ЧЕХОВ И КУВАЛДИН

- Вначале было слово. А в слове был лов. А в лове был логос. По существу слово и является новой формой жизни, которой присущи собственный пульс развития, собственная многоплановость и многозначность, собственный диапазон понимания. Творческий процесс у меня начинается с чувства, а не с идеи и уж тем более не с идеологии. Я - пленник своего рассказа; рассказ жаждет быть поведанным, и мое дело - понять, куда он устремится. В работе по вдохновению или в стихийном нечаянном взрыве энергии - человек и может быть наиболее счастлив, наиболее “похож” на себя. Тогда он действительно открыт другим людям, тогда возможны с ним не казенные, а братские отношения. И вся моя надежда, самая неизменная среди многих мечтаний, одна: пусть люди станут существами, не скованными, не “покрытыми” наглухо, не поглощенными работой по расчету, по тщеславию. Не секрет, Антон Павлович, что читатель у нас, как правило, ориентируется на известные имена. А начинающему писателю, чтобы его читали, нужно быть известным. А как тут станешь известным, когда ты только начал? Чтобы стать известным, писателю требуется полжизни работать на имя, чтобы потом имя работало на него. Вот тут и возникает определенное противоречие. Без имени даже талантливую вещь продвинуть очень трудно.

- Лихорадящим больным есть не хочется, но чего-то хочется, и они это свое неопределенное желание выражают так: “чего-нибудь кисленького”. Так и мне хочется чего-то кисленького. И это не случайно, Юрий Александрович, так как точно такое же настроение я замечаю кругом. Похоже, будто все были влюблены, разлюбили теперь и ищут новых увлечений. Очень возможно и очень похоже на то, что русские люди опять переживут увлечение естественными науками и опять материалистическое движение будет модным. Естественные науки делают теперь чудеса, и они могут двинуться, как Мамай, на публику и покорить ее своею массою, грандиозностью. В Серпухове я был присяжным заседателем. Помещики-дворяне, фабриканты и серпуховские купцы - вот состав присяжных. По странной случайности я попадал во все без исключения дела, так что, в конце концов, эта случайность стала даже возбуждать смех. Во всех делах я был старшиной. Вот мое заключение: 1) присяжные заседатели - это не улица, а люди, вполне созревшие для того, чтобы изображать из себя так называемую общественную совесть; 2) добрые люди в нашей среде имеют громадный авторитет, независимо от того, дворяне они или мужики, образованные или необразованные. В общем, впечатление приятное. Я назначен попечителем школы в селе, носящем такое название: Талеж. Учитель получает 23 р. в месяц, имеет жену, четырех детей и уже сед, несмотря на свои 30 лет. До такой степени забит нуждой, что о чем бы ни заговорили с ним, он все сводит к вопросу о жалованье. По его мнению, поэты и прозаики должны писать только о прибавке жалованья; когда новый царь переменит министров, то, вероятно, будет увеличено жалованье учителей и т. п. В январской книжке “Русской мысли” будет моя повесть - “Три года”. Замысел был один, а вышло что-то другое, довольно вялое и не шелковое, как я хотел, а батистовое. Надоело все одно и то же, хочется про чертей писать, про страшных, вулканических женщин, про колдунов - но, увы! - требуют благонамеренных повестей и рассказов из жизни Иванов Гаврилычей и их супруг. С таким философом, как Ницше, я хотел бы встретиться где-нибудь в вагоне или на пароходе и проговорить с ним целую ночь. Счастье же, которое продолжается изо дня в день, от утра до утра, - я не выдержу. Когда каждый день мне говорят все об одном и том же, одинаковым тоном, то я становлюсь лютым. Я, например, лютею в обществе Сергеенко, потому что он очень похож на женщину (“умную и отзывчивую”) и потому что в его присутствии мне приходит в голову, что моя жена может быть похожа на него. Я обещаю быть великолепным мужем, но дайте мне такую жену, которая, как луна, являлась бы на моем небе не каждый день. NB: оттого, что я женюсь, писать я не стану лучше. В случае беды или скуки камо пойду? К кому обращусь? Бывают настроения чертовские, когда хочется говорить и писать, а ни с кем долго не разговариваю. В клинике был у меня Лев Николаевич, с которым вели мы преинтересный разговор, преинтересный для меня, потому что я больше слушал, чем говорил. Говорили о бессмертии. Он признает бессмертие в кантовском виде; полагает, что все мы (люди и животные) будем жить в начале (разум, любовь), сущность и цель которого для нас составляет тайну. Мне же это начало или сила представляется в виде бесформенной студенистой массы, мое я - моя индивидуальность, мое сознание сольются с этой массой - такое бессмертие мне не нужно, я не понимаю его, и Лев Николаевич удивлялся, что я не понимаю... прочел об искусстве 60 книг. Мысль у него не новая; ее на разные лады повторяли все умные старики во все века. Всегда старики склонны были видеть конец мира и говорили, что нравственность пала до nes plus ultra, что искусство измельчало, износилось, что люди ослабели и проч. и проч. Лев Николаевич в своей книжке хочет убедить, что в настоящее время искусство вступило в свой окончательный фазис, в тупой переулок, из которого ему нет выхода (вперед). Появился новый писатель - Горький, но у него, по моему мнению, нет сдержанности. Он, как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим. Особенно эта несдержанность чувствуется в описаниях природы, которыми Горький прерывает диалоги; когда