, имевшего близ курортного парка особнячок, в котором он проживал с семьей только в летнее время.
В 1876 году Гриббе умер, и владение его купил Федор Михайлович, никогда до того не имевший собственного клочка земли... Чем не усадебка: дом с кухней и с комнатой для прислуги на первом этаже, двор, баня, погреб, каретник, сад, огород; здесь и гулять можно, когда в дожди развезет городские улицы... А гулять по городу Федор Михайлович любил: днем выходил в любую погоду один, а вечером - с Анной Григорьевной, да, бывало, в дни отдыха от работы совершал “вылазки” с сыном Федором. Работал же с одиннадцати вечера до глубокой ночи... Здесь, в Старой Руссе, он обдумывал и “Бесов”, и “Подростка”, а в 1878 году принялся за “Братьев Карамазовых”: с весны по осень в течение трех лет не отпускал его роман, и нигде, кроме как в Старой Руссе, не мог он найти уединения и покоя, столь необходимых ему для творчества. “Я здесь, как в каторжной работе, и, несмотря на постоянно прекрасные дни, которыми надо бы пользоваться, сижу день и ночь за работой - кончаю Карамазовых”, - это фраза из письма 1880 года. Роман был окончен в октябре. Достоевский покинул Старую Руссу - не зная, что навсегда...
Биографы Достоевского и старорусские краеведы не только хорошо изучили местность, в которой писателю угодно было развернуть события романа “Братья Карамазовы”, но и установили многих прототипов его действующих лиц. Судебный процесс 1875 года над рушанином Петром Назаровым, убийцей своего слепого отца, скорее всего, подсказал Достоевскому сюжетный ход с отцеубийством, совершенным Дмитрием Карамазовым. Разговоры об отставном генерал-майоре, бывшем управляющем курорта фон Зоне, умершем в 1870 году, не могли не повлиять на образ Федора Петровича Карамазова, тем более что и зоновские сыновья напоминают сыновей карамазовских. А Грушенька Светлова - это, конечно же, часто бывавшая у Достоевских простая, добросердечная Грушенька Меньшова, на долю которой выпало немало испытаний... Побродив по Старой Руссе не один день, можно узнать много известных по роману мест: торговую площадь, бывший скотопригонный рынок (недаром город у Достоевского называется Скотопригоньевск), здания трактира Земскова, бакалейного магазина Плотникова... Увидеть, какими “задами” бежал ночью от Грушеньки Дмитрий Карамазов к дому убитого им отца: с набережной юркнул в узкую Дмитровскую, перемахнул через Малашку, завертелся в “пустом и необитаемом” лабиринте короткого Мининского переулка, - а там уж забор дома Гриббе, или Карамазова... Банька, старая беседка во дворе - тоже “карамазовские” приметы. Их много, этих примет; недаром первый директор дома-музея Достоевского Георгий Иванович Смирнов насчитал шестнадцать улиц, которые “вошли” в роман...
Анна Григорьевна и после смерти мужа приезжала с детьми в Старую Руссу на лето; все сохранила в доме, как было при Федоре Михайловиче. Правда, дом немного изменился - стал выше, когда его, совсем обветшавший, перестроил Иван Иванович Румянцев - тот самый священник, с которым сдружились Достоевские во время первого летнего отдыха в Старой Руссе. В 1914 году Анна Григорьевна приехала в Старую Руссу в последний раз...
Ни библиотеке, ни бюро загса, ни детской музыкальной школе, поочередно заселявших дом Достоевских, уже не пришлось увидеть старого интерьера: часть вещей вывезли в московский музей Достоевского, часть перешла в городской краеведческий музей, открывшийся в 1928 году; фисгармонию же Анна Григорьевна по просьбе Румянцева передала школе при Георгиевской церкви. После революции инструмент оказался в церковном подвале... Но в 1981 году открылся в старом доме музей Ф. М. Достоевского, и несколько предметов удалось вернуть (в том числе - принадлежащие Анне Григорьевне: шкаф-бюро, вышивку, папку, стол и стулья с затейливо перевитыми ножками); старинную мебель пришлось собирать где придется... А семь лет спустя неподалеку, на набережной, в первоклассном ампирном особнячке генерала Фаворского - или купца Беклемишевского (иногда особняк называют по имени его второго хозяина), долго и мучительно реставрировавшемся, расположился научно-культурный центр дома Достоевского (а задумывали разместить экспозицию по роману “Братья Карамазовы)...
