НАША УЛИЦА ЮРИЯ КУВАЛДИНА В ОКТЯБРЕ 2009 ПРЕДСТАВЛЯЕТ

"НАША УЛИЦА" №119 (10) октябрь 2009

Юрий Кувалдин "КРАПИВЕНСКИЙ ПЕРЕУЛОК" рассказ

Нина Краснова "МОСКВА МЕЙЕРОВСКАЯ" эссе

Валерий Перевозчиков "НЕИЗВЕСТНЫЙ ВЫСОЦКИЙ" книга вторая часть первая

Николай Толстиков "ВСТРЕЧА" рассказ

Владимир Монахов "СВЕТ ТЬМЫ-ТЬМУЩЕЙ" рассказ

Валерия Олюнина "СЛОВО О ЛЕНИНЕ" рассказы

Виктор Широков "2009" стихотворения

Юрис Звирбулис - поэма "Шиповник у калитки" списана мною с этого отличного парня

На снимке (слева направо): скульптор, медальер Янис Струпулис, художник Юрис Звирбулис и Атис Иевиньш.


В деревне Шаталово летали самолеты, и рисовал Юрис Звирбулис, рядовой из Риги. Старшина Микуло им командовал. А мною - старшина Чеверноженко. И тот и другой отражены мною в разных вещах. Юрис Теодорович Звирбулис абсолютный гений с детства. Он не только выдающийся, оригинальный художник, он - прекрасный знаток поэзии, музыки, прозы. "Двое в декабре" Юрия Казакова мы читали вместе в каптерке 1-й эскадрильи. Повесть, или, как я ее жанрово обозначил из-за ритмического, почти рифмованного изложения, поэма "Шиповник у калитки" списана мною с этого отличного парня, жившего на хуторе на конечной остановке 9-го троллейбуса, за рекой, на том берегу, за Даугавой. Он сам был рифмой, сам был метафорой, сам был ритмом. Он никогда не говорил просто, он говорил с вывертами, инверсировал любую мысль, как это любил делать другой гений - писатель Андрей Платонов. Он и сейчас в свой 65 лет такой же продвинутый, симфонический, супрематичный.В черной шляпе и с тростью Эвальд Эмильевич идет по улице мимо окон, где его многие знают, потому что он не просто общителен, но старомоден, приподнимает шляпу при встрече любого лица или делает жест к шляпе, едва прикасаясь к ней, но не снимая, а впечатление складывается такое, что он снимает шляпу, то есть в полный голос приветствует вас в то время, когда не то что не приветствуют люди друг друга, а в упор не замечают, как самых отъявленных врагов.Эвальд Эмильевич ходит в черной шляпе, опираясь на трость. Он не хромает, ноги у него в порядке, но трость ему очень нравится, с позолоченным набалдашником, с таким же позолоченным острым концом, который не скользит по асфальту и твердо впивается в землю, когда Эвальд Эмильевич сворачивает к своей калитке, у которой живой изгородью разросся шиповник с огромными розовато-бордовыми цветами, сущая роза. Дикая роза. Эвальд Эмильевич прикасается к шляпе, напоминающей котелок прошлых веков, как бы приветствуя роскошный кустарник, внезапно предстающий любящему красоту глазу Эвальда Эмильевича. Всегда внезапно.Около шиповника ставится табурет, на который садится сам Эвальд Эмильевич, напротив - другой табурет, на который садится с гитарой аккомпаниатор Саврасов и берет первые аккорды. Эвальд Эмильевич широко расставляет ноги в черных лакированных туфлях, ставит трость между ними, кладя на позолоченный набалдашник обе руки, и начинает петь. У Эвальда Эмильевича такой голос, который с удовольствием слушают за столом, в гостях, у шиповника. Голос низкий, басовитый, но несколько холодноватый, деревянный, чего Эвальд Эмильевич не осознает, считая свой голос великолепным. В этом его поддерживает жена Клара, которой тоже очень идут черные тона к черной прическе.