читаешь их, эти описания, то хочется, чтобы они были компактнее, короче, этак в 2-3 строки. Частые упоминания о неге, шепоте, бархатности и проч. придают этим описаниям некоторую риторичность, однообразие - и расхолаживают, почти утомляют. Несдержанность чувствуется и в изображениях женщин (“Мальва”, “На плотах”) и любовных сцен. Это не размах, не широта кисти, а именно несдержанность. Затем, частое употребление слов, совсем неудобных в рассказах нашего типа: “аккомпанемент”, “диск”, “гармония” - такие слова мешают. Часто он говорит о волнах. В изображениях интеллигентных людей чувствуется напряжение, как будто осторожность; это не потому, что Горький мало наблюдал интеллигентных людей, он знает их, но точно не знает, с какой стороны подойти к ним. Описания природы художественны; он настоящий пейзажист. Только частое уподобление человеку (антропоморфизм), когда море дышит, небо глядит, степь нежится, природа шепчет, говорит, грустит и т. п. - такие уподобления делают описания несколько однотонными, иногда слащавыми, иногда неясными; красочность и выразительность в описаниях природы достигаются только простотой, такими, простыми фразами, как “зашло солнце”, “стало темно”, “пошел дождь” и т. д. - и эта простота свойственна Горькому в сильной степени, как редко кому из беллетристов. Писатель не должен изображать начальников. Нет ничего легче, как изображать несимпатичное начальство, читатель любит это, но это самый неприятный, самый бездарный читатель. К фигурам новейшей формации, как земский начальник, я питаю такое же отвращение, как к “флирту” - и потому, быть может, я не прав. Но я живу в деревне, я знаком со всеми земскими начальниками своего и соседних уездов, знаком давно и нахожу, что их фигуры и их деятельность совсем нетипичны, вовсе неинтересны - и в этом, мне кажется, я прав. Третьего дня я был у Л. Н. Толстого, и он очень хвалил Горького, сказал, что Горький “замечательный писатель”. Толстому нравятся “Ярмарка” и “В степи” и не нравится “Мальва”. Он сказал: “Можно выдумывать все, что угодно, но нельзя выдумывать психологию, а у Горького попадаются именно психологические выдумки, он описывает то, чего не чувствовал”. Я сказал, что когда Горький будет в Москве, то мы вместе приедем ко Льву Николаевичу. Горькому я дал практический совет - печатать не меньше 5-6 тысяч. Книжка шибко пойдет. Второе издание можно печатать одновременно с первым. Еще дал Горькому совет: чтобы, читая корректуру, вычеркивал, где можно, определения существительных и глаголов. У Горького так много эпитетов, что вниманию читателя трудно разобраться, и он утомляется. Понятно, когда я пишу: “человек сел на траву”, это понятно, потому что ясно и не задерживает внимания. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: “высокий, узкогрудый, среднего роста человек с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пешеходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь”. Это не сразу укладывается в мозгу, а серьезная проза должна укладываться сразу, в секунду. Горький по натуре лирик, тембр у его души мягкий. Если бы Горький был композитором, то избегал бы писать марши. Что же касается нижегородского театра, то это только частность; Горький попробует, понюхает и бросит. Кстати сказать, и народные театры и народная литература - все это глупость, все это народная карамель. Надо не Гоголя опускать до народа, а народ подымать к Гоголю. Грубить, шуметь, язвить, неистово обличать - это несвойственно таланту Горького. На днях читал “Воскресение” Толстого, и читал не урывками, не по частям, а прочел все сразу, залпом. Это замечательное художественное произведение. Самое неинтересное - это все, что говорится об отношениях Нехлюдова к Катюше, и самое интересное - князья, генералы, тетушки, мужики, арестанты, смотрители. Сцену у генерала, коменданта Петропавловской крепости, спирита, я читал с замиранием духа - так хорошо! А m-me Корчагина в кресле, а мужик, муж Федосьи! Этот мужик называет свою бабу “ухватистой”. Вот именно у Толстого перо ухватистое. Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из Евангелия, - это уж очень по-богословски. Решать все текстом из Евангелия - это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Почему текст из Евангелия, а не из Корана? Надо сначала заставить уверовать в Евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстами. Мы говорили о серьезном религиозном движении в России. Вернее, про движение не в России, а в интеллигенции. Про Россию я ничего не скажу, интеллигенция же пока только играет в религию и главным образом от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались. Хорошо это или дурно, решить не берусь, скажу только, что религиозное движение - само по себе, а вся современная культура - сама по себе, и ставить вторую в причинную зависимость от первой нельзя. Теперешняя культура - это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет для того, чтобы хотя в далеком будущем человечество познало истину настоящего Бога, - т. е. не угадывало бы, не искало бы в Достоевском, а познало ясно, как познало, что дважды два есть четыре. Теперешняя культура - это начало работы, а религиозное движение есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает. Хотя я и бросил литературу, но все же изредка по старой привычке пописываю кое-что. Пишу теперь рассказ под названием “Архиерей” - на сюжет, который сидит у меня в голове уже лет пятнадцать.