Походив по комнатам дома Достоевских, в котором особенно поразили меня цилиндр и белые перчатки Федора Михайловича, до сих пор не подозревавшие, что хозяин не придет, и по-прежнему готовые ему служить, я подошел к окну писательского кабинета: что видел Достоевский в такую, как сегодня, погоду, осеннюю, ненастную? - только сероватые ивы, кусок мостовой да темную Перерытицу под моросящим дождем...
Но дождик скоро перестал, выглянуло солнце, потеплело. Побродив по курортному парку (в котором Федор Михайлович, кстати, бывал нечасто), к вечеру я вновь вышел к Перерытице. Да, что-то лечащее есть в этих извечно спокойных картинах... Я брел теперь уже другим берегом; ивы шевелились пепельными ветвями - вот-вот рассыплются; лишь скрылся дом Федора Михайловича - река им наскучила, они разошлись по поляне; отклонилась от реки и улица. Тут и мостик показался: значит, возвращаться можно правобережьем... За домом Достоевского я присел на скамейку - чтобы не слышать, не чувствовать и собственных шагов. Кратко перекликнулись собаки; вдруг, нарушая вековые традиции набережной, заработала в ближнем дворе электропила - но, не найдя ничьей поддержки, смолкла, согласно уступая тишине, неизбежной, как вечность. В город - который уже раз - приходила ночь, - та старорусская ночь, которая подарила нам “Братьев Карамазовых”...
От ворот парка полого спускалась длинная улица в одноэтажный мир “России Достоевского” - этим именем Анна Ахматова назвала в одной из своих “Северных элегий” и Петербург, и Старую Руссу: как без первого, так и без второго города не мыслила Федора Михайловича... Из глубин дворов покрикивали петухи; неподалеку - интересно, как подступиться? - выросла пятиглавая церковь Николая с белоснежными куполами, которую несли сплошные яблоневые сады. Дом Достоевского появился скоро - за канавкой заросшей речки Порусьи, в просторечии Малашки, за кирпичным кубом заброшенной церкви святого Мины, - дом широкий, многокомнатный, дощатый, двухэтажный - и маловыразительный; лишь фонарь, свисавший со стены, старался придать ему хоть немного значительности. Окна выходили на булыжную набережную Перерытицы (седые ивы укрывали узкую тропинку и тяжелую дамбу с подтопленными деревянными кольями), да на соседний важный дом с широкой покатой крышей (когда я перейду на другой берег - он покажется мне особенно чужеродным, неприступным и загадочным, будто старинный сундук). Река еле двигалась среди рыжеющих песчаных берегов и крохотных мостков-полоскалок. Ближний проулок открыл во всей красе приходскую церковь Достоевских - святого Георгия, белокаменную, с ярко-голубым куполом, в духе древнего Новгорода...
Особой царственностью отличался Воскресенский собор с четырехъярусной колокольней. На высоком мысе, при слиянии Перерытицы с Полистью - рекой, похожей на арык с набросанными кем-то каменьями, - собор выглядел настолько монументально и красочно, что, казалось, был ненастоящим, поставленным временно, к каким-то торжествам. А берега Полисти укрывал сквер, охраняя набережную от суеты старого торгового центра.
