ГОЛОСА

И горячий хлеб, и мороженое, и дымящаяся сигарета, и мельканье экрана в глубине комнаты, перекрытое веткой ёлки, и разнобой голосов, когда никто никого не слушает. Всё! Опять! Я уже это видел. Ну и что, что видел?! Смотри ещё раз. И включай свой голос в неумолкаемую разноголосицу, от которой розовеют и округляются лица, становящиеся яблоками в райском саду. Реальность бесследно исчезает с лица земли, Слово остается. Реальность мне всегда представлялась нереальной. Я знаю, когда возникает идея нового текста, то слышится как бы твой собственный голос, находящийся вне тебя самого, посторонний голос, принадлежащий тебе.  И счастлив ты, что вызволен зарею и переправлен сразу в небеса, где так свободно льются голоса, тех, кто давно вознесся над землею!

Юрий КУВАЛДИН

ВАЛЕРИЙ РОНЬШИН "МАШЕНЬКА"

Валерий Роньшин

Машенька

рассказ

 

Владимир Набоков, как это всем хорошо известно, очень любил слово "аляповатый". Оно встречается буквально на каждой странице всех его романов. Василий же Дурнев, напротив того, проходил военную службу в звании капитана, в должности командира роты в военном гарнизоне неподалёку от посёлка Могильцы. Фамилия у капитана Дурнева, как вы, наверное, уже успели заметить, была исконно русская. Но всё равно, каждый раз, засадив бутылку водки, Дурнев распахивал окно во всю ширь и орал на всю часть:
- У меня, бля, исконно русская фамилия! Нам, Дурневым, бля, в своей стране стесняться нечего! Мы при Рюриковичах, бля, жили и сейчас, бля, живём! А кому это не нравится, те пускай, на хрен в Америку уматывают!..
Жизнь в военном гарнизоне известно какая. Свободного времени до едрени фени. Хошь - мух гоняй, хошь - стихи сочиняй. Капитан Дурнев выбрал второе занятие. Он сочинял стихи. Да и как тут не стать поэтом, если кругом привольно раскинулась самая что ни на есть нутряная Россия. Леса, поля, реки, деревеньки с милыми сердцу названиями: Гнилушки, Дрыново, Большие Грязи...
Ну куда от всего этого денешься?.. Никуда не денешься...
Надо отметить, что в части любили бравого капитана. И не только за то, что он мог зараз выпить ведро водки, но ещё и за его талант полкового поэта. Две неизменные темы присутствовали в творчестве Дурнева: бабы и Родина. Часто они так тесно переплетались, что даже самому Дурневу было непонятно: где Родина?.. где бабы?.. Хрен разберёшь.
Но когда капитан Дурнев в парадном кителе выходил на сцену гарнизонного Дома офицеров и начинал читать свои стихи, все просто обалдевали.
- Ай да Дурнев! - восторженно аплодировал зал. - Ай да сукин сын! 
А в штабе полка работала некая Машенька, бледная девушка лет двадцати (по её словам). Вся такая воздушная, как попкорн. Впрочем, посылать тоже умела неплохо. И вот эта самая Машенька и капитан Дурнев сошлись на почве любви к поэзии Ахматовой, Цветаевой и прочих Пастернаков.
Кстати, у Дурнева имелась и законная жена - Раиса, естественно, Дурнева, а по первой, девичьей, фамилии, просто даже неудобно и произнести - Волконская. И за ней водился вот такой коленкор (извините за умное слово) - любила Раиса налево сходить. И даже не столько сходить, сколько съездить. В Могильцы.
И вот как-то раз уехала Раиса налево, в Могильцы, а капитан Дурнев возьми да и пригласи Машеньку к себе в гости. Напоил, накормил и спать уложил. А чужая... э-э... душа, как известно, потёмки. Оказалась Машенька - девушкой. Да уж, чего только на свете не бывает. Который год в штабе полка работает, и на тебе - девушка. Как в таких случаях говорит майор Нахнюпа: "Вот так номер, чтоб я помер". Но капитан Дурнев виду не подаёт, любит и любит себе Машеньку, любит и любит... А она всё девушка и девушка... девушка и девушка... Что за нонсенс?.. А между тем уже и ночь к концу подходит.
- Ну, ёлки зеленые - рыжики соленые!.. - кипятится капитан Дурнев. 
- Ой, да не кипятись ты, Васенька, - отвечает Машенька. - Меня сам командир полка, полковник Громобоев, четыре раза женщиной сделать пытался. И то не смог. А уж куда тебе, капитану и командиру роты. Давай я тебе лучше свои стихи почитаю. Хочешь?..
- Так точно! - козырнул капитан Дурнев.
Почитала Машенька Дурневу свои стихи, и заснули они, вполне друг другом удовлетворённые. 
Ночь между тем прошла. Светало, бля.

