50 ЛУЧШИХ КНИГ 2012 ГОДА ПО ВЕРСИИ «НЕЗАВИСИМОЙ ГАЗЕТЫ»

Худлит

1. 12-16-45: Сборник юмора. (Кишинев: Elan Poligraf SRT)

2. Алконостъ. Вып. 50. (М.: Алконостъ)

3. Антология Григорьевской премии – 2011. (СПб.: Лимбус Пресс)

4. Александр Архангельский. Музей революции. (М.: АСТ)

5. Константин Вагинов. Песня слов. (М.: ОГИ)

6. Юрий Влодов. Люди и боги. (М.: Время)

7. Евгений Водолазкин. Лавр. (М.: Астрель)

8. Саша Вознесенский. Северное сияние. (М.: Изд-во В.Гоппе)

9. Мария Галина. Письма водяных девочек. (New York: Ailuros Publishing)

10. Саша Гальпер. Кровь. (Берлин: Пропеллер)

11. Олег Дивов. Консультант по дурацким вопросам. (М.: Эксмо)

12. Всеволод Емелин. Болотные песни. (М.: Фаланстер)

13. Николай Калиниченко. Точка зрения (М.: МГО СПР)

14. Классициум. Антология. (М.: Снежный ком М)

15. Красная стрела. Антология. (М.: АСТ)

16. Юрий Кувалдин. Нахтигаль: Рассказы, эссе (М.: Книжный сад)

17. Майя Кучерская. Тетя Мотя. (М.: Астрель)

18. Максим Лаврентьев. Видения земли (М.: Литературная Россия)

19. Ольга Лукас. Бабушка Смерть. (СПб.: Комильфо)

20. Лучшие стихи 2010 года. Антология/ Сост. М.Амелин. (М.: ОГИ)

21. Валерий Попов. Плясать до смерти (М.: Астрель)

22. Александр Проханов. Человек Звезды (М.: Вече)

23. Михаил Сапего. Одиножды один. (СПб.: Красный матрос)

24. Ян Сатуновский. Стихи и проза к стихам. (М.: Виртуальная галерея)

25. Маргарита Хемлин. Дознаватель. (М.: Астрель)

Non-fiction

1. Сергей Беляков. Гумилев, сын Гумилева. (М.: АСТ)

2. Владимир Бессонов, Рашит Янгиров. Дом Нирнзее (Большой Гнездниковский переулок, 10) (М.: Интеллект-Центр)

3. Владимир Бондаренко. Хранитель бессмертия. Лунный заяц в культуре Азии, Европы и Америки (М.: Амрита)

4. Александр Боровский. История искусства для собак (СПб.: Амфора)

5. Владимир Быстров. Между утопией и трагедией: Идея преображения мира у русских символистов. (М.: Прогресс-Плеяда)

6. Андрей Ваганов. Жанр, который мы потеряли: Очерк истории отечественной научно-популярной литературы (М.: АНО «Журнал «Экология и жизнь»).

7. Александр Васькин. Московские адреса Льва Толстого. (М.: Спутник+)

8. Владимир Гопман. Золотая пыль: Фантастическое в английском романе: последняя треть XIX–ХХ вв. (М.: РГГУ)

9. Олег Григорьев. Красная тетрадь. (СПб.: Красный матрос)

10. Денис Дроздов. Большая Ордынка. Прогулки по Замоскворечью. (М.: Центрполиграф)

11. Евгения Иванова. Александр Блок: Последние годы жизни. (СПб.: Росток)

12. Виктор Литовкин. Русский характер (М.: Издательство Независимая газета)

13. Владимир Мазепус Conspectus arcanorum. О Великих арканах Таро (М.: Энигма)

14. Сергей Марков. Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса (М.: Вече)

15. Максим Марусенков. Абсурдопедия русской жизни Владимира Сорокина (СПб.: Алетейя)

16. Жорес Медведев, Рой Медведев. Взлет и падение Т.Д.Лысенко (М.: Время)

17. Москва и москвичи в фотографиях Ильи Ильфа./ Сост. и текст А.И. Ильф. (М.: Ломоносов)

18. Олег Никифоров. Путин: вчера, сегодня, завтра (М.: Издательство Независимая газета)

19. Валерия Пустовая. Толстая критика (М.: РГГУ)

20. Андрей Рискин. Все пропьем, но флот не опозорим, или Не носил бы я погоны, если б не было смешно. (М.: Издательство Независимая газета)

21. Юрий Симонян. Вымыслы и случаи (М.: Издательство Независимая газета)

22. Евгений Степанов. Диалоги о поэзии. Книга интервью с известными российскими поэтами. (М.: Вест-Консалтинг)

23. ТамИздат. 100 избранных книг. (М.: Русский путь)

24. Елена Чудинова. Похищение Европы. Исламизация и капкан толерантности. (М.: Вече)
 

25. Сергей Чупринин. Малая литературная энциклопедия (М.: Время)

"50 книг года" от "НГ-EL".

Маргарита Прошина "Задумчивая грусть" заметки (часть девятая)

Маргарита Васильевна Прошина родилась в Таллинне. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Участник 5-го выпуска альманаха Нины Красновой "Эолова арфа". Автор книги эссе и рассказов "Задумчивая грусть" (издательство "Книжный сад", 2013). В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.

Маргарита Прошина

ЗАДУМЧИВАЯ ГРУСТЬ

заметки
 

(часть девятая)

НОВЫЙ СНЕГ

Золотой лист. Он мне очень нравится. Вот его подхватывает ветер, поднимает ввысь, откуда уже едва заметно падают первые снежинки. Я бываю абсолютно счастлива с наступлением осени. И  я с нетерпением каждый год жду снега. Я люблю гулять под вечерним снегопадом, когда с тёмного неба падают пушистые легкие хлопья, как будто искусный ткач создает у меня на глазах графическое полотно: белое на черном, или черное на белом. Сквозь снежную завесу проступают контуры старинных московских особняков, купола церквей, а вдали виднеется высотное здание, совсем в дымке. Я ловлю ладонями снег и целую его. Он такой воздушный, мягкий, ласковый. Я вижу себя девочкой на ледяной горке с санками. Снег приносил мне всегда радость, как, впрочем, и всем детям.  Особенно мир преображается после ночного снегопада, ранним утром, когда город ещё спит, укутанный снежным покрывалом, создающим праздничный, поэтический мир. На черных деревьях искрится золотом освещённый светом  окон снег. Улицы и дома от переливов неоновых ламп кажутся нарисованными, нереальными. И всё это делает новый снег.