Беседовал Юрий Кувалдин

“Наша улица”, № 7-2004

ЮРИЙ КУВАЛДИН ОБ ИСААКЕ ЛЕВИТАНЕ

ЗЕЛЁНЫЙ ЛЕВИТАН

От Полянки я прошел Хвостовым переулком к Якиманке, подземным переходом перешел на ту сторону, к Бабьегородскому переулку, которым спустился к Парку искусств. Шел легкий снежок. Бронзовые фигуры “Туфельки”, “Березка” моего друга Дмитрия Тугаринова смотрелись в морозец еще лучше. В новой Третьяковке на Крымском валу, 10, впервые за несколько лет обнаружил большую очередь в кассы. Исаак Ильич Левитан в год своего 150-летия успешно собирает народ. Был похоронен Левитан на Еврейском кладбище в 1900 году, на том месте, где теперь новый театр Петра Фоменко. Галерея на Крымском валу - это коробка гигантских залов, скорее приспособленных к выставке тракторов и сеялок, нежели картин. Стены отделаны холодным камнем. Неуютно. Человек в таких залах измельчается. СССР, как и всякая империя, давил людей размерами. На выставке Левитана по кругу поставлены и прикреплены к потолку стенды, на каждом из которых по одной картине. Народ клюет на известное. Народу нравится знакомое. Вдруг обнаружил странную вещь, весь Исаак Левитан - зеленый. Разных оттенков зеленого, но абсолютно весь насквозь зеленый. Даже в нехарактерных для него поленницах среди берез. Какие-то производственные картины, которые вижу впервые. Вся Россия Левитана - это природа, которая, в сущности, не есть Россия, даже когда на школьном пейзаже красуется желтая береза, осенью, горящая, как свечка. Но в этом сила Левитана, в том, что он изобразил природу вообще, а не Россию. Страна начинается с города, с дорог, с того, что создано человеком. В Росссии человека, кажется, по картинам Левитана, нет. Такая же природа в Канаде, такие же места в Европе. Вся зелень, от болотного до желтого, у Левитана красивая. Видно его старание быть красивым. Хотел работы продавать. И продавал. Рощица, река, вата облаков на синем небе. По поводу облаков надо прямо сказать, что он их лепит где надо и где не надо. Кажется, они сейчас от тяжести упадут, но Левитан умудряется их как-то зацепить за синее небо. Так Коля Недбайло всюду на своих продажных гуашах лепил луну и северные валуны у озер. В сущности, Левитан полная протоивоположность серьезному, строгому, часто трагичному Чехову, хотя и друг. На витринах лежат книги малого формата с каллиграфическими автографами Антона Чехова - другу Исааку Левитану. Сорок лет прожил Левитан. В последние годы заметно уходит от фотографической схожести с объектом. Повлияли западные поездки. Видимо, увидел импрессионистов. Вот и у него много воздушных, почти акварельных картин. Особенно это заметно в маленьких картинах, почти этюдах. У Левитана преобладают небольшие картины. Но есть и хрестоматийные большие, выставочные, лучшая из которых, на мой взгляд, “Над вечным покоем”. В темных зеленоватых тонах. Покойник быстро зеленеет.

