Юрий Кувалдин
ЧИСТЫЙ РАЗУМ
Об одноимённой картине художника Александра Трифонова
(экспонируется с 1 по 25 февраля 2023 года в галерее Творческого союза художников в Санкт-Петербурге, Невский проспект, 60)
эссе
Художник Александр Трифонов. "Чистый разум". Холст, масло 100 х 80. 2022
Наручные часы художник Александр Трифонов не носит. У него нет часов. Он чувствует наклонение оси Земли. Он знает, что зимой света с неба мало. Летом же день тянется бесконечно. Он летает на электроне вокруг Солнца. Изредка на темном небе появляется ещё один шарик, который вращается вокруг Земли. Все другие люди вращаются вокруг художника. Каждый человек есть Солнце, Луна и весь Космос. Поэтому Александр Трифонов старается никому не перебегать дорогу, как частенько передо ним из ниоткуда оказываются спешащие люди, чуть ли не заставляя его резко тормозить, а то и спотыкаться. Хаотичное движение без правил в густонаселенной Москве стало обычным делом. Вот почему художник предпочитает прогуливаться вдали от людей. Иными словами, он двигается, как Земля, по своей орбите, никого не задевая, никому не мешая, создавая всё новые и новые холсты своего разума.
Ты от смерти до жизни был на волосок, но упрямое время идёт непослушно, пусть душа заперта на чугунный засов, но тревога сквозь щели врывается вьюжно, ты вращаешься стрелкой бесстрастных часов, и друзья колесом мимикрически дружным, нос за носом взлетают, и в сонме носов, для явления Гоголя, жизненно нужным, измеряется семя на чаше весов, даже самый румяненький и благодушный в свете слабых лампад голосистых басов под могучими сводами тенор твой уж не… не волнует, когда там светилось лицо, исчезая легко в равнодушии скучном, и проносится сущность твоя колесом, исчезая бесшумно, как шарик воздушный, виноватый в безмолвном ответе за всё раб Господен, как следует в притче, тщедушный, в мегаполисе канувший спальных лесов, перекрёстком судьбы, сам себе хлеб насущный, небоскрёбы не знают его адресов, да и поиск походит на спор никчемушный, только слушает сердце смертельный висок, да пульсирует лифт при подъёме натужно.
Подул ветерок со снегом, лёгкий, щекам приятно, однако погода для того и существует, чтобы не сочетаться с «приятствием» художника, самое существенное в поведении погоды, за которой многие наблюдают, но ничего в ней не понимают, так вот, норов погоды заключается в том и только в том, чтобы идти поперёк настроению художника, наивно полагать, что где-то там, за горизонтом, с погодой дела обстоят лучше, известно абсолютно точно, что везде человек возит себя, полагая, что новое комфортное место избавит его от проблем, ничего подробного не произойдёт, в жаркой стране ты будешь ныть о снегах под кондиционерами, в холодной будешь каждый день долбить о родине в чёрной Африке, довольно часто человек проводит всю жизнь в метаниях от столицы к окраине, где родился, эти линии передвижения, сходные с картой метрополитена, чистым возгласом постоянно зовут куда-то ехать, но сведения погоды отнюдь не гарантируют блаженства, в итоге человек всю жизнь пребывает в разорванном состоянии, потому что он - потребитель, коих 99, 9 процента, сие не касается людей творческих, он и в котельной, где подбрасывает уголёк и пишет с утра до ночи, счастлив. Так и художник Александр Трифонов в любую погоду пишет свои холсты.