Саврасов, круглолицый до улыбки, подыгрывает, Эвальд Эмильевич поет романсы, поет громко, очень громко, то ощущая себя на сцене Парижа, то на сцене Лондона. Поет он полчаса без перерыва, и все собравшиеся должны его слушать с восторженными лицами, потому что других лиц здесь быть не может, сам Эвальд Эмильевич приглашает на вечер уже проверенных слушателей, Клара тоже приглашает послушать пение мужа проверенных. Эвальд Эмильевич поет, откинув голову, прямой, как будто к спине привязали доску.Вдруг среди пения новый знакомый, Якунин, высокий и широкоплечий, зевнул, встал, сунул в рот сигарету, закурил и пошел себе по дорожке. У Эвальда Эмильевича чуть голос не сорвался, такое он видел впервые, но он закончил итальянскую арию и сделал вид, что не заметил ухода Якунина. Эвальд Эмильевич пел и по-итальянски, и по-французски, и по-английски. Внешне он не заметил ухода Якунина, а внутренне весь кипел от возмущения, смешанного с чувством унижения, которое хорошо знакомо всем проваливающимся перед публикой ли, перед комиссиями ли или просто перед друзьями. Вот, мол, я так готовился, так надеялся, так восхищался собою, а на поверку вышло все наоборот, и я жалок, жалок, жалок. Но этого быть не может, потому что этот Якунин не понял Эвальда Эмильевича, и Эвальд Эмильевич ему должен это объяснить.- Вы, видимо, не любите серьезного пения?- спросил Эвальд Эмильевич у Якунина, когда тот, покурив, вернулся.- Напротив. Очень люблю. Я сам пою в опере и сам ставлю спектакли, - сказал Якунин.Эвальд Эмильевич поразился и с некоторым укором посмотрел в сторону Клары. Клара недоуменно пожала плечами, давая понять, что это не она пригласила Якунина.- Я думал, что вы новый знакомый Клары, - сказал, покраснев, Эвальд Эмильевич.- Нет, - сказал Якунин. - Меня пригласил ваш гитарист. Мы с ним в пивной познакомились.- В пивной?! - с ужасом во взоре воскликнул Эвальд Эмильевич. - Разве может певец ходить в пивную?От буйно цветущего шиповника к ним приблизился Саврасов, само круглое лицо которого располагало к выпивке, и крупный красный нос намекал на это. Эвальд Эмильевич мирился с Саврасовым - тот здорово ему подыгрывал на гитаре, но страсть к вину, как его давний однофамилец-художник, преодолеть не мог, хотя выпивал умеренно, но каждодневно, посещая регулярно пивную в конце улицы, под соснами, откуда был слышен шум моря, где сидели любители пива на пеньках, и столами были пни.- Певец - это творец, - сказал, подмигивая Саврасову, Якунин, - а я не верю в непьющих творцов.Якунин вдруг запел, да так легко, воздушно, искренне, что собравшиеся застыли на месте, вслушиваясь в дивный голос нового знакомого, голос, который разливался, словно трели соловья над рощей, вольно, без усилия, без позы, без всего того, что было присуще пению Эвальда Эмильевича. И сам Эвальд Эмильевич задрожал от зависти, от умиления, от восторга, он не верил в то, что так можно петь здесь, у калитки, где растет шиповник, петь на глазах у Эвальда Эмильевича. Умозрительно Эвальд Эмильевич допускал существование гения где-нибудь далеко-далеко, поющего по радио или по телевидению, в записи, но чтобы такое пение было рядом, да вот так без жеманства, экспромтом, он поверить в это не мог. А поверить нужно было.Якунин столь же легко закончил пение, как и начал, подмигнул Саврасову, пожал руку Эвальду Эмильевичу и удалился, не сказав ничего о том, когда он снова пожалует.Саврасов положил гитару в черный футляр, поклонился и пошел следом за Якуниным, как будто тот его притягивал магнитом...