Юрий КУВАЛДИН

Над Черным морем Трапезунда всходило солнце

‘“НВ” предлагает своим читателям очерк несколько неожиданный, выходящий за рамки своей установившейся традиции. Написанный российским писателем Юрием КУВАЛДИНЫМ, он — особый. Это некий гибрид очерка, причем исторического с лирическим, эротического оттенка рассказом. Автор, следуя примеру многих русских писателей, обращается к нашей истории, к “армянскому вопросу”, к резне в Трапезунде. Он удивительным образом монтирует исторические “кадры” с современными.
Ю.Кувалдин широко известен в России. Ему уже хорошо за 60, автор нескольких десятков книг и множества публикаций. Основатель и главный редактор журнала современной русской литературы “Наша улица”, а также основатель и директор первого в СССР частного издательства “Книжный сад”. Выпустил более сотни книг тиражом более 15 млн. Недавно вышло собрание сочинений Юрия Кувалдина в 10 томах.

Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН

Над Черным морем Трапезунда всходило солнце

ВЛАДИМИР КОЛЕЧИЦКИЙ ОТ СЕБЯ

Владимир Колечицкий










ИРОНИЧЕСКИЕ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ HOMO SAPIENS

Отсебятина

Автопосвящение:
Тропа Чайковского. Сосна Шишкина.
Поляна Толстого. Скала Рериха.
И ничего моего в пейзаже...

Появился я на свет в отдельно взятой стране в 1938 году. Накануне Дня смеха, когда многим было не до шуток.
Родился в рубашке, поскольку со шмотками тогда было плохо. По мере утверждения материализма, материя исчезла вовсе: не стало ни мяса, ни обуви...
Может быть, поэтому у меня было счастливое, но трудное и босоногое детство, несмотря на то, что род наш имеет глубокие дворянские корни. Прапрадед мой Гуль-Колечицкий вместе с Кутузовым брал Париж. А отец мой, хоть и потерял приставку Гуль, но стал генералом Генштаба и брал Берлин.
В отличие от своих славных предков я ничего не брал. Чужого мне не надо.
Мои юные годы прошли не под аккомпонемент великого Рихтера, как, например, у Александра Ширвиндта (не в обиду ему это сказано), а под блатной жаргон бауманской шпаны.
Когда научился читать, узнал, что на 10 библейских заповедей использовано около 300 слов. Для Декларации независимости потребовалось уже 1500. А одно из сообщений об установлении новых цен на уголь в США содержит 26811 слов!
Понял, что люди становятся болтливее.
Я поклялся облегчить участь человечества и не сочинять громоздких произведений. Из любви к ближнему решил писать афоризмы.
“Краткость - сестра таланта” - это мне импонировало. Тем более, что у меня не было других родственников.
А когда усвоил мысль Станислава Ежи Леца: “Достаточно одной фразы - остальное болтовня!”, я окончательно укрепился в своем выборе и вывел первый афоризм: “Вначале было слово. Потом слова, слова, слова”...
Его напечатали, удержав, разумеется, подоходный налог.
С тех пор я систематически выплачивал его “Литературной газете”, “Комсомольской правде”, “Авроре”, “Вопросам литературы”, “Крокодилу”, “Науке и религии”, “Огоньку” и другим не менее серьезным изданиям.