МАТРЁНА СОЛЖЕНИЦЫНА

Солженицын на каждый случай находит точные, не затасканные прочими авторами, проникновенные слова, описывая безысходную жизнь деревни, расставляет их так выразительно, что перед глазами открываются впечатляющие картины. К примеру, можно сказать просто: «Ваши документы!» Но Солженицын, как художник, говорит иначе: «Каждую букву в моих документах перещупали…» Вот оно мастерство: «Перещупали!» Или одна только фраза о поле: «Высокое Поле было тем самым местом, где не обидно бы и жить и умереть». Ведь мы часто забываем, что Солженицын, как одинокий волк, бродяжничал в поисках убежища. Фактически, он был изгоем. И человеком беспредельного мужества. Устроился учителем математики в сельской школе. Нашел приют в избе Матрёны:
«-  Доброе утро, Матрена Васильевна!
И всегда одни и те же доброжелательные слова раздавались мне из-за перегородки. Они начинались каким-то низким теплым мурчанием, как у бабушек в сказках:
- М-м-мм... также и вам!»
Матрёна редкое женское имя. Для меня оно связано с образом деревенской женщины. Рассказ отличается психологической достоверностью, образностью, метафоричностью. По художественной силе равен лучшим рассказам Чехова. «Матрёнин двор» поражает меня остроумием, яркой изобразительностью. Чего стоит только упоминание певца русского пейзажа: «Торфопродукт? Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!» Этот рассказ стоит в стороне от лагерной темы, тем он и слаще.

ГЕНИЙ И ГРАЖДАНИН

Гений и Гражданин. Именно с этими двумя словами со знаком равенства для меня связано имя Мстислава Ростроповича. Магнетизм его личности, бескомпромиссность, смелость, вся жизнь - ярчайший пример истинного мужества и гражданского подвига. Мстислав Леопольдович единственный не побоялся поселить на своей даче под Москвой Александра Солженицына и написал открытое письмо в его защиту. Он понимал, какие репрессии могут обрушиться на его семью, творчество и пошёл на это. За этим последовала отмена концертов и туров, остановка записей, а в 1974 году его семье были выданы выездные визы. В 1978 Мстислава Ростропович и Галина Вишневская были лишены гражданства. Более бесстыдного поступка власти придумать не смогли. При всех своих наградах и званиях Мстислав Ростропович на протяжении всей жизни оставался естественным, обаятельным, скромным человеком. Уникальное сочетание великого художника, гуманиста и необыкновенно сильной, магнетически привлекательной личности, определили его совершенно уникальное место в истории классической музыки. Мне посчастливилось не раз бывать на концертах Ростроповича в Большом зале Консерватории и наслаждаться его исполнительским мастерством и талантом дирижёра. Самое дорогое для меня воспоминание это - концерт пианиста Игната Солженицына, в честь 80-летия Александра Исаевича Солженицына в декабре 1998 года в концертном зале Чайковского, на котором Наталия и Александр Солженицыны и Мстислав Ростропович сидели рядом и держались на редкость скромно, как истинно великие личности.

РАДОСТИ КАЖДОГО ДНЯ

Раньше это была тропинка, по которой жители очередного нового микрорайона Москвы пробирались в любую погоду, штурмовать автобус, чтобы попасть на работу, а потом - домой. В дождливую погоду и гололёд глина под ногами превращалась в серьёзную преграду, но нам привычно было её преодолевать, ведь мы родились в стране нелёгкого счастья и с детства усвоили, что жизнь - это борьба. Но вот, наконец, свершилось! И у нас появилось метро. Дорога, которая за годы преодолений получила название «дороги жизни», несколько преобразилась, но ненадолго. Плиты, наспех положенные в два ряда, вскоре растащили по гаражам и дачам хозяйственные люди. И каждое утро нескончаемый поток жителей неимоверными усилиями с выдумкой и пожеланиями в адрес местных властей упорно стремился к метро и обратно. Наступило новое тысячелетие. Жизнь микрорайона преобразилась до неузнаваемости. Вместо дороги жизни у нас появился бульвар, и внезапно возникло ощущение, что и мы, жители этого района - уважаемые люди. С появлением бульвара всё преобразилось, мы смогли поднять глаза, и увидели, аллеи каштанов и клёнов. Бульвар вымощен разноцветными плитами, по центру радуют взор клумбы: круглые, прямоугольные, квадратные. Вдоль всего бульвара расположены полукруглые скамейки. Дорога перестала быть препятствием, а превратилась в любимое место прогулок жителей.

ДОЖДЬ ИДЁТ

Дождь идёт. Я проснулась под музыку дождя и заслушалась. Та-т- та-тата, тата - стучало по железному карнизу. Ту-ту-ту-динь - доносились звуки из кухни. Потом вдруг обрушился водяной поток, как будто за окном шумел водопад. Дождь идёт. Я выглянула в окно, приоткрыла его и тёплый, почти летний, воздух перенёс меня за город. Иду с электрички на дачу по дороге мимо пруда. Дождь идёт. В руках, как обычно, сумки, в одной из них зонт, рук, естественно, не хватает. Это только у Будды, когда возлюбленная поняла, что не успевает делать все дела и взмолилась о помощи, у неё выросло сорок рук. У меня только - две. Дождь идёт. Проливной дождь, настоящий ливень. Иду и радуюсь ему. Прекрасно, что я промокла до нитки. Приду, переоденусь, растоплю печь и уютно устроюсь рядом с книгой. Дождь идёт. Нормальный осенний дождь. Дождь идёт.

НОЯБРЬ

Вот я слышу звон колокольчиков - тройка расписных лошадей весело несётся под горку. Я в красном полушалке с любимым в санях. Смеюсь. Напеваю мелодию ноября. Вначале возникает ощущение об ускользающем времени. Времена года вращаются неостановимым колесом вечности. Жизнь - как миг. Только что было лето, но вот уже осень ускользает! Хочется остановить её. Но колесо продолжает вращение. И мне нужно торопиться?! Куда и зачем? Чтобы слушать эту сердечную музыку. И она притормаживает движенье. Зачем спешить? Осень так прекрасна! Ноябрь. Даже деревья заслушались, сбросив листву. И на фоне постоянно меняющегося неба, музыка пишет нам загадочные иероглифы черными от дождя ветками деревьев. Книга судьбы, которую каждый читает, как умеет, или просто не замечает. Чайковский. «Времена года». «Ноябрь». Мне в нём слышится диалог. Осень беседует с зимой... Композитор назвал эту вещь - «На тройке». В средней полосе ноябрь тогда уже был почти зимним месяцем. Начинались зимние забавы: катания на тройках, на санях, игра в снежки...

ВЕЛИКАЯ СИЛА ЭГОИЗМА

Я люблю слово «эгоист». Оно вызывает у меня исключительно положительные эмоции. Признаюсь, что я эгоистка. Люблю себя, люблю свой дом, уют и тепло в нём. Моя любовь к красоте и уюту распространяется на всё то, что окружает меня. Например, к подъезду, в котором я настойчиво выставляю цветы, но кто- то так же упорно их уносит или рвёт. Улица, город - всё, что меня окружает, мне хочется украсить. Я люблю всех своих близких друзей, иногда даже ревную их немного. Моя мудрая мама всегда говорила, что каждый человек в какой-то степени эгоист потому, что только любящий себя человек может выжить в этом мире. На расхожую фразу, что если в семье только один ребёнок, то он вырастет эгоистом, мамочка всегда отвечала, что, если восемь детей в семье, то, значит, вырастет восемь эгоистов. Она выросла в семье, в которой было восемь дочерей, и знала, о чём говорит. Если не любишь себя, то как ты можешь полюбить других?!