“Наша улица” №134 (1) январь 2011

ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ

Зима даёт простор изображенью, деревья оголив, за ними виден старомосковской улицы излом, чего не замечаешь буйным летом, листвою закрывающим обзор. Вот человек чернеет за оградой. Он памятник? Быть может, да. Он дышит, но без движений в снеге и тоске. Я подхожу. Читаю: «Достоевский». И сам себя боюсь. И убегаю по Божедомке к площади Борьбы. Оглядываюсь. Чёрный Достоевский идёт за мной с холодным топором. Трамвай стучит по рельсам и по нервам. Звенит стаканчик в бронзовой руке, приехавшего с Курского вокзала бродяги Ерофеева. Ко мне они подходят, холодом сжигая. От фонарей три тени на снегу. И рушится с фасада штукатурка. Кувалдин, Достоевский, Ерофеев. Огонь мятежный светится в глазах. Высоковольтный ток бежит по жилам, и катится по всей Москве широкой, включая электричество в умах.

Юрий КУВАЛДИН

29 декабря 1935 года родился выдающийся поэт Евгений Рейн

29 декабря 1935 года родился выдающийся поэт Евгений Рейн.

...Там мы прожили огромную эпоху, вросли в нее. Я себя считаю целиком плодом этой эпохи. Я жил при советской власти, в ее условиях. Я работал в советской прессе, на советских киностудиях, в советских журналах. Меня не печатали упорно. Что бы там ни пытались доказывать, я никогда не писал никаких политических стихов. Я был близок ко многим людям диссидентского движения, но никогда диссидентом не был. Знал многих, начиная от Сахарова и кончая Якиром, Буковским, Амальриком... Да, мы пережили революцию. Но она оказалась многовалентной. Я бы ни за что не хотел вернуться назад. Но я вижу, что какие-то невероятно сложные проблемы выставила новая жизнь. Произошел чудовищно несправедливый раздел имущества. Бандиты стали хозяевами жизни. В глубинке живут плохо, если не сказать, нище. Повсюду наблюдаем чудовищное засилье бюрократии, коррупции, совершенно антикультурную политику средств массовой информации, главным образом, телевидения, со всеми этими глупыми американскими фильмами, со всеми этими шоу, представлениями. Все-таки культура должна как-то аранжироваться, как-то охраняться, насаждаться. Если культуру пустить на самотек, то она выродится в бескультурье. Ну, что ж, таков исторический путь России, и надо идти вперед, не назад, а вперед, я полагаю.

И в свой час упаду, ощерясь,
на московский чумной погост -
только призрак прорвется через
разведенный Дворцовый мост.

Евгений Борисович Рейн родился 29 декабря 1935 года в Ленинграде. Учился в Ленинградском технологическом институте им. Ленсовета, окончил Ленинградский технологический институт холодильной промышленности и Высшие сценарные курсы при Министерстве культуры СССР. Поэт, автор книг “Имена мостов” (1984), “Береговая полоса” (1989), “Темнота зеркал” (1991), “Непоправимый день” (1991), “Избранное” (с предисловием Иосифа Бродского, 1992), “Предсказание” (1994), “Сапожок” (1995), “Мне скучно без Довлатова” (поэмы и рассказы, 1997) и др. В 2001 году в издательстве “Летний сад” вышел большой том избранных стихотворений и поэм. Лауреат Государственной премии России (1997), международной Пушкинской премии (Германия, 2003).

ПЕРЕНАЗВАНИЯ

ЛИНИЯ

Каким бы прочным ни казалось целое, оно таит в себе два начала, два тренда, происхождение которых индивидуально. Иными словами, в каждом целом существует линия разрыва, вроде границы между государствами, эта линия, в общем-то, воображаемая, хотя она нанесена на карты, а в материальном мире явствует заборами и пограничниками. И, разумеется, названиями. Но то с одной стороны, то с другой стороны линии возникает напор, подобный поднимающемуся из квашни тесту, отклоняющему так или иначе эту линию с течением времени, то есть в процессе прохождения от рождения до могилы многих поколений. Эти процессы не видит глаз современника, поскольку такое движение вечности доступно только мудрецам, которые могут переназвать все вещи мира. Вот в этом переназвании весь корень жизни. Слово как управляло миром, так и будет управлять. Ну, скажем, как гуманно происходило с течением веков переназвание Римской империи сначала в Западную Римскую империю и Восточную Римскую империю (Византию), и потом уже к нашему времени во всевозможные самостоятельные части вроде Италии, Лихтенштейна, Андорры, Сан-Марино, Франции, Ватикана, Германии, Хорватии, Венгрии, Боснии и Герцеговины, Испании, Косово и далее по списку, пока линия, разделяющая людей, созданных на Земном шаре везде одинаково и по Образу и Подобию вовсе не исчезнет.

Юрий КУВАЛДИН