Немалая доза подоходного оседала в светлой памяти “Кабачке 13 стульев”. Но это меня не смущало, поскольку я знал первую заповедь юмористов: “Острить и занимать деньги нужно внезапно”...
Как-то на вечере смеха меня спросили:
- Почему вы стали заниматься юмором? Я ответил:
- Наверное, потому, что живу между больницей имени Остроумова и дурдомом на Потешной... А если серьезно, то я давно заметил, что интерес слушателя, зрителя, читателя, в основном, держится на трех “С”: Страх, Страдание и Смех (Секс я не считаю, поскольку его у нас нет. Старая шутка!). И вообще мне кажется, что в букве “С” есть что-то магическое. Не случайно Владимир Набоков заметил:
“Разница между комической стороной вещей и их коСмической стороной зависит от одной свистящей согласной...”
Вероятно, не случайно: Союз Советских Социалистических ... ИоСиф ВиССарионович Сталин...
Увы, Страх и Страдание стали ритуальной частью нашего бытия, поэтому я выбрал смех.
Смех Сквозь Слезы. Заметьте - опять три “С”. Смеясь и плача окончил факультет журналистики МГУ. С 1972 года - член Союза журналистов СССР, а с 1980-го - лауреат премии “Золотой теленок” и журнала “Аврора”.
Участник телепередач “Вокруг смеха”, “Утренняя почта” и десяти юмористических сборников.
Однажды попал в переплет мировой антологии по жанру афоризма, которая вышла в Болгарии.
В списке авторов соседствую с Жаном Кокто и Козьмой Прутковым.
Был “отцом” и главным редактором юмористического журнала “ВО!”. Вечная ему память.
Написал книгу миниатюр “Запретные плоды раздумий”, которую смог издать только в годы неслыханной для нас гласности!
Первая половина моей сознательной жизни прошла во времена культа, вторая - в эпоху застоя. Такое впечатление, что я еще не жил. Пора начинать жить!
Но мне не суждено было внести свою лепту в общий фонд оптимизма - приспела Павловская реформа с человеческим лицом, и жизнь вновь повернулась к нам задом. Этой позе весьма способствовали и приватизация, и, конечно, деноминация всей нации.
Воистину “народ может жить, но ему нельзя!”... Большинство мыслей этой книжки родилось в годы тоталитарного режима. Мне знакомо цветаевское: “Я очень сама любила смеяться, когда нельзя”. А когда разрешили, смеяться уже не хотелось, надо было “вползать” в рынок...
Казалось бы, “разгул” демократии и гласность девальвировали нашу сатиру, и время подтекстов ушло. Однако, думаю, аллюзия остается тем бульоном, который питает раздумье, оставляя читателю возможность пробраться во внутренние покои смысла. Ведь, по словам Искандера, оттенки - лакомство умных...
Эта книжка - смею надеяться - “голос нынешнего века и виденья той поры”, иронические штрихи к портрету “Homo Sapiens”, своеобразный Веселый Ковчег, на борт которого я взял малые жанры.
Бытует мнение, что “афоризм - это полуправда, сформулированная так, чтобы сторонников второй половины хватила кондрашка”...
Но не пугайтесь. От смеха еще никто не умирал! Так что смелее в путь... Отдать концы!
Вл. Колечицкий.