МОИ ПУТЕШЕСТВИЯ

Помню, как случайно купила в книжном киоске Третьяковки книгу «Художественные музеи Венеции» из серии «Города и музеи мира». В то время я и предположить не могла, что настанет время при моей жизни, когда с лёгкостью можно будет реально путешествовать  по этим музеям и городам. А тогда эта книжная серия издательства «Искусство» была настоящим подарком. Я вместе с автором Ольгой Никитюк наслаждалась городом мечты, плыла на гондоле мимо венецианских дворцов. С этой книги началось моё путешествие по миру. Я стала собирать книги этой серии.

ЗДЕСЬ ВЕТЕР НЕ СТРАШЕН

Современная Москва строится по принципу длиннее, и выше. Дома поставлены хаотично, и никому в голову не приходит подумать о том, каково жителям здесь в ветреную, штормовую погоду. А мы сидим в своих квартирах во время ветров и снежных бурь, и каждый раз радуемся, что добрались благополучно до своего родного укрытия. За окном стонет и воет ветер, и как в аэродинамической трубе поднимает всё, что только возможно вверх и бросает нам в окна. Когда оказываешься в центре, идешь по улочкам и переулочкам, то восхищаешься тем, как разумно строилась Москва. Желтобокие особняки - и те плотно прилегают друг к другу, образуя уютные дворы, которым не страшна непогода. В этих дворах за закрытыми воротами чувствуешь себя защищенной.

ТАКОЙ РАЗНЫЙ ГОРОД

Иду по Большому Козихинскому переулку в сторону Большой Бронной улицы, любуюсь особняками. Вот чудесный дом, в котором чудом сохранились окна в стиле модерн, а вот огромная лужа. Как её обойти?! Нужно перейти на другую сторону, а иначе никак. Да, Москва город контрастов. Она может очаровывать, а может раздражать. Но я люблю этот город таким, какой он есть. Конечно, бестолковая толчея в центре утомляет, но стоит свернуть в переулки и перед глазами возникает совсем другой город, в котором можно делать открытия всю жизнь. Она ведь меняется постоянно. Я вышла на Большую Бронную и попала в проходной двор, случайно. Просто меня заинтересовал ветхий дом во дворе, и, рассматривая его, я увидела проход и ажурную калитку, через которую вышла на Тверской бульвар. На бульваре почти никого не было, кроме пары пожилых людей вдали. Я шла по бульвару и наслаждалась видом домов по обеим его сторонам.

ЛЕСНАЯ ГОСТЬЯ

Проснулась я от пронзительных звуков электропилы. Выглянула в окно. И пила сразу смолкла... Утро было морозное и прозрачное. На яблоне сидела диковинная лесная птица. Вдруг она вспорхнула и полетела в сторону дома. Я никогда такой не видела. Лесные птицы часто на нашей террасе клюют кошачий сухой корм. Но такую красавицу я увидела впервые. Головка бежевая, гладкая без хохолка, шейка рыжая, плавно переходящая в изумрудную зелень, а хвост тёмный, почти чёрный. Звук открывающейся двери испугал её. Она вспорхнула, и недовольно полетела в сторону леса, а я любовалась ею в полёте. Крылья у неё были тоже бежево-рыже-зелёные с чёрной полосой, переходящей к хвосту. Лесная гостья, чирикнув, сделала мне замечание, нечего мешать завтракать приличным птицам.

ЗОЛОТОЙ КУСТ АННЫ ГЕДЫМИН

«Осенние праздники», так называется новая книга поэтессы Анны Гедымин. Это праздник не только автора, но и всех любителей настоящей поэзии. Образ Анны, её нежная душа, женственность удивительно созвучны её стихам, наполненным яркой изобразительностью.

Лес предзимней зиял пустотой...
Помню слякоть и чувство тревоги
И отчетливый куст золотой,
Голосующий у дороги…

В самой Анне Гедымин, в её творчестве сочетаются культура, образованность, знание и любовь к литературе. Стихи в её исполнении приобретают всегда особое звучание.

ВОЗДУХ СЛОВА

Любопытство привело меня к желанию самовыражения. Но не только. Я стала размышлять над этим. Зачем люди пишут? Потом как-то незаметно до меня дошло - они сохранили для нас свою душу, своё искусство. Значит, и моя душа не умрет. Я стала переносить свои мысли на бумагу. Желание узнать, как появилась музыка, с чего начинается художественная литература, как художник создаёт свой отличный от внешнего мир, - жажда узнать и понять истоки творчества, собственно постоянно мучила меня. Так я открывала для себя многообразный, яркий, неисчерпаемый мир искусства. Всё и сразу узнать и понять хотелось мне с детства. Постепенно, у меня появились предпочтения в музыке, литературе и живописи. Это конец XIX начало XX веков. Импрессионисты поразили моё воображение сочностью и буйством красок, оригинальностью, раскрепощённостью. Мане, Дега, Ренуар, Сезанн… - их картины заворожили меня. Природу я стала видеть иначе, через их воздушные, размытые, поэтические полотна. В то же время я влюбилась в стихи Бодлера, Верлена… Их образы созвучны краскам импрессионистов так же как музыка Дебюсси.

НЕСКОЛЬКО ШТРИХОВ

Ощущение полного погружения в историю культуры я испытываю, знакомясь с дневниковыми записями и мемуарами. Например, «Дневник моих встреч» Юрия Аненкова. Вот уж действительно как написано, так мы и будем представлять личность того или иного человека искусства. А портреты в его исполнении впечатываются в память навсегда. Скажем, буквально несколькими штрихами он передаёт нам образ несчастного и гениального поэта Велимира Хлебникова: растрёпанные волосы, прикрытые глаза, обиженное, замкнутое выражение мастера, носившего свои скомканные стихи в наволочках.

ПРАЗДНИК АННЫ ГЕДЫМИН

Книга называется «Осенние праздники». 14 ноября 2012 года Анна Гедымин устроила настоящее пиршество поэзии в ЦДЛ. Она вне всякого сомнения поэт классического звучания. Самыми яркими, впечатляющими на вечере были выступления Евгения Рейна и Юрия Кувалдина. И, конечно, блистала героиня вечера, читавшая любимые свои стихи. Я была счастлива и очень взволнована высотами лирики несравненной, изящной Анны Гедымин.

РЮМКА ВОДКИ

Сначала все чинно проходят в зал, рассаживаются. Выступающие говорят комплименты в адрес героя вечера. Но все знают, что главное их ждет впереди: рюмка водки. После монолога последнего выступающего как-то само собой собравшиеся гости разбиваются на группки, и настолько расслабляются, что становятся искренними, высказывают такие мысли, которые в иной обстановке никогда даже бы и не возникли, и дают творческому человеку столько всяческих откровений, сколько он до этого не получал. Наши творческие вечера славны именно рюмкой водки, такой заманчивой и такой сладкой, что не требуется никаких особых условий. Можно выпить в переулке или в скверике у фонтана. Там, собственно, и начинается настоящий разговор по душам. Поскольку общество наше было очень зажато, и посиделки ограничивались кухнями, воспетыми неоднократно, чем прославились на весь мир, то с изменением ситуации мы приобщились к раскованности и естественности. Ну, какой праздник может обойтись без рюмки водки!