Юрий КУВАЛДИН

Станисла ЗОЛОТЦЕВ "ЗАКЛЯТЬЕ ТРЕХ ПОЭТОВ" история одной песни

В действительности-то звание поэта носил лишь один из трех героев этого рассказа. Нет, конечно, поэтами были и двое остальных, и не только в душе. Каждый из них писал стихи. Даже самый молодой, прославившийся своей песенной музыкой, и тот иногда сам слагал отроки для своих песен... И, однако же, именно поэтом, или, скажем так, собственно поэтом, то есть - писателем, для которого создание стихов стало главным делом жизни, был только один из них. Самый старший. Я его видел только один раз. И случилось это не в нашей стране, а в Индии...

Полный текст:

Станислав Золотцев “Заклятье трёх поэтов" история одной песни

Станислав ЗОЛОТЦЕВ "ЕЩЕ ЗВЕНЯТ СЛОВЕНСКИЕ КЛЮЧИ,,,"

...Одну из самых главных причин неучастия народных масс в событиях осени 93-го на Красной Пресне очень точно обрисовал в едва ли не последнем его разговоре со мной Иван Васильев, который был подвижником Русского Слова настолько же, насколько и защитником Русского Поля. Та встреча произошла в мае 1994-го, когда автору "Крестьянского сына" и "Земляков" оставалось жить уже меньше года. Встретились мы на празднике фронтовой поэзии и песни, им же основанном (и поныне ежегодно проходящем в селе Борки под Великими Луками, где и мемориальный дом-музей нашего выдающегося земляка теперь находится, и библиотека, им собранная). Иван Афанасьевич был не по-праздничному, не по-вешнему хмур и суров: чувствовалось, что его изнутри не только физические недуги опаляют, но и лютая боль душевная. И выплеснулась она тогда же: писатель шуганул, попросту выгнал двух столичных телевизионщиков, известных своими ельцинистскими, "демократическими" передачами... А поздним вечером, после шумных и добрых поэтических торжеств, немного "оттаяв" в кругу товарищей по перу, единомышленников, он разговорился со мной о московском кровопролитии минувшей осени...

Читать всё: Станислав ЗОЛОТЦЕВ "ЕЩЕ ЗВЕНЯТ СЛОВЕНСКИЕ КЛЮЧИ,,,"

Станислав ЗОЛОТЦЕВ "КРОВЬ И СЛЕЗЫ СЛОВЕНСКИХ КЛЮЧЕЙ"

Славомир Чудинцев всегда любил Извореск.
Вот и сейчас, возвращаясь из Прибалтики в родной Талабск, он не удержался и направил ход своей машины с автострады на просёлок, в сторону крутояра над огромной лесистой долиной. Извореск, одно из древнейших славянских селений, стоящий на другом берегу долины, открывался взору с вершины этого крутояра во всей своей сказочной красе. Прикрыв глаза ладонью от слепящего солнца, Чудинцев смотрел на могучую, каменную, почти тысячелетнюю крепость, над которой возвышался белый храм. Серебристый шелом его купола нестерпимым блеском соперничал со светилом. Грозными богатырями-стражами высились башни, суровые, плитняковые, без всяких украшений и орнаментальных завитушек - только бойницы, только хмурая воинская мощь!..

Полный текст: Станислав ЗОЛОТЦЕВ "КРОВЬ И СЛЕЗЫ СЛОВЕНСКИХ КЛЮЧЕЙ"

Марк Захаров "ЭСТЕТИКА НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТИ"

- Я тут случайно оказался свидетелем разговора одного нашего выдающегося кинорежиссера с одним вполне скромным человеком, который спросил у властителя дум, есть ли у него проблемы (предполагалось, что он поможет их решить). Хозяин мира загадочно улыбнулся - какие, мол, у него могут быть проблемы. Как себя чувствует человек, у которого "нет проблем"?

Ну уж ко мне это не относится. Как раз другое. Постоянное ощущение чего-то очень зыбкого, несмотря на то, что что-то умеешь, что-то сделал, что есть запас какой-то прочности. Заниматься театром значит заниматься делом хрупким, живым, еще и в том смысле живым, что проходишь через обязательные биологические циклы, проходишь через кризисные зоны существования, в конце маячит неизбежный, обязательный спад, финал. Я уже в середине седьмого десятка и, честно говоря, за очень малым исключением, что-то не припомню, чтобы человек после семидесяти написал гениальные стихи, выдал некую новую идею в своей сфере, А тут еще и другие темы подступают. В театре, который очень зависит от одного человека, вместе с "проблемами" лидера в кризисную финальную зону может войти довольно большое количество людей. Театр, увы, так подло устроен, что от самочувствия, даже от настроения одного человека зависит благоденствие, творческое, экономическое существование довольно большого коллектива...

Полная беседа: Марк Захаров "ЭСТЕТИКА НЕПРЕДСКАЗУЕМОСТИ"
МАРК ЗАХАРОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ НОВИЗНЕ

Нина КРАСНОВА "ТАГАНСКИЙ ЗОЛОТУХИН"

Высоцкий играл Гамлета. Мечтал об этом и Золотухин. Вокруг роли Гамлета развернулись страсти. Почему-то считалось, что после того, как Высоцкий сыграл Гамлета, никто больше не имеет права играть его.
Один недоброжелатель написал Золотухину: какой из тебя Гамлет? никогда тебе Гамлетом не быть, оставайся Бумбарашем.
Высоцкий пил, срывал репетиции и спектакли... И поневоле Любимов стал подумывать о том, чтобы найти ему дублера. И когда принц Гамлет-Высоцкий в очередной раз напился и заболел и загремел в больницу Склифосовского, шеф предложил Золотухину попробовать себя.
26 января 1971 года Золотухин записал:
“Вчера у Володи день рождения - шеф предложил мне попытать удачи в Гамлете. Какая-то ирония”...

Полный текст: Нина КРАСНОВА "ТАГАНСКИЙ ЗОЛОТУХИН"