ВАЛЕРИЙ РОНЬШИН "ЖИЗНЬ УХОДИТ ИЗ-ПОД НОГ"

***
Жизнь уходит из-под ног!
Я скольжу куда-то вбок!
Я хочу увидеть Бога -
Вижу белый потолок!
Где же Бог?!
Ну где же Бог?!
Жизнь уходит из-под ног!
Мне приносят телеграмму:
«Приезжай ко мне, дружок,
У тебя теперь сынок».
Не могу (я отвечаю),
Жизнь уходит из-под ног!
За окошком мокнет ночь,
Кто-то молит:
«Помогите...
Помогите...
Помогите...»
Может я бы и помог,
Но...
Жизнь уходит из-под ног!

НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ ПИСАТЕЛЬ

НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ:
“Я ЛИТЕРАТУРОЙ НАЧАЛ ЗАНИМАТЬСЯ ЕЩЕ В ШКОЛЬНЫЕ ВРЕМЕНА”

- То, что вы выдающийся композитор, Никита Владимирович, достаточно назвать только песню “Темная ночь”, известно всем. Но мне интересно, почему вы вдруг стали писателем?

- Писать музыку и литературные произведения я начал, практически, одновременно. Первым моим музыкальным сочинением был вальс, написанный в 8-летнем возрасте и посвященный дню рождения дочери Леонида Осиповича Утесова. Первую свою оперетту “Как ее зовут” я написал в 15 лет. Ее поставили в ленинградском Клубе печатников, а затем перенесли на профессиональную сцену Театра музкомедии. Билетерша долго не хотела пускать меня, юного, в театр и предлагала прийти с мамой в воскресенье на утренний спектакль. Еще подростком я брал уроки у выдающегося композитора Александра Глазунова. В 21 год я вольнослушателем окончил Ленинградскую консерваторию. Свою первую песню “Письмо в Москву” я написал для песенного конкурса... и забыл о ней. Приехав однажды в Москву, я увидел в афише Сергея Лемешева свою песню. Тогда мне было 18 лет. Должен вам, Юрий Александрович, сказать, что я литературой начал заниматься еще в школьные времена, и потом я, в молодые годы, когда еще жил на своей родине в Ленинграде, тогда еще в Петрограде, я печатал в газете “Смена”, молодежной газете, стихотворные и прозаические фельетоны на различные темы. И оттуда пошло как-то мое увлечение литературой, после чего я начал печататься потихоньку в газетах, а потом у меня вышли две книги, два романа, один про композиторов, который назывался “Завещание Глинки”, и персонажи этого романа в большей степени перестали со мной здороваться, несмотря на то, что я всячески их загримировал, но они по своим характерам и деятельности, в общем, себя узнали. И второй роман “Интересное кино” про кинематографистов, с которыми произошло то же самое. В детские годы, в юношеские, в молодости круг чтения у меня был достаточно широк, но если говорить по авторам, то я очень любил человека, с которым я не могу сказать, что дружил, потому что была значительная разница в возрасте, но был в очень хороших отношениях, это Михаил Михайлович Зощенко. У меня есть полное собрание его сочинений. Сейчас, между прочим, могу вам показать одну книгу, которая, может быть, является уникальной. (Никита Владимирович достает с одной из полок стеллажа книгу среднего формата в старом изящном переплете.) Так, читаю надпись на книге Михаила Зощенко “Возвращенная молодость”: “Дорогому Никите Богословскому сердечно любящий Вас М. Зощенко. 13 июля 1954 года. Ленинград”. Самое занятное, что я совсем недавно, на днях, перелистывая эту книгу, нашел вот такую надпись Зощенковскую: “О, мои грустные опыты! И зачем я захотел все знать! Вот теперь я не умру так спокойно, как надеялся”. И помимо тех двух романов, о которых я вам сказал, у меня вышло три или четыре книжки юмора, собранного из того, что я печатал в периодике в свое время, в частности, туда, в эти книжки, вошли мои “Заметки на полях шляпы...”, которые я писал, печатал, начиная с 1991 года, в “Вечернем клубе”, в “Вечерке”, а дальше это разошлось по разным изданиям, и до сих пор печатается. А теперь я напечатаю последнюю подборку, на чем завершу этот мой цикл. Из всех дней недели больше всего не люблю субботу и воскресенье, поскольку в эти дни исключены все деловые контакты. Свободного времени почти нет, лучшим отдыхом считаю переключение с музыки на литературу. Любимая музыка - Моцарт, Шостакович, в песенном жанре: Соловьев-Седой, Пахмутова, Фельцман. Помимо произведений русских классиков люблю творчество Ильфа и Петрова, Зощенко, о котором уже сказал, Булгакова, Платонова, в поэзии - раннего Заболоцкого, Олейникова, Хармса, а также зарубежных писателей: Марка Твена, Честертона, Анатоля Франса. Люблю также живопись примитивистов. В разные годы увлекался разведением экзотических рыбок, содержал три огромных аквариума. Еще одной признанной моей “специальностью” считается розыгрыш друзей. Иногда мои розыгрыши строились по сложным законам драматургии, поэтому чужие розыгрыши многие часто приписывают мне.

- Скажите, пожалуйста, меня всегда интересуют мотивы начала литературного творчества, что побудило вас писать, ведь вы серьезно занимались музыкой, и вдруг вас потянуло совершенно в другую степь, скажите, какие причины были?