НА ВСЕ ВРЕМЕНА

Лес, пение птиц, красивая влюблённая пара парит среди деревьев. Музыка. Звучит лёгкая, праздничная музыка, и я слышу вкусный  запах леса, чувствую, как прозрачный воздух опьяняет меня. Я слышу вальс Иоганна Штрауса-сына «Сказки венского леса». Перед глазами  всплывают кадры из фильма «Большой вальс». В любой жизненной ситуации  не только музыка, но даже имя Иоганна Штрауса всегда наполняют моё сердце радостью и любовью к жизни. Музыка Штрауса - праздник, щедрый подарок композитора нам на все времена. Для меня он - человек праздник. Талант Штрауса, его музыка навсегда прославили Вену как столицу вальса. А сколько восторженных воспоминаний осталось о знаменитых музыкальных сезонах в Павловске! В 1856 году Иоганн  Штраус дал свой первый концерт под сводами павловского вокзала, который имел такой успех, что на протяжении почти десяти лет подряд, он будет отказываться от выгодных гастролей, чтобы снова и снова окунаться в колдовство белых петербургских ночей, бродить тропинками маленького живописного Павловска, играть под сводами его вокзала.

«ЛИТЕРАТУРНОЕ ЧУДО»

Рукопись рассказа "Щ-854" была передана в редакцию "Нового мира" женой Льва Копелева, Раисой Орловой в ноябре 1961 года. Она произвела сильнейшее впечатление на Твардовского, и благодаря ему была опубликована в 11 номере журнала "Новый мир" за 1962 год. Твардовский дал название этой вещи "Один день Ивана Денисовича". Повесть, а в журнале это произведение было обозначено именно так, ошеломила и читателей и литераторов. Чуковский назвал её «Литературным чудом», а Ахматова считала, что её должен знать каждый человек в нашей стране. Именно с момента публикации этой повести имя Александра Солженицына стало известно во всём мире. История одного дня жизни в лагере ГУЛАГа Ивана Денисовича Шухова, обычного заключённого написана так просто и так пронзительно, что и сегодня, читать её без чувства боли, сострадания и стыда перед поколением людей, которые прошли через ужасы репрессий и лагерей сталинского режима невозможно.

ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Оказывается, что мир преобразить очень легко. Всё в наших руках. Не надо никаких подвигов совершать. Нужно просто зайти в магазин и купить новые шторы. Синие шторы. Принесла, повесила. С оборочками, с рюшечками. Это называется ламбрекен. И вот я уже не дома, а в театре. Занавес открывается, и мы идем за Синей птицей.

“Наша улица” №157 (12) ноябрь 2012

Людмила Осокина "Невидимый гений"

Людмила Осокина родилась в Барнауле Алтайского края. Училась в Московском государственном историко-архивном институте на факультете архивного дела. Работала корреспондентом  и обозревателем в таких изданиях как «Клуб», «Юность», «Профсоюзы», а также книжным редактором в ИИД «Профиздат». Стихи Людмилы неоднократно появлялись в печати, в таких изданиях, как «Ленинское знамя», «Московский комсомолец», «Вечерняя Москва», «Юность», «Сельская молодежь», «Гудок», «Истоки», «Лесная новь», «Клуб», «Дети Ра», «Эолова арфа», «НГ Ex libris», «Кольцо А», «День поэзии-2010». Первая книга «Природы затаенное дыханье» вышла в 1996 году в Москве в Издательском Доме Русанова. В конце 2010 в издательстве «Время» вышла книга стихов и романсов «Кофейная девушка». Людмила Осокина является Королевой поэзии праздников «МК». Член Московского Союза литераторов. Член Союза писателей Москвы с 2007 года. Главный редактор Библиотечки поэзии Союза писателей Москвы. Вдова поэта Юрия Влодова. Живет в Москве.

Людмила Осокина

НЕВИДИМЫЙ ГЕНИЙ

К 80-летию со дня рождения поэта Юрия Влодова

6 декабря 2012 года исполняется 80 лет со дня рождения легендарного поэта-диссидента Юрия Влодова (1932 – 2009), автора всем известной политической шутки «Прошла зима, настало лето. Спасибо партии за это!».
Кроме этой шутки массовому читателю почти ничего неизвестно об этом замечательном поэте и  о его, не менее замечательном творчестве. А творчество это обширно и многообразно. Но волею судеб поэт попал в своеобразную зону невидимости. Почему же так получилось?
 

«Он один из тех, кого раздирали на цитаты, а имя старались не упоминать».
Евгений Лесин