Просыпаешься ранним утром ещё во власти сложного сна, удивляешься непрекращающейся работе самопроизвольного воображения, часто связанного с невероятным искусством монтажа, когда оказываешься на круглой площади, мощёной булыжником, и с клумбой из таких же булыжников, окаймленной гранитными валунами, в центре которой стоит памятник неизвестно кому, с поблескивающим никелем огромным шаром вместо головы, с появляющимся трамваем с тремя вагонами, с невероятно высокой лестницей, входишь в вагон и оказываешься на месте вагоновожатой, но с автомобильным рулём, и вместо того, чтобы ехать по рельсам, сворачиваешь в переулок, взрезая чугунными колёсами асфальт, подъезжаешь к очень крутому спуску и мчишься вниз без тормозов, хотя что есть силы жму на педаль тормоза, но машина не слушается и въезжает в болотистую гладь среди осин и камыша, но движение продолжается, машина сама едет, и въезжает в танковые ворота Театра Красной армии, где вижу на сцене самого себя, читающего в зал: «Ещё звонарь не влез на колокольню…», - но нельзя вернуться в тот же самый сон, с его беспрерывной работой, хотя бы еще разок хотел бы посмотреть, куда же я в конце концов попаду, но усилие воли бесполезно, как и текст, пишущийся сейчас, управляет тобой, а не ты им, поскольку не хватает собственного мужества признаться в главенстве бессознательного, столь же вызывающего душу как радость, так и негодование, изменяя твой взгляд на другого человека, на всё происходящее, особенно когда несколько раз перечитал написанное, ведь лучше бы сконструировать мысль логичнее, но художник не позволяет подчиняться разуму, ничего не дающему свободной кисти, живописующей в жизни лишь твое присутствие.
Художник Александр Трифонов знает, что чёрная земля полностью поглощает тело человека, идёт непрерывная взаимозаменяемость материальных структур под нематериальным управлением картины чёрного неба, и тут из подземелья выскакивают бесы, покрытые чёрной шерстью, отдельные клочки шерсти сделаны из металла, как клешни снегоуборочной машины, и все они мистически достоевские,
Стиснутый шар времени Александра Трифонова равен храму, посмотрите как это делается, времена-врм-хрм, огласовку включим и получим храм, достаточно поразмыслить над тем, что было прежде, так дойдём до той точки, когда ни букв, ни человеческой речи вообще не было, разбегались по всему земному шару африканские прародичи наши, а потом вдруг по телам, как по проводам, пошёл язык, теперь значение букв утрачено, или скрывается всеми силами государств, запрещены первослова под маркировкой «ненормативной лексики», но человеческий ум настолько изворотлив, что на месте запрещённых пошли прикрытые одеждой новые слова, а за ними другие, и всё путём замены букв, родились эвфемизмы, подобные одеждам, скрывающим наши тела.
И вполне явно художник Александр Трифонов в шаре подразумевает светлую голову, которую наполняет музыка, чёрный рассудок не имеет музыкального слуха, типичны манеры, ясно расположение в пространстве жизни, и вовсе не в частном порядке, а повсеместно люди без музыкальности восприятия жизни заполняют все ячейки общества с необоснованными претензиями на руководство музыкой, аллегории здесь бесчисленны, и олицетворения деталей не требующие, поэтому пленный музыкальный дух стремится в другое время и там, спустя 500 лет, расцветает на фоне чёрной ночи.
Воображение зрителя ведёт к полоске пламенеющего заката, чётко проведённой между угасающей землей, в виде абриса зданий со шпилями и колокольнями, словно вырезанных из чёрной бумаги и прилепленных к красному транспаранту, и чёрным бархатом неба, притягивает контрастно проработанную цифровым фотоаппаратом стаю чёрных птиц, устремляющихся от художника в огненную полосу, пронзающих её и исчезающих за горизонтом, таких причудливых в своём разнообразии птиц, которые превратились в самые натуральные буквы, если издали смотреть, и прокручивать барабан земного шара, как глобус, вереницей текста необъятно окутывают сознание, приводя в неожиданное волнение, когда поднятый взгляд стоит на страже на последнем рубеже вымысла, и вот стало для Александра Трифонова обычным делом, особенно вечерами, выводить фигуры на авансцену чёрного театра, которые нам не видны, потому что они исчезают закатной сияющей полосе, и когда полны ожидания толпы зевак на улице, наблюдающих за созданием чистого разума в шаре.