- Может быть, потому, что я всегда был книголюбом, домашняя библиотека у меня насчитывает тысяч десять томов, любовь к литературе, еще и такое - а ну-ка попробую и я, это какой-то элемент, вряд ли это можно назвать честолюбием, но спортивно-соревновательный элемент был. Чувствуя в себе какие-то силы, какие-то мысли, я пытался запечатлеть их на бумаге. Русский язык я довольно хорошо знал, фантазия у меня была всегда достаточная и музыкальная, и литературная, идущая от того, что я впитал из прочитанного. Я очень хорошо знал Юрия Карловича Олешу. Мы с ним чуть ли не каждый день встречались в кафе “Националь”. У меня даже есть такое эссе по поводу наших встреч. Я с Юрием Карловичем был в отличных отношениях. Он людей, по-моему, не очень любил. Он мне рассказывал много разных историй из своей жизни. Знаменитая история с одним его днем рождения. Он лежал, без копейки денег, просто закрывшись рваным одеялом и повернувшись лицом к стене. И Эммануил Казакевич, который был влюблен в творчество Олеши, решил сделать ему подарок. Узнал у Ольги Густавовны его размеры, и купил ему очень хороший костюм в комиссионке. И принес туда, и Ольга подходит к Юрию Карловичу, и говорит: “Юра, Юра, посмотри, какой прекрасный подарок тебе сделал Эмма”. Олеша повернулся, посмотрел одним глазом и сказал: “Не мои тона”. И повернулся к стенке опять. Я почему вспомнил про Олешу. Он как бы создал систему работы писателя, если назвать эту систему по его книге “Ни дня без строчки”. Но я думаю, у меня такое подозрение, что “Ни дня без строчки” Олеша написал за одну неделю, и потом выдал это за “Ни дня без строчки”. Зная его манеру, и зная его неожиданный напор недели на две, и потом полная расслабленность, пауза. Я думаю, что это была одна из его легенд. У меня бывает такое состояние, когда на меня что-то находит, и я пишу как бы в беспамятстве. У Олеши была какая-то смешная история, когда он приехал во Львов. Что-то с лифтом там у него произошло. С лифтерами. Город ему не понравился. Там гостиница “Жорж” была, самая знаменитая. Олеша поехал туда, вообще, повидать родителей. Директором в гостиницу, которая прежде была частной, назначили какого-то партийного товаарища. Он собрал всех служащих и сказал им: “Теперь будем работать по-новому, по-советски, по-настоящему. Вот, например, лифтер, вот ты. - Встает седобородый какой-то человек. - Буду нещадно штрафовать, если будет лифт останавливаться”. Тогда тот говорит: “Пан директор, а разве можно я отвечу?”. - “Давай”. - “А для чего должен останавливаться лифт?” Из современной литературы я читаю Сорокина и Пелевина. И к обоим отношусь положительно. Должен вам сказать, что я с гигантским удовольствием прочел последнюю вышедшую книгу Пелевина, где было какое-то сочинение с очень длинным названием. Чрезвычайно интересно для меня. Так я писать не умею сам, но прочитать это доставило мне очень большое удовольствие. А Сорокина я впервые прочитал лет двенадцать тому назад, это была “Очередь”. Причем, я прочитал это в Париже.

- Меня еще чрезвычайно интересует ваше отношение к поэту, композитору, исполнителю собственных песен, художнику, автору “Нашей улицы” Евгению Бачурину.

- Помню, в советские времена, в Московском Союзе композиторов, я был некоторое время председателем бюро комиссии массовых жанров. Боже мой, какое количество бездарностей и нахалов приносили нам свои “сочинения” для их последующей реализации со ссылкой на мнение Союза. И если из сотен песен находилась лишь одна, не лишенная дарования, мы единодушно ее поддерживали. Однажды я получил довольно неожиданное письмо от народного артиста, известного композитора, профессора Московской Консерватории Анатолия Николаевича Александрова, музыканта безупречного вкуса и мастерства. В письме этом он просил прослушать на нашей комиссии какого-то художника, сочиняющего самодеятельные песни. Звали его Евгений Бачурин. Отказать мэтру было невозможно и пришлось назначать прослушивание. Вошел молодой худощавый брюнет с гитарой. Наше бюро, состоящее из известных мастеров песенного жанра, уже приготовилось к очередной потере времени. Бачурин взял гитару и слегка хрипловатым, но приятным голосом запел (кажется, это была песня “Дерева”). Буквально через несколько тактов равнодушие и скука исчезли и мы внимательно, с интересом, дослушали песню до конца (а бывало, прерывали автора уже через несколько строчек). Очарование мелодии, оригинальность и красота гармонии, превосходные стихи нас просто покорили. И спето было очень хорошо, и сыграно на гитаре весьма профессионально. Затем по нашей просьбе Евгений исполнил еще несколько своих песен. Мы были очарованы. Многие его поддержали. “Дайте, пожалуйста, ноты”, - попросил я. “А у меня нот нет”, - сказал Бачурин. “Тогда принесите завтра”. - “А у меня вообще записанных песен нет”. Я не стану производить музыковедческий анализ произведений Бачурина, но замечу, что любая из его песен достойна профессионального анализа, поскольку они при легкости восприятия, конструктивно, мелодически и ритмо-гармонически весьма необычны, новаторски и заслуживают внимания музыковедов. Тексты популярных в наше время песен, будучи оторваны от мелодии, оказываются, как правило, малограмотной чепухой, пошлятиной. Песенные же тексты Бачурина можно печатать без музыки как стихи. И они покажутся прекрасными, а уж с музыкой!.. Я присутствовал на нескольких авторских концертах Евгения. Народ у нас, скажем прямо, не особо сентиментальный. Но частенько после какой-либо песни я видел слезы на глазах у слушателей - то ли от созданного песней настроения, то ли это было слезами радости от настоящего высокого Искусства. Мы слышим его фамилию реже, чем смертельно надоевших, бездарных эстрадных и телевизионных “звезд”. Это потому, что одной из характерных черт его является скромность, а покупать себе славу он считает для себя постыдным. У него своя, преданная ему аудитория разного возраста. И песни, которые он пишет сейчас, не потеряли своего обаяния, только стали чуть-чуть сложнее, ближе к жанру баллады, а мастерства еще прибавилось. Он в полной творческой форме. И признаться честно, слушая какую-нибудь его песню, иногда завидуешь: “Ах, черт, почему же не я ее написал!”

