На площади размером с Антарктиду витает страх, чтобы каждый вольнодумный человек времён публичной казни Достоевского, взирая на желтизну дворцов, на гордые имперские ансамбли, забыл о топоре в подвале дворника, при этом, трепеща, дивился красоте, испытывая полноту собственного бессилия перед размахом площади, ибо был не больше воробья, разинув рот, листал страницы казённой книги, хваля архитектуру, особенно в зимний вечер, когда свечами колонн ослепляется взор, и человек не только понаслышке, но воочию сознаёт свою микроскопичность, ведь известно, если совсем глаза поникли долу, то человек становится уже не воробьём, а бабочкой, сдуваемой с цветочка, чтобы быть пойманной сачком, но всё же с испугом поднимает голову, стремясь узреть в бойницах лик Всевышнего, да и спросить, пошто, мол, эта площадь сгубила столько душ, а может, и не спросит, и если побоится, то по меньшей мере забьёт в воображении гвоздь в собственную ладонь, так часто думает тот, кто попадает на площадь впервые.
Юрий КУВАЛДИН