Церковь Троицы в пустом парке, строения Спасо-Преображенского монастыря, заселенного теперь музеем, - вот, в основном, и весь город... Полдня достаточно для прогулки - если бы обаяние Старой Руссы измерялось только ее величиной. Но еще перед приездом сюда я безотчетно понимал: Старая Русса - не для спешки. Уж, по крайней мере, - у темной Перерытицы, зазыбившейся от вечернего ветерка, нужно встретить сумерки, поразмышлять, представить неторопливого Достоевского, задумчиво гуляющего, словно по своему имению, над бесшумной рекой и слушающего тех же, что и сейчас, одиноких петухов и далеких собак, спешно проверяющих перед сном свои голоса... И, может быть, отложить посещение домика-музея на следующий день - чтобы лучше понять: чем жил Федор Михайлович в этом уютно-сонном захолустье, о чем он думал...
Уставший от Петербурга, Достоевский хотел, по его словам, “переменить воздух, хоть на три месяца, особенно для детей”, и в мае 1872 года снял дачу в Старой Руссе (близ набережной Перерытицы) у священника Георгиевской церкви Ивана Ивановича Румянцева. Добрый хозяин (который станет другом Достоевских), тихое место, дешевое жилье, и столица не так далеко, - обо всем этом только и мечталось Федору Михайловичу; однако погода летом выдалась сырой и холодной, болели жена и дети. Желанного отдыха не получилось; но, наверное, живописный городок с обширным курортным парком (на курорте Анна Григорьевна с детьми принимала минеральные ванны, а сам Федор Михайлович посещал читальню и, возможно, летний театр), прогулки улочками вдоль Малашки и по набережной Перерытицы - оставили у Достоевского хорошее впечатление, ибо на следующее лето он опять привез семью в Старую Руссу. Дом Румянцева был занят дачниками, и Достоевские поселились чуть ближе к окраине, в доме отставного подполковника Александра Карловича Гриббе, в шести комнатах второго этажа, одна из которых, окнами на Мининский переулок и на реку, стала рабочим кабинетом писателя.
Место Достоевским понравилось, с хозяином их связало взаимное расположение, да и здоровье Федора Михайловича улучшилось. Город на этот раз особенно пришелся им по сердцу, и два последующих года в теплое время приезжали Достоевские в домик у Перерытицы. Однажды и зиму провели в городке, - только не у Гриббе (его дом зимою слабо отапливался), а у генерал-майора Леонтьева, имевшего близ курортного парка особнячок, в котором он проживал с семьей только в летнее время.
В 1876 году Гриббе умер, и владение его купил Федор Михайлович, никогда до того не имевший собственного клочка земли... Чем не усадебка: дом с кухней и с комнатой для прислуги на первом этаже, двор, баня, погреб, каретник, сад, огород; здесь и гулять можно, когда в дожди развезет городские улицы... А гулять по городу Федор Михайлович любил: днем выходил в любую погоду один, а вечером - с Анной Григорьевной, да, бывало, в дни отдыха от работы совершал “вылазки” с сыном Федором. Работал же с одиннадцати вечера до глубокой ночи... Здесь, в Старой Руссе, он обдумывал и “Бесов”, и “Подростка”, а в 1878 году принялся за “Братьев Карамазовых”: с весны по осень в течение трех лет не отпускал его роман, и нигде, кроме как в Старой Руссе, не мог он найти уединения и покоя, столь необходимых ему для творчества. “Я здесь, как в каторжной работе, и, несмотря на постоянно прекрасные дни, которыми надо бы пользоваться, сижу день и ночь за работой - кончаю Карамазовых”, - это фраза из письма 1880 года. Роман был окончен в октябре. Достоевский покинул Старую Руссу - не зная, что навсегда...