«Быть может, он великий, безвестный катакомбный поэт!..».
Тимур Зульфикаров

Влодов был одним из самых заподполенных поэтов-диссидентов, поэтому его творческая биография изобилует самыми разнообразными легендами и мифами. Широкой публике о нем мало что известно, хотя его самого в литературной и окололитературной среде в те годы, в годы застоя, знали неплохо.
«Его знали, но знание свое скрывали», – скажет об этом Евгений Лесин. Ни в прессе, ни в каких-либо официальных местах его имя старались не упоминать. Почему так? Потому что он был в черных списках у соответствующих органов.
Влодов знал об этой своей черной метке, поэтому особо никуда и не стремился, довольствуясь случайными публикациями в каких-то случайных и вовсе в нелитературных местах, еще более редкими выступлениями,  а также славой гениального поэта в узких кругах московской литературной богемы.
Слава эта давала ему то немногое, что ему было необходимо для жизни: кров, хлеб, вино и женщин. И дальнейшую возможность писать свои гениальные стихи.
По возрасту Влодов принадлежал к поколению шестидесятников, но, конечно, попасть в эту их обойму никак не мог, поскольку это был государственный проект, а ни к каким подобным проектам его и на дух не подпускали, что он там не напиши. Ясное дело, что собственно поэтический талант Советской властью в  расчет не брался, или, скорее, брался, но только на заметку соответствующими органами, поскольку представлял опасность для существующей системы. Таланту  у избранников власти полагалось быть, но только в небольших количествах и чисто для прикрытия.
У Влодова таланта было слишком много, поэтому ставить на него в важных государственных делах было нельзя. Он являлся неуправляемым, и на него никак нельзя было положиться. А литература – это ведь тоже политика. И рисковать было нельзя. Поэтому Влодову во все важные государственные проекты, были ли то «поэты-шестидесятники», либо «военные поэты», или просто «тихие лирики», вход был заказан.
Да и помимо послушания для участия в этих проектах требовалась красивая биография. И даже более, чем собственно литературная одаренность. Перефразируя известную рекламу можно сказать: «Талант – ничто! Имидж – всё!». А имидж у Влодова с точки зрения Советской власти был абсолютно никудышным.
Конечно, все эти «черные метки» и «белые пятна» только прибавляли его личности легендарности и в конечном итоге играли за, а не против. Но в реальной жизни это вряд ли вселяло во Влодова оптимизм. Поклонникам его творчества, может, и приятно было смаковать какие-либо, из ряда вон выходящие очередные факты и события его жизни, но ему самому проживать такую жизнь было весьма непросто.
К слову сказать, диссидентом он таким уж ярым вовсе не был, в том классическом понимании, в каком обычно употребляют это слово. Диссидент – это оппозиционер, противостоящий властям, ненавидящий эту власть, эту систему, и мечтающий о другой, более лучшей и справедливой. Литературные диссиденты обычно клеймили власть в своих творениях, и позиция их в отношении властей была четкая и осмысленная.
Влодов же, на самом деле, своим творчеством и позицией властям особо не противостоял. Да, в годы молодости им был написан ряд антисоветских стихов, которые загубили отчасти его литературную карьеру. Но потом он счел это молодежным ребячеством и перестал подобные стихи писать. Он попробовал себя на этой стезе, понял, что делает всё это, как всегда, лучше всех, поэтому и потерял к этому делу интерес, поскольку интерес этот был мимолетным. Диссидентствовать в стихах Влодову скоро наскучило, и он переключился на писание стихов с очень серьезной тематикой и проблематикой.
Влодов стал скорее внутренним диссидентом, он противостоял властям не столько творчеством, сколько образом жизни, образ этот был неправильным, диссидентским, антисоветским. В те благополучные годы, когда все жили более-менее устроенно, он же, напротив, жил как последний бомж: скитался, не имел документов, нигде не работал, да вдобавок еще и пьянствовал и развратничал напропалую. Таким образом, всей своей жизнью, неустроенной и погибельной, Влодов отрицал такое мироустройство, такое общество, такую власть. Ведь если один из самых лучших поэтов в стране загнан жизнью в такую бяку, что дальше некуда, то что можно сказать хорошего о такой власти, о такой системе? Ничего. Вот это и было настоящее, подлинное диссидентство, жизненный нонконформизм.
Такой образ жизни был по достоинству оценен только органами, где Влодова занесли в самые черные списки и сочли очень опасной фигурой. Поэтому от его вредного влияния старались, как могли, оградить перспективную творческую молодежь. Его пытались не подпускать не только к святая святых – к Союзу писателей, но и к Литературному институту, и даже к общежитию оного. Но не всегда это еще и получалось. Влодов, куда ему надо, умел проникать, несмотря ни на какие запреты. Одно время, во годы оны, Влодов вместе с Рубцовым захаживал в общежитие Литинститута, устраивая в комнатах студентов пьянки и всяческие безобразия. Поэтому на вахте даже повесили объявление: «Рубцова и Яврея не пускать!». Явреем был, конечно же, Влодов. Влодов по национальности был полукровкой: мама являлась русской, а папа – евреем, ну а внешность он имел чисто еврейскую.
Это что касается жизни. Что касается творчества, то Влодов, писавший в то время самые разнообразные стихи, не только диссидентские, но и пейзажные, бытовые, о любви и прочее, вдруг начал писать о Великой Отечественной войне.
Стихи эти у него получились очень хорошими, но поскольку он военным поэтом не числился, в обойму поэтов-фронтовиков не входил, эти его стихи в итоге так  и пропали бестолку. Конечно, ряд стихотворений ему удалось опубликовать в некоторых местах, в том числе и в «МК», но они прошли незамеченными.
Потому что его, так сказать, электорат, от него, как от поэта-диссидента, военных стихов не ждал, а поэты-фронтовики не знали, как к такому новоявленному коллеге отнестись, что с этим делать. От партии вроде как никаких указаний на этот счет не поступало, ну и они сделали вид, что ничего такого и как бы не произошло. Как высказался Равиль Бухараев в своей статье о творчестве Влодова: «Никто не потеснился тогда».
А диссидентских кругах признали только одно его военное стихотворение, в котором усмотрели какой-то иронический подтекст, это «Памяти маршала Жукова». Ну, наверное, еще и потому, что оно перекликалось с одноименным стихотворением Бродского. Это стихотворение о Жукове Влодова всё время просили прочесть на каких-то диссидентских сборищах, и были в восторге от него.
Это же стихотворение заметит впоследствии и известный критик Евгений Сидоров и выскажется о нем в том плане, что это стихотворение никак не хуже стихотворения Бродского, а даже и сильнее гораздо.
Так что в годы застоя даже имея такие проходные для печати военные стихи, Влодов так и не смог  с ними толком никуда продвинуться, довольствуясь лишь случайными, разовыми публикациями некоторых стихов, которые ничего, по большому счету, в его судьбе не решали.
Таким образом, для того, чтобы иметь, так сказать, некое моральное право не просто писать стихи о войне, но и быть военным поэтом, надо было иметь соответствующий имидж – имидж поэта-фронтовика. Кто попало не имел право прикасаться к этой святой для государства теме. Да, вот так, и никак не иначе.
Еще одна важная тема Влодовских писаний – это стихи на историческую тематику, своеобразная такая портретная поэтическая живопись: образы царей, королей, полководцев, поэтов…Они собраны в книгу «Портреты». Влодову было интересно работать в этой области и у него получились замечательные портреты Чингиз-хана, Наполеона, Ивана Грозного, Петра Первого, Екатерины Великой,  также как и портреты своих собратьев по перу, писателей и поэтов прошлого. Среди них Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский, Есенин, Блок, Мандельштам…Как выскажется об этой его теме поэт-эмигрант Борис Кочерга, живущий сейчас в Нью-Йорке, «его портреты такого   художественного уровня и значимости, как те великие, которые там изображены».
В жанре портретной литературной живописи уже дозволялось работать многим, эта тема не была такой уж святой, как тема войны. Хотя… если дело касалось истории России, то опять же вступали негласные правила игры: инородцы в этом деле не приветствовались, особенно с такими, явно не русскими лицами и фактами биографии, что «наполовину еврей». Если бы национальность была какой-нибудь другой, этому еще не придали бы такого значения. Но такая национальность для автора, пишущего о важных фактах русской истории была слишком вызывающей. Так что никак не положено было таких авторов двигать, давать им зеленый путь. Поэтому и стихи Влодова на историческую тематику оказались в ту пору  в своеобразной зоне невидимости.
Есть у Влодова и стихи о полукровстве, о нелегкой судьбе человека с таким происхождением. Ведь весь драматизм еще был в том, что это самое полукровство сыграло с Влодовом злую шутку, он лишался покровительства и тех, и других. Никто не смел взять его на знамя: русские считали его евреем, а евреи – русским. И в чем-то другом ни одну из сторон убедить было нельзя.
Влодов от обиды и безысходности в свое время хотел создать союз полукровок, объединив в нем всех, таких же обездоленных подобным происхождением, как и он сам. И надеялся, создав такой союз, отомстить всем своим обидчикам. Он считал полукровок гораздо более умными и талантливыми, чем людей с чистыми кровями.
Обида у него была, в первую очередь, на русских, среди которых он жил и для которых он был просто евреем. Никакую русскую маму они у него не признавали, видя его жгучую еврейскую внешность, огромный нос, картавость. Влодов в сердцах писал:

Собутыльник лапотных чугреев,
Я кружу с котомкой налегке,
Самый одаренный из евреев,
Пишущих на русском языке.

