Инна Иохвидович "Ананас"

Инна Григорьевна Иохвидович родилась в Харькове. Окончила Литературный институт им. Горького. Прозаик, также пишет эссе и критические статьи. Публикуется в русскоязычной журнальной периодике России, Украины, Австрии, Великобритании, Германии, Дании, Израиля, Италии, Финляндии, Чехии, США . Публикации в литературных сборниках , альманахах и в интернете. Отдельные рассказы опубликованы в переводе на украинский и немецкий языки. Автор пятнадцати книг прозы и одной аудиокниги. Лауреат международной литературной премии «Серебряная пуля» издательства «Franc-TireurUSA», лауреат газеты «Литературные известия» 2010 года, лауреат журнала «Дети Ра» за 2010. В "Нашей улице" публикуется с №162 (5) май 2013.
Живёт в Штутгарте (Германия). 

Инна Иохвидович

АНАНАС

 

рассказ 

Грех было не купить ананас, в этот субботний вечер в супермаркете была скидка и стоил он всего-то шестьдесят пять центов.
Но когда она тащила его, тяжёлого, килограмма на полтора, то вспомнила, что его ж ей и попробовать даже нельзя, врач внёс и его в список запрещённых продуктов. Стало досадно , но не бросать же его здесь, прямо на улице.
Всё ж таки донесла она его до своей однокомнатной квартирки, которую называла логовом. Все свои десять лет жизни в эмиграции Женя провела, (если не считать пребывания в больницах) в этом своём логове, да куда или к кому ходить было, так, в библиотеку или опять таки к врачу. Про свою болезнь она знала в с ё, знала, что обречена... И, главным, теперь представлялось для неё не слечь, чтоб в дом инвалидов не попасть лежачим хроником. Потому нынче и стала врачам послушной.
О диковинном заморском фрукте она и вовсе позабыла, он так и остался лежать в фирменной супермаркетовской сумке на кухне.
Только воскресным утром она вынула ананас и поставила его на стол.
Как, однако ж, давно это было, то ли в 1956, а может в 57 году...

Вернувшийся из командировки в Москву папа вынул из верёвочно-плетёной сетки-авоськи чудо какое-то! Все: и мама, и старший брат, да и сама Женя только ахнули, глядя и любуясь на это диво дивное, прежде невиданное: что-то деревообразное, коричневоколючечное, с зелёно-пальмовыми листами на верхушке! И название было ему заморское - ананас!
Папа осторожно, чтобы не повредить эту удивительность, разрезал его и всем раздал по куску светло-жёлтой мякоти неизведанного дотоле вкуса. Жене казалось, что это тает во рту. От блаженства она закрыла глаза... Вот тогда-то и дошло до неё смысл слова - вкушать...
И даже тогда, когда от сердцевины ананаса не осталось и кусочка, он, распиленный на две части(брат изнутри тщательно выскоблил его, чтобы ничто не подгнивало) остался стоять на подоконнике со своей, горделиво венчающей его, зелёной «пальмой». Так стоял он днями словно бы вызовом хмурому небу с ползущими по нему чёрно-рваными тучами; мокрому, хлещущему по стеклу снегу; снежным вихрям, вьюге и пурге; и даже весеннему солнцу, распахнувшему настежь двойные оконные рамы... Женя смотрела на него и насмотреться не могла...
До тех самых пор пока летом не зашла к ней одноклассница - Люся Шевченко. Женю поразил её раздражённо-презрительный взгляд, прикованный к ананасу. А тот, как ни в чём ни бывало, стоял себе меж цветочных горшков.
- Ишь, буржуи, какие!
- Почему, почему буржуи?! - изумилась Женя.
- «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит буржуй!» - громко продекламировала Люська.
- Его папа привёз из командировки, из Москвы, - как-то захлёбываясь, оправдывалась Женя.
Она, впрочем как и всегда, когда внезапно ни за что обижали, не могла «достойно» ответить.
- Это Маяковский написал, а с ВАМИ и так всё ясно! Эх! - закричала Люська и ударила кулаком по ананасу.
Он разлетелся на обе свои, полые изнутри, части.
- Это ж чучело, сами сожрали и чучело сделали, - чуть не давилась со смеху одноклассница.
Истерически-торжествующе смеясь Люська побежала ко входной двери.
Дверь за Люськой захлопнулась, но её, полные непонятной ненависти, словно бы выплюнутые ею слова, как будто повторялись и повторялись в наступившей тишине...
Женя глядела на лежавашие на полу половинки ананасного остова, и было ей ужасно тоскливо... Она и сама толком не знала отчего? То ли оттого, что Люська эдакую красу порушила, то ли от неожиданной Люськиной злости, вроде за нею такого и не водилось, то ли потому что соученица всё говорила: «Вы, вы...», - будто бы отделяя Женю и её семью от других?
Мама выбросила ананасовые корки в мусорное ведро.
Давным-давно не стало тех, кто разделил с Женей радость от того ананаса, ни мамы, ни папы, ни брата. И даже обидчица Люська Шевченко куда-то пропала, точно сгинула. Давным-давно осталась она одна, там, на родине, тут, в чужой стране, в своём логове, в жизни....

И вот нынче сидела она и созерцала этот диковинный плод. Это был её второй ананас, но ей уже было не суждено его вкушать...
- Ну, и не надо, - устало сказала она себе, вспоминая: «Вкушая вкусих мало мёду, и се аз умираю»...

 
Штутгарт

“Наша улица” №179 (10) октябрь 2014

Валерий Барановский "Неземная любовь - кулинарная форма"

Валерий Николаевич Барановский родился 17 декабря 1940 года в Хабаровске. Окончил в 1962 году Одесский гидрометеорологический институт, работал как инженер-гидролог в Киеве, а в 1972 поступил в аспирантуру при секторе кино Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии, защитился в 1976 году там же, получил степень кандидата искусствоведения, член союзов журналистов и кинематографистов Украины. Аавтор трех книг прозы - «Маленькие романы», «Смешная неотвязность жизни», «Куда глаза глядят». В "Нашей улице" публикуется с №165 (8) август 2013. 