Художник Александр Трифонов знает, что дальние на круглом всегда будут дальними, стремление за горизонт изначально печально, как и желание вечной молодости индивида, он ведь для вида, и никак не для вечной жизни, репродукция чнловека конвейерна, бесконечна, вечно молодые идут по шару за горизонт, новые под новыми названиями, которые всегда стары, сонм пушкиных, денисов давыдовых, борисов пастернаков шагают строем по брусчатке, сами находясь в зачатке теней тех, кого они, якобы, дублируют, за их телами пустота, за их телами нагота, за их телами микромир машин, финансов и квартир, а Пушкин это толстый том, при том читаемый столетьями, Денис Давыдов со стихами шагает рядом в РГБ, ну, а походка Пастернака Бориса с осенью смешалась, свеча горела на столе и всем бессмертье обещала, с высокой степенью риска оказаться забытым.
Да это всё, показывает нам художник Александр Трифонов, простительно людям, что они, в основном, живут напоказ, не раскрываться же им в министерском кабинете как у себя на кухне, в том-то и дело, а то, представьте, маршал выходит на трибуну в телогрейке, чёрной, промасленной, как у слесаря из ямы под трактором, хотя как раз маршалам и генералам такое одеяние к лицу, ибо физиономии у них сработаны топором, а интеллект измеряется квадратом сорок пять для прямой наводки, что же касается так называемых государственных «писателей», то вот уж у кого всё напоказ: как стоите перед командиром, разрешите идти, идите, золото на погонах, со с крипом хромовые сапоги, малиновые лампасы, того же, что мы называем искренностью, у них не сыщешь, но обладающий талантом, напишет: «хорошо умирает пехота, и поёт хорошо хор ночной…», - поэтому гении являются исключением, склонность которых что-то делать напоказ напрочь отсутствует, ибо мудры интеллектуалы мировой классики, первым правилом которых есть пристрастие к высокой художественности, которая не ходит строем и никому не подчиняется, но довольно часто торжествует только после смерти тела, сгенерировавшего классические произведения, живущие бессмертно во второй реальности - в Книге, вот чего не дано функционерам, живущим в погонах и при должностях здесь и сейчас, и исчезающих живыми трупами бесследно с лица земли.
Дерево - это все деревья на всём шаре, вращающемся вокруг другого шара. Шара чистого разума, поясняет художник Алекандр Трифонов. Цветы - это все цветы повсеместно. Еда - это вся пища, бывшая существующая и будущая. Вода - это вся вода планеты. Человек - это все люди, жившие когда-то, живущие и будущие жить. Ребёнок - это новый человек, воскрешённый слиянием сперматозоида и яйцеклетки, которого нужно кормить не только грудью, кефиром и кашей, но, главным образом, классической художественной литературой. Музыкант - это все музыканты всех времён и народов. Нефть - это предмет обогащения бездарностей. И так далее. Здесь я остановился, вспомнив чудесный эпиграф Набокова к роману «Дар»: «Дуб - дерево. Роза - цветок. Олень - животное. Воробей - птица. Россия - наше отечество. Смерть неизбежна. (П. Смирновский. Учебник русской грамматики.)»
Явная притча в картине «Чистый разум» художника Александра Трифонова. Ходят люди посуху и по морю, ходят всюду по шару, ходят даже вниз головой и не падают, в каждой дырке, как пробки, затычки, где бы ни был, повсюду они. Люди-люди, откуда вы взялись? Ни пройти, ни проехать из-за множества вас! А уж там, где граница Европы и Азии, там народ отдыхает, как море, после бурного шторма праздничного, с пробочными пулями и поисками отметин на земле, как на циферблате, чтобы знать, который час вращается вокруг себя этот шар многоглазый и многоголосый, сам в себе заключённый, а не для показа моделей на подиуме Млечного пути под аккомпанемент выхлопных газов.