Я пою дворцы моей эпохи,
Славлю тараканьи закутки,
Есть в моей котомке хлеба крохи,
Рукописей старых лоскутки.

Но, несмотря на то, что русским Влодов был только по паспорту, стихи о России, о русской доле он писал очень сильные и проникновенные и они получались у него более русскими, чем у всех русских поэтов вместе взятых. Но поскольку не полагалось «Яврея» брать на русское знамя, то советские поэты-русофилы могли только на кухонных выпивках читать «русские» стихи Влодова, заливаясь при этом пьяными слезами:

В русском сердце – терпенья на долгие годы,
И тепла, что идет от родимой земли,
В русском сердце живут племена и народы,
В нем Европа и Азия место нашли.

В русском сердце спокойный, размеренный климат,
Не уловишь подчас поворота к зиме,
А кого это щедрое сердце не примет,
Тот действительно лишний на русской земле.

Или вот такое:

Задышало поле мглою,
Заходила хмарь,
Будто кто прикрыл полою
Золотой фонарь.

Средь равнины быстротечной
Глух и нем стою,
Будто кто закрыл навечно
Родину мою.

Где  любовь моя и сила? –
Райские деньки?
Мгла ночная загасила
Сердца угольки.

Читали и плакали, перебивая друг друга. Но что они могли сделать, кроме этого? Ничего. Такова была система. Сделать из Влодова, как из Рубцова, большого русского поэта было нельзя. Так что и стихи Влодова о России, на русскую тему также оказались невостребованными литературными властями, а потому и невидимыми для массового читателя.
Но самой главной книгой Юрия Влодова является книга «Люди и боги». Стихи в ней написаны, в основном, на библейские сюжеты. Стихов в книге очень много. Даже неизвестно пока что их приблизительное количество, потому что большая часть их находится в рукописях. Но из того, что проявлено, удалось издать в этом году в издательстве «Время» малый вариант этой книги из 86 стихотворений.
О чем эта книга? О Боге и Дьяволе, о Христе и Иуде, о Деве Марии и Марии Магдалине, а также о добре и зле, о любви и ненависти, о верности и предательстве, словом, о тех вечных вопросах, которые волновали человека во все  времена.
Всё это, конечно, хорошо, но есть опасение, что как бы и с этими стихами Влодов не попал в своеобразную зону невидимости.
Ведь хотя они и на библейско-евангельскую тематику, но это вовсе нерелигиозные стихи и вряд ли когда они будут приняты верующими и одобрены церковным начальством. Людей же светских, и незнакомых еще с этой его темой, наверное, могут отпугнуть не только стихи на подобную тему, но даже и название книги.
Ведь не поймешь вот так сразу, что к религии эти стихи не имеют никакого отношения.
А с другой стороны, может быть, так надо, чтобы Влодов оставался в какой-то степени невидимым? Может, вовсе и не для людей создавались эти стихи? Возможно, «Поэт Юрий Влодов» – это какой-то непонятный нам проект Высших Сил, созданный ими самими для их собственных нужд? Может, он виден в астрале, а здесь это вовсе и необязательно?  Кто знает? Может быть. Всё в нашей жизни возможно.

сентябрь 2012 г

“Наша улица” №157 (12) декабрь 2012

Юрий Влодов Из книги “Люди и боги”

Юрий Влодов
(1932-2009)

К 80-летию со дня рождения
Из книги «Люди и боги»

КНИГА V.
«В ПУСТЫННОМ ПЕСКЕ ЗАБВЕНЬЯ…»

***
Сцепили земные звенья,
Глумясь, подвели итоги.
В пустынном песке забвенья
Христос омывает ноги…
Грядущих веков затменья…
Грядущих миров разрухи…
В пустынном песке забвенья
Христос умывает руки.

***
Это кличет в проводах сирый ветер…
Это жалобно зовут, зычут гуси…
Это сказка для детей: «Мир наш светел!..»
Это сказка для людей: «Иисусе…»
Оземлился на мистическом блюде,
И века застопорились, провисли…
Ты кочуешь на облезлом верблюде
По барханам человеческой мысли…
Где оазисы Любви?! – поищи-ка…
Не порхает ли вдали Божья манна?…
И песчинку пожирает песчинка
Под стопами Твоего каравана.

***
Преткновенья Камень,
Ты – сродни горбу.
Камень – в стенах камер,
Камень – на гробу.
Все под грузом канем,
И – душа чиста.
Самый тяжкий камень
На спине Христа.

***
Утро – солнечным венчиком –
В дождевом парике.
Дева с младенчиком
Идет по реке.
По задумке художника –
Сквозь радугу лет –
Золоченого дождика
Серебряный след.
Словно трепет бубенчика
Под господней рукой,
Лепет младенчика
Парит над рекой.

***
Исусов было семеро –
В глазах стояла стынь.
Пришли исусы с Севера,
Из северных пустынь.
Сошли в пустыни южные
Вселенной лепестки…
За ними плыли вьюжные
Смиренные пески.
Исусы были жалкими
Среди земной среды.
Исусов били палками,
Лизали их следы.
Счастливыми слезинами
Светились их глаза,
Свистела над низинами
Вселенская гроза.
И лето жгло безводное,
И был дикарь живуч,
И тело инородное
Следило из-за туч.
Пришли исусы с Севера,
Где ни снегов, ни льдин.
Исусов было семеро,
А облик-то – един!
И в том едином облике,
Зерцале бытия,
Как в нелюдимом облаке,
Таится боль моя…
Таится жизнь моя…
Таится смерть моя…

***
Простим тому всеславному индусу,
Что процедил, стирая пот со лба:
«Лишь тень Исуса верила Исусу
И шла за ним до смертного столба…»
Он ошибался, тот восточный гений,
Не ощутил связующую нить,
Ведь жизнь Исуса не имела тени,
И смерть Исуса не имела тени,
Чтоб тенью этот мир не осквернить.

ПОСЛЕКНИЖИЕ.
«ПОЭТ И БОГ
***
Поэт и Бог скитаются по свету,
Без денег, без повозок, без поклаж.
Сума и посох – как судьба поэту,
А Богу – блажь.
«Омойтесь, гости! Отдохните с нами!..»
Забулькает в котле ягнячий бок.
Закусывают молча с чабанами
Поэт и Бог.
Высотные луга. Снега и льдины.
Седые волкодавы давят блох.
И чудится, что в помыслах едины,
Поэт и Бог.

***
Под выдохи Ильи-Громовика
Журчала речь – небесная водица:
«Ты должен умереть, чтоб возродиться, –
И жить – века!…
Ищи, Поэт, свой крест или осину!
Из мук произрастают имена!..»
Так пасынку…то бишь, земному сыну,
Бог нашептал в былые времена…»
Под выдохи Ильи-Громовика
Журчала речь – небесная водица…
Взгрустнул Поэт…Ах, дернул черт родиться!…
Прожить бы день…На что ему века?!

***
Набухли вселенские дрожжи –
Все месится тесто…
Покинь крестовину, о Боже! –
Отдай мое место!..
Я тоже гвоздями изранен,
И отступа нету.
Будь щедрым, Исус Назарянин! –
Дай место Поэту!