Валерий Барановский

НЕЗЕМНАЯ ЛЮБОВЬ - КУЛИНАРНАЯ ФОРМА

рассказ

… А что окорочка? Да просто выбросили их на рынок в невероятных количествах. Давно такого не было. Видно, прикупили где-нибудь за бугром из запасов на случай войны или стихийного бедствия и приволокли сюда в надежде приучить местное население к употреблению этого продукта, что в рыночных условиях - при наличии иных видов мя­са - не так-то просто. Но теперь окорочка по двадцатке за килограмм составляли главную примету базарного ландшафта, были на вид свежи, аппетитны, высились лоснящимися горками там и сям, и торговала ими - не то что дикий контингент с огородными овощами  -  ухо­женная перестроечная молодежь с чистыми ногтями и вежливыми улыбками.
   Попал Владимир Семенович сюда не случайно, хотя и не испытывал, как некоторые, тяги к разноцветной базарной сутолоке, вызывающей странную праздничную иллюзию, -- дескать, нечего канючить, дорогие друзья-товарищи; жизнь, поверьте, не так уж плоха! Просто в двух шагах отсюда и, стало быть, поблизости от холостяцкой берлоги нашего друга, проживала его нынешняя возлюбленная, с которой у него пока не было, а, может, и быть не могло никакой повседневной истории. А ведь хотелось! Ох, как хотелось!  В старой семье, распавшейся как-то сразу, без боли и долгих мучительных перепалок на сон грядущий, быт вызывал у него отвращение, зевоту и скуку. В новой же, которая, собственно, и не намечалась, этот самый быт показался бы радостным и желанным, потому как творился бы для неё и ради неё, а одно это могло самое отвратительное занятие, вроде чистки картошки, превратить в акт высокого философского значения. 
Владимиру Семеновичу виделось иногда, как его лапушка восстает ото сна и, накинув на себя воздушный, легче пуха халатик, еще не придя в себя, вся теплая и залёжанная, слоняется по квартире. Она выплывает понемногу из омута ночи, глаза ее понемногу яснеют, голос очищается от хрипотцы, а у него на плите уже пускает облака пара чайник и что-то там скворчит на сковородке - омлет или какая-нибудь другая штуковина, не хуже качеством. И вот его радость уже на кухне, с утра оголодавшая, но все равно неземная, одинаково готовая поедать яичницу или до беспамятства целоваться.
 Этому вряд ли суждено когда либо сбыться, но Владимир Семенович продолжает   грезить, причем, что особенно любопытно, отчасти и наяву.  Он встает на рассвете, когда она, рубль за сто, еще спит -- вон за той стеной, за той балконной решеткой, до которых рукой подать, но в то же время -- на космическом расстоянии от него; топчется с десяток минут под заветными окнами, здороваясь с нею, пробиваясь силой эмоций в убежище милой, в ее безгрешную светелку, в  быстрые девические сны; затем, неохотно, лишь по долгу рыцарской службы, покидает  свою  снайперскую позицию и направляется за добычей на ранний рынок. При этом он представляет свою зазнобу семенящей мелкими шажками рядом и особенное удовольствие испытывает, когда она  ухватывается на колдобинах за его локоть, чтобы не споткнуться и поспеть за ним в потоке людей, становящемся все более густым, оживленным, почти нерасчленимым, чем ближе вход в капище объявленной властями перестройки. 
Здесь они медленно перебираются из ряда в ряд, от будки к будке, от прилавка к прилавку, где местные коробейники торгуют привозным, по большей части из Турции, барахлом. Она сосредоточенно, утвердив на лбу темные очки, разглядывает вещи, о существовании которых он месяц тому и не подозревал, --  перебирает какие-то крема, пудры, пенку для стирки белья повышенной тонкости, особой прочности щетки для длинных и густых волос -- коробочки, баночки, пакетики, фунтики, а он следует за нею как слепец за поводырем, и ловит редкостной силы кайф от погружения в совершенно незнакомую и еще вчера ненужную ему стихию, где она, однако, все насквозь знает и давно и прочно своя…
Нет, не будем выдавать желаемого за действительное. Блуждает он здесь один. Она об этом и знать не знает. Скорее всего, еще посапывает, как сурок зимой, - на нее бывает накатывает сутками не проходящая сонливость. А возможно, открыла уже глаза и лежит неподвижно, размышляя вставать или пока не стоит? Не исключено, что висит на телефоне, который разбудил ее высоким тревожным бульканьем, и говорит с кем-нибудь, ей близким, а от него, Владимира Семеновича, далеким, точно марсианин от обычного человека. А то, и это ужасно,  ушла на рассвете из дому или, и того хуже,  вовсе тут не ночевала, а он слонялся вокруг и здоровался виртуальным образом с пустой, стылой тахтой, на которой со позавчерашнего дня валяется неприбранная подушка, хранящая вмятину от ее головы.
Владимир Семенович в упрямом одиночестве  перемещается по рынку, прицениваясь то к одному, то к другому и воображая, как принесет любимой атлантической селедочки, либо коробку запакованных в фольгу фиников, либо гроздь бананов, мешочек крупной, духовитой малины да банку липового медку. И это всего лишь мечты. Он знает, что именно она ценит и любит, но позволить себе почти ничего не может, потому как вокруг -- глаза да глаза, и каждому жгуче интересно, зачем сей дядька при высоких постах и вполне уже порядочной седине тащит в дом к молоденькой, хоть в дочки записывай, девахе всякую вкусную снедь. К чему бы это и на каком таком основании?
А на скамейке под домом - всегда одни и те же бабы, знающие, как дважды два, чем такие проказы заканчиваются. Вот ведь в прошлом месяце увезли из соседнего подъезда старого дурака, преставившегося от прилива эмоций прямо на своей юной подруге, которая, чтобы вызвать «скорую», долго, цепенея от страха, выбиралась из-под тела любовника, тяжелого, как свинец, и одновременно скользкого, будто его облили прованским маслом. Впоследствии молодуха долго не могла смотреть на мужчин. И второму ее другу, в отличие от покойника -- сверстнику, хотя и форменному, тоже не в умершего, дураку, пришлось долго ее уговаривать, а  потом пахать всю ночь до изнеможения, чтобы стереть из памяти несчастной печальное событие, леденящее  душу и кровь.
Бывшая жена Владимира Семеновича тот факт, что у него несколько притормозился процесс поседения и тело приобрело вневозрастную подвижность, а также учитывая его откровенные признания в том, что единственное, чему он завидует в жизни, молодость, -- этот неоспоримый факт идентифицировала как явный признак затяжного климакса. Приводя во время непредвиденных встреч с экс-супругом поучительные примеры бессрочной гибели известных артистов и режиссеров, польстившихся на свежие прелести начинающих звезд и презревших мудрую добродетельность пожилых и надежных жен, она предрекала ему трагический конец, причем вне всякой зависимости от того, будет ли он кем-нибудь в этот миг действительно любим. Единственный из художников, кого она уважала, чью жизнь считала для мужчин назидательным уроком, был Федерико Феллини. «Подумай, - сказала она однажды, - он так и остался с Мазиной, несмотря на все ее морщины и обезьянью внешность. А как любил баб! Как баб любил!» Владимир Семенович обреченно вспомнил фильм «Город женщин» и особенно -- задницу в финале, огромную, роскошную задницу, которая медленно и сладострастно двигалась, заслоняя весь экран, пока ее счастливая обладательница, возможная вещь, пристраивалась к невидимому зрителями фаллосу, и спорить с женой не стал. Это было совершенно бессмысленным. Феллини, хотя и не уходил ни на день от супруги, скончался совершенно так же, как артист Евстигнеев, который  прежнюю супругу, наоборот, бросил, и, стало быть, приведенная выше аргументация была неубедительной. Приставала же бывшая жена к нему с нелепыми претензиями, потому что он тоже был режиссером, не таким, как Феллини, всего лишь на местном ТВ, но все же…
  Иногда Владимир Семенович поднимался на скрипучем лифте на заветный девятый этаж, хотя знал, что никто ему днем не откроет. С замиранием сердца давил на кнопку звонка. В дверном глазке ничего не мелькало и, сколько он не прислушивался, никто там, внутри, естественно, не дышал, затаившись, почти неслышно. Помаявшись на площадке с минуту другую, Владимир Семенович спускался вниз, но чувство возникало такое, будто он подружку свою навестил и теперь можно несколько часов потерпеть прежде, чем  увидеться с нею и, если повезет, даже соприкоснуться.
Бывало, он тут же делал и вовсе несообразное -- набирал ее номер из телефонной будки на углу (мобилок еще не придумали), несмотря на то, что ему было  доподлинно известно: квартира пуста и надеяться не на что.  Когда же он в том лишний раз убеждался; когда после паузы раздавался ее хрипловатый голос, записанный на ленту автоответчика, внутри отпускало: ну нет -- так нет; значит зависает на службе, трудится в поте лица, а труды ее он уважал и, если удавалось, по часу следил, как она сидит у компьютера и быстро перебирает узкими пальчиками, а клавиатура еле слышно стрекочет, и по экрану несутся наперегонки юркие строчки.
Она была настоящей женщиной - другой, кого бы он так хотел, которая так кружила бы ему голову; каждым движением, каждой неправильностью своих форм, каждым, простите, прыщиком своим вызывала бы в его замусоренной душе буквально пароксизм (какое словечко!) счастья, встретить ему пока не доводилось. Но при этом большая часть самых трудных книг и диссертаций, написанных в этом городе, была набрана ею -- с пулеметной скоростью и доскональным соблюдением правил грамматики и пунктуации. Это сочетание свойств всегда казалось Владимиру Семеновичу необыкновенным, потому что и в том, и в другом случае -- и в постели, и у компьютера, она, несмотря на молодость и некоторую наивность, оставалась фантастическим профи, и никогда своей квалификации не теряла.
 А однажды с Владимиром Семеновичем произошло и вовсе необъяснимое. Она отбыла с друзьями, которые приторговывали всякой всячиной, на недельку-полторы за кордон -- покататься, развлечься, всего-то делов, -- а ему вдруг привиделось нечто странное. Случилось сие на ходу, когда он неспешно перемещался от своего к ее дому, теперь ненадолго пустому, чтобы помыкаться всласть вокруг да около и таким образом теоретически с ней пересечься. Вот тут-то он со всей определенностью и почувствовал,  что там, за бугром, в каких-нибудь сутках езды по хорошей дороге, приключилось  непоправимое. Известно ведь, что такое  этот кусочный бизнес: любой бандит по пустякам примахается и будет в тамошней полиции прав, а то и подстрелят где-нибудь ненароком, если тачка придется по вкусу; хорошо, если  просто обчистят и только.
Видение оказалось вещим, хотя и не таким уж страшным. Что там было и было ли вообще Владимир Семенович стал выяснять немедленно, и (в общем и целом) узнал через третьих лиц. Оказалось, что на краковской ба­ра­холке, куда наши люди обычно ныряют в первую очередь, к ним подвалили четыре амбала и попросили уплатить фискальный сбор - за право ходить по мирной польской земле и дышать хорошим в экологическом плане воздухом. Чем все закончилось? Да только тем, что у наших путников выпотрошили под ножами карманы и сумки. Хорошо еще морды не расписали – отпустили на все четыре стороны. А могли бы и пришить. Ее же - изнасиловать почем зря.
Однако, добыв достоверную и похожую на правду информацию о драматическом закордонном приключении, Владимир Семенович желанного покоя не обрел. Картина унижения любезной подруги, стоявшая перед его внутренним взором, была физически осязаемой. Сюжет в своем развитии расслаивался в его воображении на равновероятные опции. То он мчался в арендованной машине в славную Речь Посполиту, чтобы вызволить свою кровиночку из беды, а потом бережно вез домой, и головка ее доверчиво покоилась на крепком шоферском плече. То  бился в истерике, оттого, что не был с нею рядом, что не уберег ее, черт возьми, и попадал в результате с инфарктом в больницу. То вопрошал ее, и голос его каким-то чудом преодолевал сотни километров расчерченной границами местности: «Как же ты, милая, в такую передрягу попала? Где твоя осторожность?» Она же, всегда предпочитавшая не копаться в том, чего не поправить и не изменить, ответствовала, защищаясь, по-видимому, и от него, и от себя самой: «Подумаешь, расслабилась и получила удовольствие!» Вот ведь кошмар! Но когда она возвратилась домой, на несмелый вопрос: «Что было-то?» последовал лишенный драматизма ответ: «А ничего такого… Какой чистый Краков! Какая милая Варшава! Дома классные!  Люди! Вот где житуха!» Правды, понятное дело, Владимиру Семеновичу не открыли. А он и не приставал...
При чем здесь, вы спросите, окорочка? А шут его знает? Навезли их чрезмерно. Лежат повсюду горами. Вот жил бы Владимир Семенович с милою вместе, накупил бы этого добра, разложил бы, посолив и поперчив, на противне, присыпал лучком, настрогал бы поверху сыра, залил бы все майонезом и - в духовку. Когда же явилась бы она со службы домой, накормил бы ее досыта нежным, ароматным куриным жарким, напоил бы любимым ею крепленым винцом, хоть и не пристало запивать сладким банальную птицу, а после, спустя час или два, забрались бы они в постель. И любил бы он ее ночь напролет, перебираясь от складки к складочке, от бугорка к бугорку, и утро застало бы их всё за тем же. Но ни сегодня, ни завтра покупать окорочка Владимиру Семеновичу не пришлось. А жалко, ей-богу…

Одесса

"Наша улица” №179 (10) октябрь 2014

Юрий Кувалдин "В отдалении"

Юрий Кувалдин родился 19 ноября 1946 года прямо в литературу в «Славянском базаре» рядом с первопечатником Иваном Федоровым. Написал десять томов художественных произведений, создал свое издательство «Книжный сад», основал свой ежемесячный литературный журнал «Наша улица», создал свою литературную школу, свою Литературу. 