Тут и мысль подсказывает художник Александр Трифонов такую, что для того, чтобы проститься с письменной речью, есть действенный способ в виде всевозможных устройств, когда о морфологии и синтаксисе можно не просто забыть, но и не изучать грамматику с детства, идёт малыш с мобильником, докладывает маме, что идёт, в метро сидят с устройствами, заглядываю украдкой в мониторчики, гоняют кубики и шарики, это уже отвязанные навсегда от письменной речи граждане в возрасте, последующих действий в виде просмотров и прослушивания можно не перечислять, до отъезда в столицу не писали, и по приезде не пишут, нет необходимости, где-нибудь поблизости поперёк дорожки можно поболтать, чтобы преградить путь спешащим с мобильниками в метро, сбросила грамматика своё ярмо, некоторое число пишущих ещё осталось, в суде, в прокуратуре, известно, отчего весь мир буксует на гусеничном ходу, масштаб невежества и отсутствие здравого смысла катастрофичен, по крайней мере грамматического.
Искосок утвердил ответвление, старой жизни тупая заноза, театрального ада давление, роза кровная детством венозна, комариное тлеет сомнение, цифра с кодами властвует грозно, подчинение всласть поведением, без указки ступать невозможно, всё болезненно до отторжения, небо чёрное дышит тревожно, промелькнуло впотьмах Возрождение, в жизнь казённую веровать должно.
Всё в туманной неясности, в лёгкой размытости, в тёплой ауре вальса осеннего с проседью, листья рыбками плавают с нами в аквариуме, из воды люди сотканы с жабрами вечности, только что-то всё умное говорят о собственном бессмертии, хотя в океане подобные размышления не приветствуются, потому что на корке шарика электронного нет ни времени, ни пространства, плавно вращаемся в мелком дождике, делая мир бесконечно зеркальным, с распластанными на нём лицами людей в виде золотых вкраплений разглаженных листьев…
Проснулся с радостным настроением. Бывает же такое! Жизнерадостный - ещё говорят про таких с усмешкой. Не поддаётся никакому анализу утреннее состояние радости. Встал легко. Всё делается легко. Просто всё само идёт в руки. И дела отскакивают с легкостью, как шарики пинг-понга. Как будто здесь художник Александр Трифонов усмехается. И дело не в погоде. Частенько такая радость подступает вне зависимости от солнца или ливня. Просто что-то щелкает в голове - и ты полон радости. Конечно, так бывает, когда опрокинешь с утра пораньше стопку. Это-то как раз и понятно. Но вот радость без стопки и без причины… Это что-то вне логики.
Большие птицы сели на широкий газон, он не виден, газон есть мы, на который смотрит чистый разум художника Александра Трифонова, мы ещё совершенно зелёные, зеленее зелёного после дождя на солнце, великие птицы великой поэзии, как мне показалось, черный мрамор оперенья отливал в солнечных октябрьских лучах ещё большей чернотой ночи, когда чёрное кажется чернее чёрного, и Эдгар По показался на набережной Москвы-реки, он был весь в чёрном, особенно впечатлял чёрный лоснящийся птичьим видом цилиндр, ворон каркнул невермор, до коих пор, но нет, не чёрное вороньё спланировало здесь на передышку, а чёрные-пречёрные, я наконец-то догадался, грачи с картины Саврасова, но не прилетевшие, а собирающиеся в стаю, чтобы попрощаться с художником до следующей весны.