Биографы Достоевского и старорусские краеведы не только хорошо изучили местность, в которой писателю угодно было развернуть события романа “Братья Карамазовы”, но и установили многих прототипов его действующих лиц. Судебный процесс 1875 года над рушанином Петром Назаровым, убийцей своего слепого отца, скорее всего, подсказал Достоевскому сюжетный ход с отцеубийством, совершенным Дмитрием Карамазовым. Разговоры об отставном генерал-майоре, бывшем управляющем курорта фон Зоне, умершем в 1870 году, не могли не повлиять на образ Федора Петровича Карамазова, тем более что и зоновские сыновья напоминают сыновей карамазовских. А Грушенька Светлова - это, конечно же, часто бывавшая у Достоевских простая, добросердечная Грушенька Меньшова, на долю которой выпало немало испытаний... Побродив по Старой Руссе не один день, можно узнать много известных по роману мест: торговую площадь, бывший скотопригонный рынок (недаром город у Достоевского называется Скотопригоньевск), здания трактира Земскова, бакалейного магазина Плотникова... Увидеть, какими “задами” бежал ночью от Грушеньки Дмитрий Карамазов к дому убитого им отца: с набережной юркнул в узкую Дмитровскую, перемахнул через Малашку, завертелся в “пустом и необитаемом” лабиринте короткого Мининского переулка, - а там уж забор дома Гриббе, или Карамазова... Банька, старая беседка во дворе - тоже “карамазовские” приметы. Их много, этих примет; недаром первый директор дома-музея Достоевского Георгий Иванович Смирнов насчитал шестнадцать улиц, которые “вошли” в роман...
Анна Григорьевна и после смерти мужа приезжала с детьми в Старую Руссу на лето; все сохранила в доме, как было при Федоре Михайловиче. Правда, дом немного изменился - стал выше, когда его, совсем обветшавший, перестроил Иван Иванович Румянцев - тот самый священник, с которым сдружились Достоевские во время первого летнего отдыха в Старой Руссе. В 1914 году Анна Григорьевна приехала в Старую Руссу в последний раз...
Ни библиотеке, ни бюро загса, ни детской музыкальной школе, поочередно заселявших дом Достоевских, уже не пришлось увидеть старого интерьера: часть вещей вывезли в московский музей Достоевского, часть перешла в городской краеведческий музей, открывшийся в 1928 году; фисгармонию же Анна Григорьевна по просьбе Румянцева передала школе при Георгиевской церкви. После революции инструмент оказался в церковном подвале... Но в 1981 году открылся в старом доме музей Ф. М. Достоевского, и несколько предметов удалось вернуть (в том числе - принадлежащие Анне Григорьевне: шкаф-бюро, вышивку, папку, стол и стулья с затейливо перевитыми ножками); старинную мебель пришлось собирать где придется... А семь лет спустя неподалеку, на набережной, в первоклассном ампирном особнячке генерала Фаворского - или купца Беклемишевского (иногда особняк называют по имени его второго хозяина), долго и мучительно реставрировавшемся, расположился научно-культурный центр дома Достоевского (а задумывали разместить экспозицию по роману “Братья Карамазовы)...
Походив по комнатам дома Достоевских, в котором особенно поразили меня цилиндр и белые перчатки Федора Михайловича, до сих пор не подозревавшие, что хозяин не придет, и по-прежнему готовые ему служить, я подошел к окну писательского кабинета: что видел Достоевский в такую, как сегодня, погоду, осеннюю, ненастную? - только сероватые ивы, кусок мостовой да темную Перерытицу под моросящим дождем...
Но дождик скоро перестал, выглянуло солнце, потеплело. Побродив по курортному парку (в котором Федор Михайлович, кстати, бывал нечасто), к вечеру я вновь вышел к Перерытице. Да, что-то лечащее есть в этих извечно спокойных картинах... Я брел теперь уже другим берегом; ивы шевелились пепельными ветвями - вот-вот рассыплются; лишь скрылся дом Федора Михайловича - река им наскучила, они разошлись по поляне; отклонилась от реки и улица. Тут и мостик показался: значит, возвращаться можно правобережьем... За домом Достоевского я присел на скамейку - чтобы не слышать, не чувствовать и собственных шагов. Кратко перекликнулись собаки; вдруг, нарушая вековые традиции набережной, заработала в ближнем дворе электропила - но, не найдя ничьей поддержки, смолкла, согласно уступая тишине, неизбежной, как вечность. В город - который уже раз - приходила ночь, - та старорусская ночь, которая подарила нам “Братьев Карамазовых”...
Ростов-на-Дону
“Наша улица” №6-2003