Юрий Кувалдин

В ОТДАЛЕНИИ

рассказ

Старик перебирал фотографии, которые называл «карточками», и на одной из них увидел мальчика в картузе с чёрным фибровым козырьком в форме гимназиста с металлическими пуговицами, которые поблескивали, наверно, в жизни тогда давно золотом, а на фотографии походили на оловянные, потому что не блестели. Сзади гимназиста были невысокие один к одному прилаженные, на взгляд вкусные, как пирожные, с украшенными карнизами и наличниками окон дома улицы, а у ворот одного из дворов стояла лошадь с белым пятном между острыми ушами.
Да, в то время лошадь привозила продукты в бакалею, расположенную в двухэтажном в стиле модерн доме на углу. Старик часто думал о здоровье лошади, сочувствовал ей, хотел уберечь от тяжёлой работы, чтобы не запрягали её в эту телегу, похожую на кузов полуторки. Но как помочь бедной лошади? У старика был дедушка, который в свои молодые годы носился по улицам в карете со скачущими лошадьми. Тех лошадей было не особо жалко старику, потому что карета была легкой, и дедушка старика, и лошади наслаждались видами уютных улиц и переулков. Счастливо сложилась судьба тех прекраснейших лошадей. Даже сердце от их красоты горит лошадиною страстью.
Смуглыми, тощими руками старик прикрыл лицо, испещрённое множеством печальных морщин, и, казалось, увидел всю свою жизнь в едином застывшем кадре какого-то невиданного доселе фильма.
Странное существо человек. Сегодня он есть, а завтра его нет. Какая-то постоянная видимость. Вот недавно он строил дом, а теперь там живут другие люди, такие же эфемерные, как строитель. Мало того, и сам дом куда-то подевался. Старик и с той стороны заходил, и с этой, но так и не увидел того дома. Раньше говорили: я купил новую книгу. Теперь говорят: я выношу книги из дому, потому что негде повернуться. И так постоянно - что-то приносят и что-то выносят. Выходит, самое постоянное - это непостоянное. Постоянное приобретение, и постоянное расставание. Всю дорогу человек что-нибудь приобретает лишь для того, чтобы потерять. Но поскольку всё это растянуто во времени, то и называется «жизнью». Выходит, что человек вроде бы есть, но его нет. - Всякое дело надо вовремя делать, - говорила мать, вздыхая и наливая чай.
- Некоторые дела вообще не стоит делать, - сказал отец, принимая чашку.
- А ты чего не пьёшь? - спросила мать у старика.
- Как же я буду пить, когда тебя нет, - ответил старик.
- Вот удивил родную мать! Как же меня нет, когда ты есть?
- Это надо тщательно обдумать, - сказал старик.
- Что ж тут думать, когда ты есть моя копия. Я же тебя выносила и родила.
- Я этого не помню, - сказал старик.
- Тут и помнить нечего. И так ясно, - сказала мать.
- Я понимаю, - смутился старик, - но не помню. Содрогнулось сердце так, как растравляют  и  надрывают сердце, как будто забилось сердце в трудный момент в жизни собственного сердца, когда у него захолонуло сердце, и он весь был с бьющимся на разрыв сердцем, словно рече безумец в сердце своем несть Бог с мертвецом внутри наместо сердца, поэтому сердце стало сильнее колотиться, постукивать так, как бьется пламенное сердце художника, словно у него сердце разорвалось, и он с сердцем хлопнул себя по лбу ладонью, то есть с таким замиранием сердца, что невольно дрогнуло сердце, и в этот момент чуть не умирала возлюбленная от сердцебиения, а у него колотилось в горле сердце, и он с бьющимся сердцем, с безумно колотившимся сердцем почувствовал, как затрепетало его сердце, увидев её, летевшую под такт сердца, и каждый взмах крыл её вбивал острый гвоздь в его сердце, но он, скрепившись сердцем, сказал: «Люблю!» - с сердцем, поскольку в этих словах особенно дрожало у него сердце, это тот самый момент, когда сердце горит страстью, потому что любил он всем сердцем, но неосуществимость любви нестерпимым острием вонзилась в его сердце, он хотел излечить себя любовью своего неутолимого сердца, все силы этому отдавал так, как поэт носит  в  себе  иной раз сердцевину целого, о чём с усмешкой подумал он сам о себе в сердцах, но обида сменялась в его сердце нежностью, ибо он опять видел любимую, и в этот миг снова чувствовал свежесть на сердце, понимая тем не менее, что сердцем его, как и прежде, овладеет робость.
Старик отчётливо видел себя, стоящего после гимназии на улице. Маленький, словно сейчас он такой же. Помнит себя ясно в маленькой комнате, сам себе маленький, а маленьком городе, в маленьком мире, с маленьким носиком, с маленьким ротиком, с маленькими глазками, с маленькими ножками и маленькими ручками. Как только маленькие сами стоят на ножках, не падают, как только маленькие ручки с маленькими пальчиками держат ручку со стальным пёрышком и выводят каллиграфически красиво буквы в тетрадке для прописей?! А ведь справляются! И маленькие глаза смотрели на маленькие часы на маленькой башне, не понимая ещё значения маленького времени в маленьком пространстве маленькой вечности. Маленькие каменные домики на маленьких улицах и в маленьких переулках перемежались маленькими деревянными домиками с геранями на окнах. В маленьких коммунальных квартирах жили маленькие люди в маленьких комнатах, толпились на маленьких кухнях и варили в маленьких кастрюлях щи из квашеной капусты с мозговой костью, так что острый сочный аромат разносился не только по всей маленькой коммуналке из 13 маленьких комнат, но и на всю маленькую улицу.
Обычный человек, погруженный в свои ежедневные труды и заботы, не видит не только плана своей жизни в полном объёме, но и плана бесконечного повторения жизней до него и после него. Необыкновенный человек живёт и действует по плану вечности, дополняя этот план своими творениями. Старик это говорит к тому, что, как ему кажется, именно обычный человек, прикованный к своему времени, то есть временщик, безжалостно разрушил архитектурный облик центральных улиц Москвы, возведя убогие коробки без стиля и украшений на месте снесённых прекрасных небольших домиков, украшенных лепниной и колоннами, составлявших линию улицы, хранившую аромат ушедших эпох. Обычный человек не стремится создавать новое на новом месте, он лезет на всё готовое, и непременно поближе к власти.
На улице было тихо, стекла домов вызолотились утренним солнцем и весело отражали лучи его, все казалось чистым, умытым, один луч от стекла дома напротив, как от серебристого зеркала, ударил в лицо, старик зажмурился и, сделав два шага в сторону, увидел какими-то новыми глазами даль улицы и там - край синего неба над золотыми куполами церковки, выше которой небо из синего переходило в голубое, просветлялось, и, глядя вверх, старик вдруг почувствовал с волнением, что резко стал уменьшаться, вдавливаться в землю, и голова у него немного закружилась, как будто жизнь стала раскручиваться в обратную сторону, в то время, когда весь трепет молодой жизни фокусировался на чем-то сладостно-неопределенном, предчувствуемом, сходящемся, в общем-то, к одному - к счастью, о котором каждый мечтает и думает, но мало говорит о нем. Счастье увидеть себя маленьким. Столько счастья в один миг взгляда на остановленное счастливое время на счастливой фотографии! Тогда старик весь был переполнен прекраснейшею мечтою о чем-то прекрасном и в своей красоте не вполне ясном, и он был тогда счастлив. Как будто и не было многих лет с того счастливого времени, когда всё вокруг было в каком-то счастливом освещении, и самая сумрачная физиономия какого-нибудь советского служащего обращалась в счастливую, поскольку для счастья рождены все люди, и кто из них по-настоящему счастлив, тот вполне может уверить себя в том, что он исполнил завет Божий на свете этом, потому что все одухотворённые люди, подобно всем святым, которые хоть и испили сполна чашу мученичества и страданий, тем не менее, были счастливы. Тут сокрыт великий смысл, который открывается не всем и не сразу, а спустя большое время жизни, когда понимаешь, что счастье находится в горе, что только в несчастьях нужно искать свое счастье, тогда оно откроется с такой силой, что содрогнёшься от вспышки молнии в своей душе.
- Сердце само по себе бьётся, или его кто заводит? - спросил трехлетний старик у дедушки.
- Само по себе биться сердце не может, - сказал дедушка.
- А как же оно бьётся? - спросил маленький старик.
- Бог им управляет, - сказал дедушка.
- А где Бог? - спросил трехлетний старик.
- В тебе, - сказал дедушка.
- Как? - удивился маленький старик.
- Есть такая книга, написанная Богом, о которой никто не знает. Там Бог написал, как и из чего тебя сделать. Все вещества мира в той тайной книге записаны. Бог соединяет эти вещества и получаешься ты. Когда душа умылась белым снегом, то грешная душа оставила тело, и можно было сказать, что в это время душа была полна жизни, даже душа оказалась живее тела, а не то что расплывчатая душа или, скажем, сострадающая душа, тем более, когда умирает в душах всякое чувство человечества, у которого - человечества - душа наполняется восторгом, доходя до того, что о ней можно сказать, что это в чистом виде тщеславная душа, но одновременно и прекрасная душа, когда хочется крикнуть: поцелуй меня, душа, но этого музыкальная душа не выдержит, скорее всего душа спрячется в самые пятки, как душа требует того в стихийные минуты, или попросит сочувствия между душами, только в этом случае душа бывает не встревожена ничем, а не то что, мол, не надо живой души, ведь живая душа жизни потребует, а все знают, что живая душа подозрительна, хотя, быть может, смирится душа, не простая какая-нибудь, а избранная душа, о чём ни единая душа не подозревает, потому что душа поневоле жаждет покоя и поэтому душа прячется в халат, ибо душа не выдержит такого напора, который выдерживают другие души, здесь речь идёт о душе еще не примиренной, когда душа  жаждет  свободы, поскольку достойна  этого, ведь душа незлобива, даже невинна, как душа младенца или как голубиная душа, когда при одном дуновении воздуха от крыл душа замирает. В серой форме из-за берёз немец выходит. Старик опешил, и уже было хотел поднять руки вверх, но немец это сделал первым. Старик заметил на его груди подвешенную на шнурке губную гармошку. Увидев поднятые руки, старик проглотил комок в горле, чтобы что-то сказать. Но немец оказался чехом и опередил старика, вымолвив:
- Пускай меня, пускай. Я гармошка давай ты!
- Ладно, давай.
Немецкий чех снял с шеи гармошку и протянул старику. И ушёл туда, за берёзы, из-за которых вышел. Старик прислонил гармошку к губам, вспомнил «Элегию» Жюля Массне и с этими звуками вернулся к своей энергоустановке, питавшей штаб дивизии. В далеке далёком, в отдалении незаметен нимб судьбы значения. Нет от жизни долгой утомления  - пусть она объята сеткой тления. Всё, что начинается, кончается, на конечной станции прощаются, снова возвращаются, встречаются, так из года в год по жизни маются. Даль зовёт всегда к себе далёкая - светится на солнце синеокая. Подпевает, акая и окая, песенкой пришла к тебе с востока я.
Нет дела старику до других, вовсе не думающих о нем, поскольку сначала он думал о самом себе, и даже думал про себя самодовольно, а иначе не смел и думать, потому что думает произвести хорошее впечатление на окружающих, нет, не бахвалиться, об этом он вовсе не думал, не считая себя инфантильным, когда вместе с непорочностью оставляет и ум человека, постоянно думая, что «обо мне думали», которые живут в своих придумочках насчет каждого из нас, при этом полагая, как это всё ловко придумано, ибо не один он умный человек, который не скажет прочим, мол, вы и не думайте, что я один за всех думаю, когда подумал он со странною улыбкой и впал как бы в глубокую задумчивость, перекатывая в голове «я так и думал», или просто невзначай мелькнуло это в уме, но тотчас одумался, чувствуя, что в один миг крепнет ум, а как же ещё может быть, если в нём самом был и смысл и ум, хотя именно об этом он думал с грустью, когда лежал себе и думал - какой ты умный, то есть истинное существо, проникнутое умом и высокими стремлениями, за которые подчас можно угодить и в сумасшедший дом, а не жить у деда, человека больного, полоумного, жить в твои-то годы, нет, так нельзя, стыдно должно быть и очень тяжело, хотя дед живет в столице, где много умных, но вразуми сам себя, ты же можешь жить и у какой-нибудь женщины, поскольку, думается, каждая женщина может полюбить тебя за доброту и за ум, а если ей мало ума и доброты, то она всё равно поймёт рано или поздно, что ты умный и скромный человек, а при ее талантах, вкусе и уме она непременно это поймёт, ведь если она будет разбрасываться такими как ты, то выйдет большой урон для неё, потому что умным взглядом черных глаз увидит, что потеряла в твоём лице человека, умнее и любезнее любого другого, прямо-таки вместилище разума, которому, конечно, могут грозить, как и каждому человеку с большим умом, сумерки ума перед его умственным оком, но уж это  просто  уму непостижимо, и на уме-то  у  тебя  всё, хотя не умею  сказать, что женщину лучше не сыщешь, но умна, да не догадлива. Старик шел в гимназию по пустынной старой улице. Люди все куда-то исчезли. А маленький старик шёл в гимназию. Здание гимназии в глубине пустого двора казалось мёртвым. Окна были пустынны. Двери были пустынны. Не было ни души. На колокольне церкви внутри двора, церкви, которая была приспособлена под склад, висели электронные часы, зелеными цифрами отсчитывающими время. Поезд выскочил стремительно из тоннеля, не остановился, промчался пустым мимо. На станции никого не было. Конвейер эскалатора манил к себе. Старик вступил на ступеньку, и поднялся к зданию гимназии, которое было мертво.
Наверняка каждый человек так или иначе задумывается о кратковременности жизни, поглощаемой прошлой и будущей вечностью, о ничтожности пространства, которое он сам наполняет. Кто поместил его сюда? По чьему распоряжению ему назначено именно это место, именно это время? Неужели каждый человек для себя есть всё, и с его смертью всё исчезнет? Что же делать, за что зацепиться? По-видимому, нужно познать самого себя. Если это не поможет разгадать загадку, то, по крайней мере, поможет хорошо направить свою жизнь.
Старик хотел эту жизнь направить, но она пересилила его и сама направила её куда надо. Да, он имеет определённые способности, но что значат способности в отсутствии прилежания, вот о прилежании и стоит задуматься, потому что способности способностями, но они становятся пустым звуком, когда нет самого простого прилежания, однако и прилежания недостаточно, чтобы чего-то добиться в жизни, поскольку и способности и прилежание как-то сами собой испарились, когда пошел в институт, даже не пошел, а поехал в институт на трамвае, чтобы ездить, не доезжая Яузы, туда пять лет, в Московское высшее техническое училище Наркомата просвещения РСФСР, бывшее императорское, для сессий, зачётов и экзаменов, и даже не заметил, как распределили в конструкторское бюро закрытого типа, в которое тоже сначала ездил на трамвае, а потом уже, когда построили, на метро, после скоротечного завтрака, который подавала ему жена, которую он сейчас хотел увидеть, но не увидел, потому что жена растаяла в воздухе отдаления, оставив по себе табличку с датами рождения и смерти, и между ними - прочерком, на Востряковском кладбище, хотел увидеть детей, их было у него трое, два сына и дочь, но один сын спился и покинул сей свет в тридцать семь лет, а второй перестал с ним общаться, сделался диссидентом и уехал в 1974 году в Нью-Йорк, навсегда уехал, а дочь умерла в двадцать лет во время родов вместе с мёртвым ребёнком, а ведь надо было иметь способности, чтобы не попасть в это закрытое КБ, нужно было иметь прилежание, чтобы овладеть звуками и навыками игры на виолончели, когда его водили родители к известному музыканту-педагогу по виолончели, но из-за отсутствия прилежания и вместе с ним способностей покатился по штатному расписанию государственного обучения и работы.
Старик читал книги всю жизнь, но самой жизни как бы не видел. И в этом его упрекали друзья, купавшиеся в жизни. И вот случилось так, что купавшиеся в жизни давно умерли, а он, читатель, всё живет и живёт, дожил до 103 лет. Невероятно! Старик сам себе не верил, потому что вся жизнь прошла в одном и том же старом доме, построенном в 1876 году. И ничего в его жизни, казалось, не происходило. Так себе, учился, ходил на войну, женился, выпустил к жизни детей, работал, но самой жизни как бы и не заметил. Но вновь и вновь открывая, скажем, «Степного короля Лира», он видел в целости и сохранности «казакин из зеленого сукна, подпоясанный черкесским ремешком, и смазные сапоги», или «нарочно ездил домой за железными круглыми очками, без которых писать не мог». И каждая любимая книга была переполнена жизнью, бессмертною жизнью, которую можно было повторять сколько угодно раз, стоило только отлистать страницы назад.
Дивизионная медсестра ухаживала за стариком в госпитале по случаю ранения. Она так ухаживала, что у старика под одеялом невольно вскочил внушительный  член, приподняв одеяло, что заметила медсестра, сразу присевшая на край кровати, благо они были одни в боксе. Руки медсестры проникли под одеяло и прикоснулись к стволу старика, подобно пальцам виолончелистки к смычку. Затем она сбросила одеяло, подвернула подол халата, стянув с себя прикрытие низа, перекинула ногу и села влажностью между ягодицами на член старика, воскликнув:
-  Вот это Христосик!
Испытывая невероятное удовольствие от глубоких приседаний медсестры, старик вдруг вдумался в слово «Христосик».
- Как «Христосик»?
- Так у нас в селе хуй называют, - без всякого стеснений выпалила возбужденная медсестра.
И он сам связал всё в единую цепь, вспомнив дедушку с его планом жизни, с образом и подобием. Он опустил глаза, взиравшие до этого от страшного смущения в потолок, на волосатый лобок медсестры, из которого выглядывал довольно крупный клитор, похожий на его член. Стариком овладел ужас, но пересилив его, он прикоснулся  безымянным и большим  пальцами одной руки к клитору, а указательным  пальцем другой начал слегка поглаживать миниатюрную "головку" клитора - несравненное место женского наслаждения,  головку красную  и  возбужденную, которая, как и его член, стала еще сильнее увеличиваться в размере и ритмично сокращаться. Вот оно два в одном! И оттуда, куда входит мой Христос, вышел я, и оттуда вышел дедушка, и оттуда вышла медсестра, и оттуда вышел Шекспир, и оттуда вышел Пушкин, и оттуда вышел Иммануил Кант, и оттуда вышел вратарь "Динамо" Лев Яшин, и оттуда вышел Зигмунд Фрейд, и оттуда вышел дворник Абдула, и оттуда вышел Пётр Ильич Чайковский, и даже Достоевский, и оттуда вышел папа, и оттуда вышел Жюль Массне и все остальные без исключения.
- Господи! - вскричал старик, и кончил.
Только что, утром, перед окнами старика на фоне реки долго парил ястреб, закладывая большие круги, словно давая старику великолепное представление. Не длинные, но широкие, изогнутые каким-то томагавком крылья, растущие почти от самой головы, как бы не шевелились, лишь лёгкими едва заметными взмахами он поддерживал себя в прозрачном воздушном потоке. Рябоватая сталисто-каряя окраска переливалась веером в солнечном свете. Ястреб темнел, когда солнце скрывалось за облаками, и наливался новыми красками при его появлении. Старик зачарованно застыл у окна, наблюдая за редкой птицей в городе. Ястреб продемонстрировал все свои достоинства, а когда убедился, что старик хорошо и подробно разглядел его, с необычайной легкостью взмыл ввысь, и скрылся за облаками.
Золотые шары над черной решёткой ограды, как будто цветы рады, что мы увлажняем взгляды. 
Говорить о том, что человек не может забыть своё прошлое, значит, говорить о памяти. Уж этот инструмент устроен так, что не может усилием воли быть уничтоженным. Магнитофон работает помимо воли человека. Он записывает всё подряд. Вся цепь прошлых дней содержится в памяти, и эту цепь можно назвать опытом жизни. Мгновение тут же становится прошлым. И человек, находясь внутри самого себя, чувствует себя наполненным до краев впечатлениями бытия и сознания. Устно он обсуждает все явления жизни, имеет на этот счёт свои суждения и твёрдые убеждения. Но вместе с угасанием его индивидуальной жизни исчезает и всё запомненное и прочувствованное им, как будто этого человека и не было.  На девятый день душа отлетела, легкая и прозрачная, как облако. 