***
Облачные роспади.
Лик луны – белес.
Засвети, нам Господи,
Троицу берез!
Вечная дороженька.
В небе – ни души…
Озари нас, Боженька! –
Страхи приглуши…
То ли ветер мается
Во поле пустом?!
То ли Божья Мамица
Стонет под крестом?!
Облачные роспади.
Млечный Путь – белес…
Плачу, сын твой, Господи,
Кровью, вместо слез!…

***
Всё больше морщинок на старой Луне,
Эпохи спешат, семеня…
Подайте, подайте беспутному мне! –
Во имя святого меня!..
Гнилую картошку пекут на золе
Бродячие ангел и бес…
Подайте, подайте беспутной земле
Во имя святейших небес!..

***
«Отче!…
Хочу оторвать от земли преклоненные очи!..»
«Сыне! –
Ты можешь ослепнуть от солнечной праведной сини!..»
«Отче!…
Дозволь заглянуть в непроглядные пропасти ночи!..»
«Сыне! –
Душа охладится от лунной губительной стыни!..»
«Отче!…
Какая дорога к тебе, по-земному, короче?»
«Сыне! –
Последуй за тем, кто блуждает в житейской пустыне!..»
«Мне стыдно, Отец мой…
Я глаз от земли не подъемлю…»
«Люби свою землю!..
Люби свою землю!..»

***
Умолк  вечерний птичий гам,
Вечерний птичий гам…
А Бог проходит по лугам…
Проходит по лугам…
Луга в туманной синеве,
В туманной синеве…
А Бог скрывается в траве…
Скрывается в траве…

***
Сгусток Солнца гениальный,
И времен тугая нить…
План природы генеральный
Никому не изменить.
От природы – страсть и роды,
Вечный труд и забытьё…
Даже Бог – дитя природы,
Щедрый вымысел её.

Публикация Людмилы Осокиной (Влодовой.)

“Наша улица” №157 (12) декабрь 2012

Ваграм Кеворков "Цирк"

Ваграм Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского, а ранее - историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении, снял много телефильмов, в том числе фильм "Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте", в 70-х годах вёл передачу "Спокойной ночи малыши". Член Союзов писателей и журналистов. В 2005 году в Московской городской организации Союза писателей России вышла его книга «Сопряжение времён». В «Нашей улице» печатается с № 76 (3) март 2006. Участник альманахов издательства "Книжный сад" "Ре-цепт" и "Золотая птица". В 2008 году в Издательстве писателя Юрия Кувалдина "Книжный сад" вышла книга повестей, рассказов, эссе "Романы бахт". В 2009 году Юрий Кувалдин издал новую книгу повестей и рассказов Ваграма Кеворкова "Эликсир жизни". 

Ваграм Кеворков

ЦИРК

рассказ

«Цирк! Цирк! Цирк!» - мелькали афиши на позванивающих быстрых трамваях.
По всему городу красовалась реклама с портретами клоунов, фокусников, акробатов, наездников, дрессировщиков, а у самого шапито зрителей встречали огромные яркие фотографии тигров и львов.
Недалеко от этих афиш, чуть не сомкнувшись головами, сидели пятеро мальчишек, явно считали деньги.
Моя тень испугала их.
- Чего надо, дядя? - нервно спросил белесый пацан.
Я узнал его. Вчера в поликлинике ему выдрали зуб, было больно, и он заорал на молоденькую врачиху:
- Сука! Не умеешь - не берись!
И выдал такую брань, что иной любитель матерщины побледнел бы от зависти, если б услышал!
- Сколько надо добавить? - усмехнувшись, спросил я.
- Старшая тетка-контролер нас пускает за пятьдесят рублей - на себе сидеть! - ответил другой мальчик, веселый и кудрявый.
Улыбнувшись этому «на себе сидеть», я опустил в его руку пять десятирублевых монет, и ребят точно ветром сдуло!
Солнечным-солнечным утром другого дня я увидел эту пятерку на хоздворе цирка, им все было интересно: как прогуливают лошадей, как чистят их щеткой, как топором рубят огромные куски мяса хищникам, а когда начались представления, жадно глядели, как в антракте артисты выходят отдохнуть, поболтать, подышать свежим воздухом! А уж если пацанам доверяли кинуть сено коням или принести им воды с речки!
Тут же с важным видом торчал молоденький полицейский - на всякий случай!
Мой лишившийся зуба знакомец спустился с ведром к ревущей реке - зачерпнуть воды, но поскользнулся на мокром камне, упал в воду, бешеный поток подхватил его и понес!
Куривший на хоздворе клоун, увидев это, мгновенно сбросил с себя клетчатый клоунский костюм, длинные смешные туфли и бросился в воду!
Белесая голова все реже выныривала из волн!
Мальчишки бежали вниз по берегу, кричали-советовали, но за ревом реки сами себя не слышали.
Клоун плыл быстро, мощными гребками почти догнал тонущего, еще несколько взмахов сильных рук - и вот уже правой рукой уцепил пацана за шиворот, а левой погреб к берегу.
Люди у реки радостно приветствовали спасителя, а он, вытащив на берег пацана, сделал ему несколько дыхательных движений и, увидев, что с ним все в порядке, оставил его с товарищами, а сам поспешил к цирку, - в смешных длинных полосатых трусах, с размокшим гумозным носом.
На хоздворе он с трудом напялил на себя, мокрого, клетчатый клоунский костюм, обул смешные длинные туфли, и тут к нему подлетел молоденький полицейский, с листом бумаги и авторучкой:
- Фамилия? Имя? Отчество? Надо составить протокол происшествия!
- Слушай, ты! - неожиданно рявкнул клоун. - Твое дело не писать, а спасать! Понял?!
И зло сплюнув, быстро вошел в цирк: представление начиналось!

“Наша улица” №157 (12) декабрь 2012

Юрий Кувалдин "Вырази точнее"

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу. 