Занятное выражение: «Шло время». Да уж, словно говорит художник Александр Трифонов, ничего не скажешь! Шло, шло и вдруг остановилось. При этом все вращательные движения, а всё на этом и на том свете круглое, и всё это круглое вращается друг вокруг друга, продолжали движение, не обращая внимания на остановившееся время. Заметьте, и квадратное состоит из круглого. И пустое пространство состоит из круглого. Малюсенькие шарики так раскручиваются, что заходят за ролики. Шло время, шло и пришло, а лучше - докатилось! И куда же всё-таки время шло? Вопрос, на который вряд ли найдешь исчерпывающий ответ. Шло время…
Глядя на картину художника Александра Трифонова, вовсю разыгрывается вдохновенное воображение, потоки слёз льются в каждом случае выноса тела ногами вперёд, конечно, случаются и затруднения на необъятном просторе страны болот и осин, когда тело надобно законсервировать и уложить в пирамиде на всеобщее обозрение, для такого тела времени больше не существует, ибо остановлена физическая сущность, а тут художник Александр Трифонов не может дозвониться до Достоевского, целый день набирает, не откликается, лишь со строчек книжки пророчески возвещает, что Порфирий Петрович всю тайну разгадал, мол, один человек сказал, другой запомнил, и тут же передал третьему, тот пятому, тот восьмому, и пошла писать губерния, с тем же успехом в начале романа Раскольников разгадал тайну квартирной хозяйки, которой должен с ног до головы, стараясь никогда не попадаться ей на глаза на чёрной лестнице, где «ударяет мне вырванный с мясом звонок», природной прелестью веет от этих лестниц, чердаков, подвалов.
Холодно, церковь, болото… Не плачь! Месяц на кладбище светит желанный. Из преисподней долбит древний грач: «Больше не будет весны неустанной». Переиграй свою жизнь поскорей, яблоко счастья, любви половодье! Стоны идут из-под мрачных камней - да упокоится горя отродье. Скрашена мука церковным вином, губы поймали серебряный локон, певчие тянут о том, что уснём у навсегда заколоченных окон. Я или мы, или вы, или ты травкой взойдём на бетонных полянах, рядом репейников вспыхнут цветы кровью отпетых, сердитых и рдяных. Шарик в подшипнике нам прошумит, грач шевельнёт на заборе крылами, в землю врастёт погребальный гранит, слабо подсвеченный неба огнями.
Чёрное небо художника Александра Трифонова нависало над городом, оставляя на горизонте белую полоску, которая нам не явлена, она за кадром, но всё же кому-то в галерее слепила глаза, подчёркивая чёрные силуэты крыш бесчисленных разноформатных домов. Художник шел через узкую небесную щель и видел в зеркале реки караван из трех нагруженных песком барж, которые вёл всего один маленький речной буксир с надписью на белой рубке "Сильный".
И самых простейших аргументов иногда вполне достаточно, чтобы оправдать свою постоянную в жизни невезучесть. Вот он сидит перед нами с клешнями и с шаром вместо головы, Так же как и невезучесть, довольно-таки часто оправдывается бездействие, присущее большинству людей, существующих только исключительно в привязке к социальной пирамиде, или проще говоря, штатному расписанию государства. Вот займет должность после института, и сидит на ней до гробовой доски, требуя повышения зарплаты, не понимая, что он всего лишь шарик для подшипника. Вообще, я давно заметил, художественное творчество есть род компенсации неудач в жизни. И из этого вытекает огромная удача в вечности. И последние станут первыми. А первые станут последними. Правда, сам автор об установке ему памятника через, предположим, сто лет не знает. Одним из таких несчастных в жизни был философ Серен Кьеркегор, объяснявший свои жизненные неудачи тем, что двери счастья открываются не внутрь, когда их можно было бы выбить плечом, а изнутри, да еще, как ныне, стальные, и потому ходи себе без счастья!
Хочу в состоянии детского удивления как бы впервые в жизни насладиться видом обычного человека, но… Нормальный человек - это шарик для подшипника.