Слушать «Элегию» Жюля Массне в исполнении Анны Гастинель (виолончель)

"Наша улица” №179 (10) октябрь 2014

НОВЫЙ РАССКАЗ МАРГАРИТЫ ПРОШИНОЙ В ОКТЯБРЬСКОМ (2014) НОМЕРЕ "НАШЕЙ УЛИЦЫ"

Маргарита Прошина

ДВОЕ ПОД ДОЖДЁМ

рассказ

Маргарита Васильевна Прошина родилась 20 ноября 1950 года в Таллинне. Окончила институт культуры. Заслуженный работник культуры РФ. Автор книг прозы "Задумчивая грусть" и "Мечта" (издательство "Книжный сад", 2013). В "Нашей улице" публикуется с №149 (4) апрель 2012.

 

В метро Лиле вспомнился первый роман Достоевского «Бедные люди», в котором он так нежно передаёт чувства двух беззащитных существ, которые пытаются вопреки обстоятельствам выжить, поддерживают друг друга, отказывая себе в самом необходимом. Ангельчик Варенька приболела, и Макар ДеТочкин передаёт ей вместе с письмом веточку винограда. Ради Маточки ДеТочкин бредёт в дождь в худых сапогах, теряя по дороге подошву, к дому ростовщика, чтобы достать денег, он готов на всё, но сам совершенно беспомощен и беззащитен, помощи нет и ждать её неоткуда.
Был воскресный день, Лиля побывала в новой Третьяковке на Крымском валу, чтобы еще раз полюбоваться любимым Фальком. «Красная мебель» восхищает Лилю тревожной глубиной, и наполняет душу светом при каждом воспоминании. Тысяча девятьсот двадцатый год, разруха, голод, земля уходит из-под ног. Роберт Фальк пишет как бы просто мебель. Какая тайна скрыта в этой мебели? Трагедийность страсти, которая для Лили символизирует кровавый террор. Чувствует она в этом вызывающем красном цвете нашествие мрака, сквозь который проглядывают черные физиономии палачей. Чёрный стол на тонкой ножке, как кинжал, проткнувший уничтоженный мир, как бы символизирует гроб или крышку гроба. На столе стоит бутыль, который ассоциируется с «пиром во время чумы». «Красная мебель» - бессмертный холст, созданный Фальком вопреки законам своего времени.
Выйдя из галереи взволнованной, Лиля решила заглянуть в Зачатьевский монастырь. Пока стояла на остановке напротив величественной арки Парка культуры, любовалась Крымским мостом.
Вы видели когда-нибудь это подвесное ажурное чудо?! Нет, вы не видели!
Это не мост, а праздничная гирлянда! Лиля любила смотреть на него из просторных окон Дома художников. Как можно не любоваться таким воздушным мостом?! Речной пролёт крепко подвешен мощными цепями на стальных клепаных колоннах. Он ещё и один из наиболее крупных цепных мостов Европы. Лиля не переставала восхищаться этим художественным чудом.
«Букашка» переползла Крымский мост. По небу бродили дождевые тучи, и солнце только изредка выглядывало из-за них, поэтому Москва-река то темнела, то просветлялась, плавно изгибаясь, не уставала отражать в своём зеркале эту поэзию в металле.
Лиля вышла из «букашки» - троллейбуса «Б» - и, едва обогнула старые, недавно подновлённые до белизны стены Провиантских складов, вошла на Остоженку, как пошёл дождь. Хорошо, что она прихватила зонт. Лиля открыла его и с досадой увидела, что одна спица вылетела. «Какие непрочные зонты! Четвёртый за год уже меняю!» - подумала она с досадой.
Дождь надвигался, на душе становилось неприветливо и грустно.
Черная туча шла от Кремля, как будто все несчастья шли от него.
После начавшегося дождя, а ведь слова «пошел дождь» означают лишь небольшие ритмичные капли с неба, так вот после этого дождя само чёрное небо упало на землю, и никакой зонт не мог спасти. Тем более Лиля была в каких-то совершенно открытых босоножках, и ноги сразу замерзли.
«Куда спрятаться?» - подумала она, отыскивая взглядом навес или козырек у подъездов, которых почти не было в начале Остоженки. Наконец, добежав в водоворотах воды до Померанцева переулка и заглянув в него, увидела нишу подъезда и небольшой, но спасительный козырёк над ним.
Стоять здесь было, в общем-то, можно, но на ноги отскакивали от асфальта холодный крупные брызги.
Ливень то усиливался, то несколько ослабевал.
Лиля выглянула из ниши и увидела дальше по переулку арку ворот. Под зонтом перебежала в подворотню. Тут можно было переждать грозу, но дуло так сильно, что казалось, сердитым ветром выдует всю душу, и саму унесёт в небо.
Она заглянула во двор, и справа увидела место почти сухое под большим козырьком наглухо закрытой двери. Лиля тут и остановилась, поглядывая на черное небо, и жмурясь от сверкания молний и грохота грома.
Казалось, что с неба низвергалась не вода, а в виде круглых капель серебро. Потоки дождевых струй всё больше усиливались, переходя в настоящий ливень. Грохот жуткого ливня, как тревожный марш безнадёжного одиночества, сотрясал её душу.
Она была одинока, и всё время мечтала о любви. Она себя видела то страстной любовницей, то заботливой матерью, то верной женой. Ей снились то жаркие объятья, то целые эротические сцены, то совершенно запретные оргии. Но в жизни на неё никто из мужчин не обращал внимания. Нельзя сказать, что она была непривлекательна. Нет. Она была незаметна. Мужчины не замечали её, как не замечают воздуха.
Лиля обвела печальным взглядом мрачноватый старый двор.
Освещение здесь было приглушённое, тона казались серыми, даже сталистыми, что ещё сильнее холодило её душу. Струи воды, подхваченные ветром, уносило то вправо, то влево. Они как будто исполняли свой грустный танец дождя.
Но через какое-то время настроение изменилось. Музыка летнего дождя зазвучала в душе её приятными нотами, предвещая нечто таинственное.
В голове Лили возникали картины светлой семейной жизни с любимым, но как только она пыталась рассмотреть их внимательно, они таяли, исчезая в тумане.
Дождь то притихал, то набирал новую силу.
Лиля наблюдала, как возникали в лужах бесчисленные большие прозрачные пузыри, и поспешно разбегались в разные стороны, ловко избегая столкновения.
Лиля незаметно для себя стала вслушиваться в музыку дождя, в её разнообразие, не просто дождя, а дождя московского. Его чаще всего называют унылым, грустным, печальным - это очень уж однобоко и несправедливо. Дождь знает много мелодий, ритмов и красок. Унылый дождь похож на плач от наших минорных мыслей и чувств, которые чаще посещают в мрачноватые минуты разочарований в себе. Чёрные тучи, тяжёлые и хмурые, собираются над нами под тяжестью зависти, нетерпимости, непримиримости друг к другу, поэтому, когда на землю обрушивается проливной затяжной дождь, Лиля воспринимает его как очищение. Дружелюбный дождик освежает и украшает всё вокруг и пробуждает в её душе уверенность, что всё будет хорошо.
- Забавно, эти пузыри, как людской поток в центре города, - произнесла она с улыбкой.
В это мгновение из-под арки влетел во двор молодой человек в промокшей насквозь светлой рубашке, которая прилипла к телу, покрутил головой, и, увидев сухое место под навесом возле Лили, встал с ней рядом. Он смахнул ладонью капли дождя с головы и спросил:
- Я не понял, вы мне что-то сказали?
- Нет, это я сама с собой разговаривала, - смущённо ответила Лиля.
- Бывает, - ответил молодой человек.
Он достал пачку сигарет, зажигалку и попытался закурить. Но его попытки оказались тщетными. Сигарета не раскуривалась.
- Намокла что ли, - сказал он, сунув машинально зажигалку в карман, и спросил Лилю: - Простите, у вас не будет закурить?
- Я не курю, - ответила она.
- И правильно делаете, - сказал он, а про себя подумал: «Какая неприметная, домашняя девушка, конечно же, таких родители обычно выдают замуж за положительного друга семьи».
Молодой человек увидел курящих в стороне под навесом магазина «Фермер» грузчиков, и торопливо выскочил к ним стрельнуть сигарету, по пути выбросив свою мокрую пачку в урну.
Проследив, чтобы дым не попадал на девушку, он с удовольствием затянулся.
Наблюдая за потоками дождя, Лиля чувствовала необъяснимое тепло с той стороны, где стоял незнакомец.
Она пыталась произнести какую-нибудь легкую, ни к чему не обязывающую фразу, чтобы зацепиться за знакомство с ним, но слова не находились.
А сердце стучало так громко, что она невольно прикрыла грудь рукой, чтобы молодой человек не услышал его стук.
Струны сердца, казалось, сейчас лопнут от напряжения.
Возникло неловкое замешательство.
«Он сейчас уйдёт. Надо что-то немедленно придумать, а у меня волосы резинкой стянуты на затылке кое-как, босоножки нелепые. Вот ведь мудрая бабушка всегда мне говорила, что даже собираясь вынести мусор, следует одеваться как на свидание, ведь судьба - мастерица на сюрпризы. Слушала бы бабушку, давно бы уже любовь свою встретила», - думала Лиля.
Она вспомнила утомительный сон, который приснился ей накануне. Светлые столы, которые обычно стоят в аудиториях, нагромождены друг на друга. Им нет конца. Ей же необходимо как можно скорее вырваться на свободу, преодолев их. Там в глубине, за столами у неё важная встреча. Она мечется, нервничает, пытается сдвинуть их, пролезть, извивается, проявляя чудеса эквилибристики. Отчаяние охватывает её, но желание попасть на встречу, главное - неизвестно с кем или с чем, сильнее его. Она должна успеть до темноты. Это она знает точно. Одежда на ней трещит, туфли она уже давно потеряла. Столы же, чем дальше, тем хуже, сломанные и ободранные. Она рвётся, не обращая внимания на занозы. Отчаяние сменяется силой доселе для неё невиданной, она хватает и разбрасывает по сторонам один стол за другим. Просто медведь в чаще. Внезапно столы закончились, и перед Лилей открылась дивной красоты аллея.
Сновидения отделяли Лилю от реальности.
Лиля мечтала о большой любви.
Какая девочка, девушка не мечтает о ней? Любовь! Что это за слово такое, которое произносят с придыханием, мечтательно прикрыв глаза и сладко потягиваясь, жившие до нас миллионы людей и живущие ныне. Великая мировая литература посвящена ей, но каждый новый человек мечтает о своей неземной любви. Осознавая себя, познавая, Лиля ждала каких-то особенных событий, прозрений, которые должны произойти как бы сами собой, по судьбе...
Она выросла в окружении любящих родителей. Отец был старше матери на двадцать лет, крупный, успешный человек, баловал своих «девчоночек», так он нежно называл жену и дочку, всячески оберегал их. Детский сад и другие общественные места подобного типа Лиля не посещала. Она настолько уютно чувствовала себя в окружении родителей, что ей казалось, новый человек нарушит их семейную гармонию. У неё был друг детства Борис. Они вместе росли и жили в одном подъезде в доме на Прогонном проезде. Учились в одной школе, Борис был на класс старше. Вместе ходили в школу, поздравляли друг друга с днём рождения. Ходили в кино вместе. Бабушка Бориса называла её ласково «невестушка наша», но Борис женился на Лилиной подружке. Лиля нисколько не переживала, потому что испытывала к нему только дружеские чувства. Потом у неё были редкие возможности познакомиться, только познакомиться, но сердце не лежало к тем молодым людям, нашёптывало, что это не её судьба.