Юрий Кувалдин

ВЫРАЗИ ТОЧНЕЕ

рассказ

- Тебе нравится жена Маяцкого? - спросил Сиротин, очкастый и с проплешинами, преодолев смущение, потому что не мог сразу об этом спросить, хотя его, как приятеля, интересовал этот вопрос.
- Да что ты!… Да я и не думал об этом… Нет, - сказал Фомин, который в этот момент производил какое-то странное впечатление своей заторможенной речью. Голос у него был высокий и протяжный. Как будто пел. Хотя изредка Сиротину он многое рассказывал. Да и выпивали они частенько.
Маяцкий был седой, узколицый, довольно моложавый, хотя было ему под шестьдесят. Маяцкий казался Фомину глубоким стариком, поскольку самому Фомину исполнялось на днях двадцать девять.
Сиротин пригвоздил его этим неожиданным вопросом.
Наверное, нужно было сказать иначе, потому что Сиротин не собирался задавать вопрос, но все-таки задал, вопрос о жене своего шефа Маяцкого, с которой тот прожил уже три десятилетия.
Фомин и Сиротин, как обычно болтая, стояли у большого окна в широком паркетном коридоре института. Окно было одностворчатое с большим квадратным стеклом.
Фомин закурил свою «яву». Сиротин не реагировал на дым. Он только потирал свои руки до локтя, покрытые черными волосиками. Он был в ковбойке в синюю клетку с короткими рукавами.
Через некоторое время Сиротин повторил то же самое. Потом с некоторым волнением посмотрел Фомину в его бледно-серые глаза. Фомин вдруг как-то весь подобрался, словно его подловили на утаенной фразе, и начал говорить о каких-то пустяках. А сам в это время прикидывал, где, кто и когда мог видеть его с Татьяной Ивановной.
Событие, о котором он теперь задумался, было в те дни, когда и других забот хватало. Дело в том, что в четверг была намечена у него регистрация в загсе. В предыдущий же четверг Фомина вызвал директор его известного своими новыми разработками в области связи и космоса НИИ и предложил ему должность заведующего сектором, вместо умершего Берга. Потом к тому же его статью опубликовал научный журнал.
Ею заинтересовались за границей, включив статью Фомина в список лучших материалов месяца. Об этом сообщили и несколько наших газет, в одной из которых напечатали даже фотографию Фомина. Потом прошел синхронный сюжет по первому каналу телевидения с его интервью, сделавшим Фомина почти известным.
Из этого совершенно ясно, что все те дни Фомин пребывал на каком-то пике волны, катившей его с улыбкой по будням. И объяснять не стоит, что он делился удачами со своей невестой Наташей, дочерью известного хоккеиста.
Правда, хоккеист давно уже не играл, но будучи вторым тренером одной из команд, имел много друзей в спортивном мире, и в его квартире всегда было полно гостей. Фомин оставался несколько в тени, хотя и его приветствовали хоккеисты и футболисты, нечуждые другим сферам деятельности, перебрасывались с ним двумя-тремя фразами, поздравляли с научным успехом.
В середине недели он с Наташей смотрел в театре «Чайку», где было много сотрудников его института, поскольку билеты распространялись профкомом, но ему казалось, что все зрители смотрят на него, узнают. Встретившись с его глазами, прикрывали свои глаза, говоря этим, что он им известен как яркая личность. В антракте у буфета в полукруглом фойе, где наливали водку и шампанское, несколько человек пожали ему руку. Он смущался, а Наташа краснела.
Редко когда его так выделяли из окружения, и в нём возникли некоторые туманные догадки о его будущности.
Болтая с Сиротиным об этом, Фомин удивлялся, что все эти дни стали какими-то нереальными. Ему казалось, что он выпивает каждый день по фужеру коньяка, хотя в эти дни абсолютно ничего подобного в рот не брал, но состояние было кайфовое, и, главное, без всяких болезненных последствий.
После бесконечных разговоров с коллегами и прочими людьми о своем успехе, их возгласов вроде: «Ну, старик, ты дал прикурть!» - ложась спать, он чувствовал какое-то не знакомое ему до этого головокружение.
Только он смыкал вежды, как множество самых разных лиц, сменяя друг друга, наплывали на него, словно с экрана телевизора. И сразу же возникали какие-то театральные картины. Если, конечно, вся жизнь есть театр. Он узнавал себя в открытой машине с маршальскими погонами на Красной площади принимающим парад. Потом – едущим почему-то на броне танка по Большой Никитской, где почти во всех домах открывались окна, а из рюмочной напротив консерватории выбежал кудрявый толстяк в комуфляжной военной форме, и во всё горло закричал: «Вы видите! Это Фомин! Смотрите, это наш герой науки!»
Бронетранспортер въезжал на бульвар, где толпилось множество людей. Их глаза старались зорче разглядеть Фомина.
«Смотрите на Фомина! В мгновение стал знаменитым!» - читалось ему в этих взглядах.
Фомин не в состоянии был объяснить, каким образом пришли в возбужденное состояние все эти люди.
Послужила ли причиной вызвавшая внимание научной среды статья Фомина, или удивил тот факт, что его рекомендовали на должность вместо Берга?
Фомин жил в то время в Капотне, на возвышенности. Из окон он видел поворот реки, а с другой - вышки и трубы нефтеперегонного завода. На самой высокой вышке временами горел факел, сжигая лишний газ. Фомина никак не брал сон, потому что всевозможные возвышенные видения тормошили его. Он отбросил одеяло, поднялся, пошел на кухню, чтобы покурить в раздумьях.
Разумеется, Фомин старался взять свои мысли в управление, но во время созерцания реки и факела завода, в голову стали вплывать совсем другие мысли, не о новой статье, не о Наташе.
Как-то Фомин спустился на этаж ниже с какими-то бумагами. А там отмечают день рождения Татьяны Ивановны. Он поклонился, сказал несколько теплых слов, и вышел. Татьяна Ивановна ослепила его своими синими, не голубыми, а именно глубоко синими светящимися глазами. Как только Фомин раньше не замечал этих глаз. Он сбегал на улицу, купил букет хризантем и бутылку «столичной». Вернулся и, несколько смущаясь, еще раз поздравил Татьяну Ивановну. А она встала из-за стола, приблизилась к Фомину и, коснувшись его груди своею полной грудью, поцеловала в щеку.
Самое интересное, как говорил Фомин, изливаясь длинным рассказом, Татьяна Ивановна была абсолютно незаметной, каковых множество, женщиной, но не понятно как, когда он её увидел какими-то новыми глазами, она запала в его душу. Все дела отошли на второй план, и работа и Наташа, и он видел постоянно возникающее лицо Татьяны Ивановны. Когда нужно было думать о новом назначении, о предстоящей свадьбе, из головы Фомина не исчезал образ этой женщины. Даже ещё не пытаясь проанализировать своё состояние, ему страстно хотелось сблизиться с Татьяной Ивановной. Прямо-таки зациклился на этом влечении.
- Ты понимаешь, старик, я совсем спятил на этом, - признавался Фомин очкастому Сиротину. - Совершенно не мог заснуть все эти дни. Лягу, ворочаюсь, иду курить, потом принимаюсь читать… Всё без толку! Не лезет она у меня из головы, и всё тут! Сначала я думал, что она мерещится мне только по ночам, но потом вдруг, в метро, прямо увидел её. Черт знает что! Смотрю, и вижу её напротив себя, а я сидел, но тут же вскочил, уступая её место. Пришел в себя, посмотрел - другая женщина. В голове у меня была полная каша. И, представляешь, мне нужно было идти к Наташке, а я видел не её, а Татьяну Ивановну. 
Сиротин внимательно  посмотрел сначала на Фомина, потом в окно, и неопределенно заговорил:
- Я очень люблю сахар. И не просто потому, что он сластит чай, а потому, что он это делает тихо, незаметно и сам исчезает с глаз долой. Не было и нет. А сладко. Такое же впечатление остается от вежливых людей. Они приходят всегда вовремя, с ними легко говорить, они не противоречат, ничего не доказывают. И, главное, уходят всегда так вовремя, даже чуть опережая это «вовремя», что оставляют сладкое чувство, как растворившийся сахар в чашке чая. Особенно мне сладостны прозрачные стихи, но в них есть сладость, и я знаю, что там был когда-то сахар, но исчез.

"Наша улица” №157 (12) декабрь 2012