Прибитая Москва угрюмым ноябрём, темнеет рано, одиночество плотнее, там был угол, но его нет, с неба выскакивает велосипедист с «котомкой» за спиной разносчика пиццы, проносится над головой, исчезает чёрным дроном во мраке, тьма стала перпендикулярна диагонали чёрного театрального задника, однако какой-то огонёк светится впереди, на ощупь продвигаюсь к нему, ветка сильно бьёт по лбу, огонёк сразу гаснет, едва заметной тенью кот, чей глаз светился, исчезает под елями, за которыми возникает рубиновая звезда Кремля, ёлочки зелёные, не может быть, чтобы и он тут впотьмах объявился, когда мозгами помутился, не то ещё будет, мрак во мраке, чёрное на чёрном, занавес вздёрнут художником Александром Трифоновым, бабушка-бабушка, где дедушка, «отобедамши», рано потемнел, слился с задником театра на Таганке, и вместе с ним спился, темнеет не вокруг, а внутри, в твоей черепной коробке, взгляни на себя квадрокоптер робко, это ведь не кого-то там другого, а именно тебя посылает из темноты злая тёща ночь, ты «пошто тута» по Красной площади строевым шагом ходишь на одного линейного дистанция.
Дело в том, что художник Александр Трифонов говорит нам главное о людях, смысловое в одном шаре, где схождения и расхождения в течение жизни так же обычны, как смена дня и ночи, как ненастная погода и солнечный август. Притягиваются и отталкиваются шарики молекулярного строения интеллектуального вещества, отражающегося знаковой системой на страницах воздушной книги. Шагают в ногу, живут в одно время, а почитать тебя будут другие, и к телу художника уже никто не прильнёт, ибо весь он воплощен в своих холстах, в символах, в знаках. Так и семя человеческое создано по написанной формуле Господа в знаках и символах, с определением времени развития и надлежащих форм. Всё наше познание заключается лишь в открытии новых страниц и прочтении их в давно написанной книге.
А если это памятник, думает художник Александр Трифонов. Сколько бы ни усердствовали должностные лица по увековечиванию памяти друг друга, усилия их тщетны. Эти шарики от подшипника государственной машины, эти песчинки из пирамиды соподчинения растворятся в кислоте вечности без остатка. Как сразу же растворяются высокие чиновники, удаленные от должности. Конвейер воспроизводства человеческих тел работает с такой скоростью, как они не успевают моргнуть, как вылетают в трубу. Всё материальное смертно. Бессмертно только искусство.
Художник Александр Трифонов увидел как-то на бетонном заборе чёрное нарисованное сердце. Надо было его красным цветом вывести, но, видимо, баллончик был черного цвета. Высокое, вертикальное солнце сковывало всё вокруг. Прохожих не наблюдалось. Тень от художника не падала на пыльный асфальт. Он был забит в землю, как гвоздь. Выскочила небольшая птица с длинным трясущимся хвостиком. Пробежала торопливо вокруг художника, и тут же взлетела на забор над чёрным сердцем, которое в этот момент стало красным.
Едва возникает чувство нового, как старое подпирает колом, словно художник превратился в падающий забор. Ведь каждому все время хочется упасть, Ньютон и говорил, что все время нужно падать с яблони яблоком, вниз, на землю, так хочется упасть, но художник стоит и даже идёт, а когда понимает, что идти еще километров пять, и назад пути нет, потому что туда еще больше - километров восемь, вот тогда и начинается сопротивление материала, тогда и открывается второе дыхание, вот только тогда, когда он сам, без подпорок, идет и не падает, тогда он ведущий, сам знающий, что ему нужно делать, он лидер, он царь и Бог, и даже червь. Из тех, кто действует по принятым правилам, ничего, кроме шарика в ячейке госмеханизма, не получится. Нужно выйти из подчинения социальной пирамиды, и командовать самим собой. Это очень сложное чувство, но художник Александр Трифонов именно на него опирается, потому что сам себе хозяин, хотя бы в пределах своего чистого холста.
"Наша улица” №279 (2) февраль 2023