Своим воздержанием она довела себя до того, что готова была броситься на любого. Но только во сне или в мечтах.
Она была скована стеснением, как узник кандалами
Лиля украдкой посмотрела на молодого человека, который в этот момент, покуривая, оглядывал двор. «Какой воспитанный, симпатичный, интересно как его зовут?», - подумала она, а вслух неожиданно для себя сказала:
- Как интересно, всё на этом свете круглое, даже пузыри на лужах, отражаясь, они кажутся шариками.
- Очень точное наблюдение, - ответил молодой человек.
- От такого ливня, - попыталась продолжить разговор Лиля, - никакой зонт не спасёт!
- Да, стена. Но я думаю, что он скоро утихнет.
- Должен утихнуть.
- Это всегда так, пройдет и потом опять солнце, - сказал он.
- После дождя солнце воспринимается совершенно иначе, чем до, в жару, - сказала она.
- Жара ужасно надоела, - сказал он.
- Порядком, - сказала Лиля.
- Измучила, - добавил он.
- Дождь и не думает останавливаться, - сказала она.
- Как я только зонт не прихватил?!
- А мне и зонт не помог, - сказала она.
Душа Лили тепла просит. Понимания. Наступает следующий этап - жалость к себе, любимой, такой милой, хорошей, которую просто невозможно понять, потому что она одна такая - единственная и неповторимая. Уныние постепенно рассеивается, душа, истосковалась по теплу человеческому. И, собственно, зачем страдать?! Всё ещё можно исправить. «Всё будет хорошо!» После мысленного произнесения этой магической для неё фразы ураган эмоций уносит Лилю в упоительное состояние поисков любви и счастья.
- В такой ливень лучше всего из дому не выходить, - сказал он.
- Вы не расстраивайтесь, что забыли взять зонт, - сказала она.
- Да уж поздно расстраиваться. Весь промок, - сказал он.
- Понимаю, - сказала она.
- Да.
- Понимаю, - повторила она.- Мужчины редко расстраиваются.
- Наверное. Я не замечал, - сказал он.
- Понимаю, - сказала она.
- Надеюсь, и я когда-нибудь пойму.
Наступила напряжённая тишина.
Про себя Лиля могла говорить бесконечно, но вслух воспроизвести этот поток мыслей, состоящих из слов она не могла.
Как важно чувствовать слова, чтобы при любых обстоятельствах выразить своё суждение ёмко, точно, и уважительно. Слов так много, а подобрать нужные слова, дабы не обидеть собеседника, подчас бывает непросто, если собеседник поставил своей задачей распалить тебя. В этом случае Лиля старалась себя сдерживать, и найти удобный момент, чтобы извиниться и покинуть неугодного собеседника, причём - навсегда.
Сила, возможность, власть слова - безграничны. Слово может изменить всё - судьбу одного человека и человечества, оно может объединить и внести раздор.
Одно слово способно подарить счастье или разбить сердце.
Слово может всё!
Проблема в том, что понимают это очень немногие. Особые отношения с ним у писателей, которые постигают его на протяжении всей своей творческой жизни. Истинные поэты владеют потрясающим чутьём при расстановке слов. Этим они расширяют смысл слова, порой, придавая ему новый смысл.
Слово написанное имеет магическую силу.
Нужные слова в конкретной ситуации подсказывает интуиция, душа, сердце.
Слова бывают востребованные, желаемые, незаменимые, полезные, угодные, вредные, жестокие…
Нужные слова приходят сами, когда их зовёт доброе сердце.
Она думала и молчала.
Оба пытались придумать тему для разговора, и оба не решались.
Молодой человек нервно потирал нос двумя пальцами. Внимательно рассматривал окна в торце дома напротив. Окон было всего три. Все они были разные - одно круглое на уровне четвёртого этажа, над ним было узкое окно, а ещё выше квадратное. Дом же, судя по кирпичной кладке, был старый, конца позапрошлого века, а окна, по-видимому, были уже результатом современного евроремонта.
В круглом окне горел свет.
Молодой человек подумал мечтательно о том, как хорошо, когда тебя дома ждёт любящая жена, такая, как стоящая рядом девушка, с горячим ужином.
Молодому человеку весной исполнилось тридцать лет.
Год назад он переехал в квартиру, которую оставила ему бабушка. Мать его, наконец-то, по её словам, получила возможность пожить для себя.
Он через полгода самостоятельной жизни всё чаще вспоминал круглый стол в центре комнаты, застеленный скатертью с кистями. Лампу в оранжевом абажуре, висящую прямо над столом, бабушку со спицами, которая вывязывает пяточку тёплого носка для него. Пахнет пирогами, чай уже остыл.
На столе лежит открытая книга.
Тонкие струны человеческих душ, запечатлённые в знаках, живут в вечности, согревая друг друга.
Какой-то непонятный звук донесся из глубины души.
Как будто хрустально упала сосулька за окном.
И тут же зазвучала мелодия, окутывая молодого человека невероятно нежным перезвоном, как будто кто-то едва касался палочками ксилофона.
В этот момент молодой человек догадалась, что его душа убежала из его тела.
Наверно, так начинается музыка.
Помимо его воли она звучит где-то далеко, не в нём.
Но все-таки молодой человек понимал, что этот нежный, ласковый звук издает именно его душа. В ней сохранилась эта музыкальная тема, которая когда-то произвела на него сильное впечатление, а теперь помимо его воли вдруг в этот миг возникла.
Вот зазвучали струнные, деликатно, едва ощутимо. Удивительная мелодия, лаская слух, звучит уже вне его, но он чувствовал, что это именно его душа незаметно отделилась и услаждает его, создаёт поэтическое настроение.
Молодой человек почти застыл, не шевелился, опасаясь, что прозрачная музыка исчезнет бесследно, и он не сможет высказать это мгновение словами.
Молодому человеку хотелось сказать об этом рядом стоящей девушке, но уста были немы.
Мягкие, таинственные тени в углах комнаты дают простор для воображения. В дальнем углу на изящном резном столике светиться то ли аквариум необычной формы с золотыми рыбками, которые исполняют только им понятный танец, то ли необычная лампа с золотыми пляшущими человечками внутри.
Эту картинку он вспоминал в своей неуютной квартире.
Он был человеком сдержанным, молчаливым, и так получалось, что не он знакомился с девушками, а они - с ним. Девушки же встречались очень бойкие, шумные и бестактные, а он представлял себе тихую, нежную подругу жизни.
Молодой человек молчал, глядя на московский старый двор под дождём, и размышлял. Подобное состояние чаще всего приходит как бы от случайного слова, произнесённого вскользь, от любой мелочи, которая служит толчком к целой цепочке мыслей, самых разных: о прошлом, об отношениях, о настоящем, о будущем.
Размышлять можно о смысле только одного слова, о том, как оно меняет оттенки в разных контекстах.
Самое сладостное размышление - погружение в себя. Ничего увлекательнее для молодого человека не было.
Просто объяснить себе он не мог, каким образом, разматывая одну нить рассуждения о чем-либо, он переключался на совершено другую мысль, которая как некое озарение уводило его уверено по сложному лабиринту рассуждений, которые приводят к неожиданным заключениям.
Появляется интересный клубок мыслей, распутывая который, полностью переключается ход размышления, уводя мысль на нечто иное.
Размышление - это целый сонм ассоциаций, ведущий к раскрытию неведомого в собственной душе.
Молодой человек всё чаще стал осторожно поглядывать на Лилю, как бы примеряя её на роль будущей жены. Но как только эта «примерка» возникала в его голове, так всё тело сковывал страх. А вдруг да она сразу оборвёт его, не захочет с ним знакомиться. Ожидаемое заранее «нет» окончательно сковывало его, не позволяло даже заикнуться на эту тему.
Лиля вспомнила примету, что пузыри - к долгому дождю, и приготовилась покинуть своё место, не дожидаясь, когда дождь утихнет.
Уловив удобный момент, они выскочили из своего укрытия.
Дождь застучал по шёлку зонта, а молодой человек, пожелав ей удачи, поспешил в сторону станции «Парк культуры».
Знать хорошо Москву, практически, невозможно, она постоянно меняется. Лиля несколько лет не была в районе Остоженки, не ходила по Зачатьевским переулкам. В её памяти сохранились кривые переулки с облупившимися фасадами домов, полуразрушенный Зачатьевский монастырь, с коммунальными квартирами.
И вот она идёт в Зачатьевский монастырь, и не узнаёт эти места. Если бы ей завязали глаза и перенесли в переулки между Кремлёвской набережной и улицей Остоженка, а потом сняли повязку, Лиля бы не поняла, где, в каком городе она находится.
Да, постмодернизм - великий стиль. Он способен воспроизвести любое сооружение любых стран и времен. Лиля всегда думала, почему бы Кремль не воспроизвести постмодернистки в Восточной Сибири, и не отправить туда кремлевских несменяемых вождей?!
Зачатьевский монастырь восстановлен, переживает период ренессанса. Весь район преобразился до неузнаваемости, сочетание старых и новых зданий радует глаз гармонией и вкусом.
Ощущение было такое, как будто это часть Парижа или Женевы.
И опять Лиля вспомнила Достоевского. Проникновенные письма ДеТочкина к любимой трогают её душу необычайной нежностью и искренностью. ДеТочкин безмерно счастлив уже оттого, что уголочек занавески у окна возлюбленной загнут и прицеплен к горшку с бальзамином.
Мысль о любви героев первого романа Достоевского накрыла Лилю именно сегодня, когда она шла грустная под зонтом по переулку.
Внезапно в её голове мелькнуло сомнение, причину которого она не сразу поняла. Затем перед глазами отчётливо всплыло лицо Иннокентия Смоктуновского. Ах да, она вспомнила, что у его героя в фильме «Берегись автомобиля» была очень созвучная фамилия, и стала напряжённо вспоминать её.
Бывает же так, что пытаясь вспомнить нужное имя или слово, оно крутится рядом, а при попытке произнести его, оно исчезает.
Вот Лиля мучилась какое-то время. Она хотела вспомнить сама. Озарение пришло, когда Лиля увидела девушек, ёжащихся под дождём без зонтов. Конечно, ДеВушкин у Достоевского! А не ДеТочкин-Смоктуновский!
Макар ДеВушкин один из самых трогательных героев, воспоминания о нём всегда вызывают в душе Лили щемящую нежность. Достоевский выткал его образ такими нежными нитями слов: «право, у меня сердце вот так и запрыгало!». А какую гамму чувств вызывает его обращение к любимой: «Маточка»!
Лиля размышляла обо всём этом, а сердце жалобно стучало в расстройстве оттого, что она не смогла сойтись с тем молодым человеком под дождем.
Два одиноких сердца не нашли пути друг к другу.

“Наша улица” №179 (10) октябрь 2014

ЮРИЙ КУВАЛДИН В КРУГУ АВТОРОВ СВОЕГО ЖУРНАЛА

На снимке (слева направо): поэт Александр Тимофеевский, артист Александр Чутко, писатель Андрей Яхонтов, писатель Виктор Крамаренко, критик Лев Аннинский, писатель Юрий Кувалдин, писатель Сергей Яковлев, поэтесса Нина Краснова, писатель Анатолий Капустин, писатель Валерий Поздеев.
В редакции «Нашей улицы» на Балтийской, 15, перед чаепитием авторы в кругу основателя журнала «Наша улица» и издательства «Книжный сад» Юрия Кувалдина. 2002 год.

Леонид Рыбаков "К косаткам"

Рыбаков Леонид Александрович родился 30 октября 1941 года на Урале. С 1945 года живет в Киеве. Три года служил в армии. Доктор технических наук, работает ведущим научным сотрудником в Институте телекоммуникаций и глобального информационного пространства НАН Украины. Сравнительно недавно издал в Киеве две повести «Проверка гороскопа» и «Следы на песке». В “Нашей улице” публикуется с №162 (5) май 2013.


Леонид Рыбаков 
 

К КОСАТКАМ

рассказ

Утром в один из погожих августовских дней 2008 года, белый трехпалубный паром подошел к острову Оркас. Из его чрева на берег выкатилось два десятка автомобилей, и вышла пёстрая толпа туристов. Многие из них были с велосипедами.
На площадке, прямо напротив причала, возле домика экскурсионного бюро собралось человек двадцать - в большинстве своем средних лет женщины и мужчины, с рюкзачками и спортивными сумками. Если судить по внешности и разговорам, группа туристов была интернациональная. Помимо американцев в неё входили: пять японцев, увешанных дорогой фото и кино аппаратурой, два смуглых индуса с красивой девушкой в сари, шведы – отец, сын и дед, русская супружеская пара.
Вскоре к туристам подошла - высокая средних лет брюнетка с мегафоном и папкой. Поздоровавшись, она представилась:
- Я ваш экскурсовод. Зовут меня – Бритни.
Проверив по списку состав группы, попросила внимания и хорошо поставленным голосом начала информировать:
- Вы прибыли на остров Оркас. Это один из четырех больших островов архипелага Сан Хуан, который находится в глубине пролива Сан-Хуан-де-Фука. Архипелаг занимает площадь в 440 квадратных километров. В него входят 743 острова, из которых только 172 имеют официальные названия. Население сосредоточено на четырех остовах: Оркас, Сан Хуан, Лопес и Шо. Все острова гористые с обрывистыми скалистыми берегами, поросшими лесом. В целом архипелаг место редкостной красоты и нетронутой природы. Знакомство с природными достопримечательностями острова начнем с парка: «Moran State Park», где подымимся на самую высокую точку архипелага - гору Маунт Конститьюшэн. Её высота 2400 футов или почти 800 метров. В международных туристических проспектах вид на архипелаг Сан Хуан с высоты птичьего полета характеризуется, как один из красивейших в мире. Мы туда поедем на двух микроавтобусах, которые находятся на автостоянке в нескольких десятках метров от бюро. Из парка вернемся сюда же. Здесь сядем на катер и поплывем на встречу с косатками. Если  нет вопросов, то прошу идти за мной. Туристы гурьбой последовали за экскурсоводом занимать места в микроавтобусах.
Асфальтированная дорога, полого поднимаясь от бухты, вела вглубь острова. На территорию парка въехали через каменную арку по хорошему шоссе, которое шло к поселку то ли с русским, то ли со скандинавским названием - “Olga”. С шоссе вскоре свернули на дорогу, идущую в гору. С каждым километром дорога становилась все извилистей, и на верхнюю часть горы Конститьюшен они заезжали уже по очень крутому и узкому серпантину.
Оставив машины на тесной стоянке, туристы поднялись на смотровую площадку, обустроенную на плоской вершине. С трех сторон площадку ограждал широкий, метровый парапет из дикого камня. В центре её возвышалась, возведенная из такого же камня, узкая прямоугольная пятнадцатиметровая обзорная башня.
С верхней точки горы перед туристами, насколько хватало глаз, простиралась почти круговая трудно передаваемая словами панорама архипелага – бескрайняя пустынная ультрамариновая гладь пролива Сан-Хуан-де-Фука с разбросанными на ней бугристыми овалами зеленных островов, подсвеченных солнцем, уходила к далекому горизонту, где над хребтами Каскадных гор, с доминирующим белым конусом вулкана Бейкер, клубились облака. Иногда, между островами можно было заметить светлые контуры яхт или катеров, которые внезапно появлялись и быстро исчезали. Судя по восторженным восклицаниям людей, собравшимся на смотровой площадке, туристы не обманулись в своих ожиданиях. Поездка в парк закончилась ланчем в ресторане поселка Эстсаунд - общественного центра островной жизни.
К часу дня туристы вернулись к уже знакомому экскурсионному бюро. Когда они вышли из автобусов, Бритни попросила их не расходиться, предупредив, что через несколько минут будет информация касательно следующей экскурсии. Туристы, оживленно обмениваясь между собой впечатлениями, рассредоточившись на площадке возле домика бюро.
К двум русским, стоявшим чуть в стороне, и о чем-то тихо говоривших между собой, подошел небрежно одетый, с потертым рюкзачком на плече, небритый высокого роста турист лет пятидесяти. Извинившись, спросил на русском:
- Вы из России?
- Из Украины, - ответил мужчина. А его жена уточнила: - Из Киева.
- О! Я знаю. Это большой красивый город.
- Вы что, были в Киеве? – удивилась собеседница. – Вы неплохо говорите на русском.
- Нет, не был. Но читал о больших городах СССР перед Олимпийскими играми в 1980 году. А русский – это у меня от матери, она из Белоруссии.
Завязавшийся было разговор, был прерван появлением Бритни в сопровождении худощавого мужчины, одетого в белоснежную рубашку, бежевые брюки, с плетенным кожаным ремешком, и коричневые кроссовки. Чуть позади их шли, держась за руки, рослый длинноволосый парень, с огромным рюкзаком за плечами, и миниатюрная девушка в джинсах и спортивной куртке с капюшоном.
- Прошу внимания! - обратилась Бритни к туристам. – Знакомьтесь - это капитан катера Джим. С ним вы отправитесь в район, где обитают косатки. Как это будет происходить, он сейчас вам расскажет. А эти молодые люди, - экскурсовод махнула рукой в сторону парня и девушки, - присоединяются к нашей группе.
Дальше говорил капитан. На вид ему было лет семьдесят. Выше среднего роста с рыжими шкиперскими бакенбардами, он приветливо улыбнулся и сказал:
- Катер, на котором мы пойдем на поиск косаток, быстроходный и удобный для таких поездок. Вон он стоит у деревянного пирса. – И повернувшись к заливу, показал на белый катер с надписью на носу: «Orcas express». Говорил капитан медленно, четко выговаривая фразы. Видно было, что ему не впервой общаться с туристами:
- На судне есть две просторные каюты, в которых удобно за столиками может расположиться 24 человека. Над каютами находиться обзорная палуба. Прошу не выходить на неё всем сразу, на палубе должно быть не более шестнадцати человек. Катер оснащен индивидуальными спасательными средствами. - В этом месте его рассказа среди туристов возник шумок. Заметив это, старый моряк сказал:
- Вы не волнуйтесь. Погода сегодня хорошая, и я думаю, что всё пройдет по расписанию и без происшествий.
Затем капитан остановился на маршруте поездки, используя в качестве наглядного пособия прибитую к стене экскурсионного бюро большую карту акватории обитания косаток.
- Пойдем в районе острова Ванкувер, вот сюда, - сказал капитан, ткнув в карту свернутым в трубочку рекламным проспектом. - Сейчас у косаток сезон охоты на лосося, и они подошли к доступным для обзора местам на границе с Канадой. Я буду получать по рации оперативную информацию о местонахождении косаток, и вы их обязательно увидите. А если повезет, то ещё увидим тихоокеанского тюленя и американского белоголового орлана, одного из символов нашей страны. Что непонятно, спрашивайте, - закончил свой инструктаж капитан.
Туристы попались понятливые и вопросов не задавали. Только длинноволосый парень спросил:
- А сколько времени займет наша поездка?
- Часа через три вернемся в эту бухту, - ответил капитан, и пригласил всех на посадку.
На катере туристы попали под опеку приветливой, средних лет женщины – Линды. Специалист по морским животным из университета Сиэтла она подрабатывала в экскурсионном бюро. В первую очередь, Линда раздала пассажирам спасательные жилеты. Взрослые не спешили их надевать, а худенькая, с выразительными черными глазами девочка, лет восьми, с помощью мамы сразу облачилась в необычный для нее наряд. Затем Линда стала предлагать всем желающим проспекты с картой маршрута и фотографиями косаток, а также бинокли. Подойдя к девочке в спасательном жилете, спросила её:
- Как тебя зовут?
- Аманда.
- Скажи мне Аманда, ты, наверное, любишь рисовать?
- Да, люблю, - смутилась девочка.
- Тогда, вот тебе фломастеры и бумага. Рисуй в свое удовольствие.
Девочка поблагодарила, и, положив на столик перед собой чистый лист, задумалась: «Чтобы такое нарисовать?»
Катер набрал ход, и за кормой потянулся белый бурун. Вспаривая форштевнем бирюзовую гладь, он понесся мимо живописных безлюдных скалистых островов к местам обитания косаток.
На палубе ощутимо задувало, и большая часть пассажиров находились в большей кормовой каюте. Пили кофе, смотрели в широкие иллюминаторы на проплывающие за бортом морские пейзажи и слушали лекцию Линды об удивительных морских животных – косатках, млекопитающих семейства дельфиновых.
- Самцы косаток достигают десяти метров длины и весят до восьми тонн. Самки мельче - до семи метров длины и четырех тонн весом, - увлеченно рассказывала Линда. - Косаток легко узнать по оригинальному внешнему виду – спина и бока черные, на брюхе белая продольная полоса и белое горло. Над каждым глазом белое овальное пятно. А у самцов такое же пятно есть позади высокого спинного плавника, который может достигать 1.7 метра.
Время от времени Линда делала секундные паузы, чтобы любознательные пассажиры могли задать ей вопрос. Но туристы, хотя и слушали с интересом, но с вопросами не спешили. Первый вопрос к лектору появился после того, как Линда сказала, что биологи, изучающие косаток в их природной среде обитания, присваивают самцам имена, идентифицируя животных по форме спинного плавника, который выступает из воды, когда косатка плывет. Задал его отец юноши, говоривший с заметным акцентом:
- Я слышал, что косатки животные социальные. Это действительно так?
- Совершенно верно,- ответила Линда. – Косатки образуют устойчивые семьи, которые состоят из одного самца-вожака, нескольких взрослых самок и молодых особей обоих полов. Как правило, каждая семья имеет собственный участок акватории, на котором она кормится и который охраняет от чужаков. В нашем ареале постоянно живут несколько семей, за которыми мы наблюдаем. Более того, эти  животные обладают недюжинными интеллектуальными способностями. Например, косатки из одной местности пользуются собственным языком. Потому, в настоящее время, косаток изучают не только в крупных дельфинариумах и океанариумах, но и в естественных условия.
- А скажите, пожалуйста, - поднял руку курносый плотный японец в круглых очках, - что едят косатки?
- Спасибо за вопрос, - улыбнулась Линда. - Питаются косатки в основном рыбой, например лососем, хотя не брезгуют и теплокровными животными. В южном полушарии основу рациона составляют морские львы, котики и пингвины. Известны случаи охоты стаи косаток на китов и даже на акул. Из-за этого их еще называют убийцами китов.
Она замолчала и окинула взглядом каюту и сказала:
- Пожалуй, это все, что я хотела вам рассказать. С теорией закончили и ждем появление косаток. Сейчас у капитана проясню ситуацию.
В этот момент Аманда, которая всё время, пока шла лекция, сидела за столиком в углу каюты и увлеченно рисовала, закончила свою работу. Подписав рисунок, на котором две косатки плыли  в синем океане под солнечными лучами, она встала, подошла к Линде и, протянув ей свое творение, сказала:
- Вот, я нарисовала косаток.
Женщина взяла рисунок и, похвалив юную художницу, повесила его в каюте на видном месте, под одобрительные возгласы присутствующих.
Через пару минут Линда вернулась и радостно сообщила, что косатки появились в поле зрения. Туристы поспешили из каюты на палубу, распределившись вдоль бортов. Сначала косатки были различимы только в бинокль, а затем их увидели и вблизи.
Группа из трех особей, высоко выставив черные, чуть отогнутые назад треугольники спинных плавников, клином неслась по волнам всего в нескольких метрах от катера, не отставая и не опережая его. Защелкали затворы фотоаппаратов и кинокамер туристов, собравшихся у правого бортового леера. Они так были увлечены съемкой, что мало кто успел среагировать, когда рядом с бортом катера, из глубины, с каким-то утробным звуком, выпрыгнула огромная косатка. Опираясь на мощный хвост, животное поднялось над поверхностью воды так, что было видно его белое брюхо. Мгновение – и многотонная туша обрушалось в океан, обдав холодными брызгами людей. Раздались крики восторга и удивления, сменившиеся вздохом разочарования. Не всем удалось запечатлеть это неожиданное и такое близкое приветствие красивого и мощного морского хищника. Тем не менее, ощущение соприкосновения с дикой природой появилось у многих.
Это чувство окрепло, когда на обратном пути на  Оркас, туристы увидели на галечном пляже одного из островов лежбище лоснящихся тюлений, которые, заслышав шум мотора, лениво поднимали головы. И еще заметили пару белоголовых орланов, величаво восседавших на высоченном дереве, одиноко стоявшего на скалистом мысу. В общем, все было так, как обещал капитан Джим на инструктаже.
Через три часа пятнадцать минут «Orcas express» пришвартовался у пирса напротив экскурсионного бюро. Туристы сошли на берег. Вскоре они уже находились на борту парома, рассекающего волны пролива Россарио на обратном пути к порту Анакортис, который находится в северо-западном углу вечно зелёного западного штата Вашингтон. Наверное, не одному из них надолго запомнился этот удивительный день, ни на что прежде не похожий.

Киев 

“Наша улица” №179 (10) октябрь 2014