- Я очень люблю и высоко ставлю творчество поэта Алексея Фатьянова. Вы, Никита Владимирович, с ним работали, вы его знали, скажите о нем несколько слов.

- Он был очаровательный человек в жизни, веселый, неистребимый пьяница, но в пьяном виде он не буянил, он просто становился немножко веселее, никаких ни скандалов, ни падений, никаких этих экцессов не было. Выпивать он любил. И к сожалению умер очень молодым. Он сошел с самолета, и у него давление было, с давлением у него неважно было всю жизнь. Алеша, я думаю, прочитал много русских стихов. Однако не было никакого на него влияния. Он был очень самостоятельный. Не любил, когда ему кто-то из поэтов или композиторов что-либо подсказывал. Работал он довольно быстро, почти ничего не поправлял. У меня с ним была просто личная дружба. Мы с ним сначала написали каких-то две незначительных песни для театра Моссовета. И только одна вещь, которая до сих пор существует: “Три года ты мне снилась”. В 1946 году, наряду с Постановлением о писателях Зощенко и Ахматовой, вышло и другое Постановление ЦК ВПК(б) “О кинофильме “Большая жизнь”, к которому мы с Алешей и написали эту песню. Картина пролежала “под сукном” до 1958 года. (Богословский напевает, а я подпеваю. - Ю. К.)

Мне тебя сравнить бы надо
С песней соловьиною,
С тихим утром, с майским садом,
С гибкою рябиною,
С вишнею, с черемухой,
Даль мою туманную,
Самую далекую,
Самую желанную.
Как все это случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
И сердцу вдруг открылось,
Что мне любить пора.
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
Мне тебя сравнить бы надо
С первою красавицей,
Что своим веселым взглядом
К сердцу прикасается,
Что походкой легкою
Подошла, нежданная,
Самая далекая,
Самая желанная.
Как все это случилось,
В какие вечера?
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.
И сердцу вдруг открылось,
Что мне любить пора.
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера.

Стихи совершенно прелестные. Фатьянов обладал каким-то шестым чувством, очень лиричным и ясным. В сущности, все свои самые лучшие стихи он написал экспромтом. А в жизни с ним мы были очень дружны, и еще с Васей Соловьевым-Седым. В те времена это были мои самые лучшие друзья. У меня вообще не так много было поэтов для песен. Это был Женя Долматовский. Был Матусовский, с которым у нас, в общем, получались песни, которые потом не имели успеха. Я не знаю, может, я виноват, но популярности они не имели. А Фатьянов меня сразу привлек, когда я послушал те песни, которые он писал с Соловьевым-Седым. Я понял, что это мое тоже. С Васей у нас такой ревности не было. Но должен вам сказать, что песня Соловьева-Седого “Подмосковные вечера”, это уже не Фатьянов, настолько мне близка, что если бы Вася не написал ее, то написал бы я, потому что это интонационно, гармонически и по всем компонентам было абсолютно мое. Я жалею, что мало сейчас это исполняется, играют полную ерунду. У нас песни потеряли мелодичность напрочь. Только один ритм и грохот, по-видимому, для людей, не имеющих музыкального слуха.

Беседовал Юрий Кувалдин

“Наша улица”, № 4-2004

РЕЙН, КУВАЛДИН, БРОДСКИЙ

Юрий Кувалдин и Евгений Рейн. 2003

Иосиф Бродский

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ РОМАНС

Евгению Рейну, с любовью

Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый год по темно-синей
волне средь шума городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будут свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.

28 декабря 1961

РОДИНА

Юрий Кувалдин. "Родина". - 576 с. Издательство "Книжный сад", Москва, 2004

В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах умерла Родина. Тогда еще от Истории КПСС ум за разум зашел. И надо было петлю сделать из веревки в вершок шириной и вершков в восемь длиной, под левую мышку изнутри.
Рыжая, маленькая, в красном платье с белой сумочкой старуха Щавелева Людмила Васильевна, член КПСС, доцент кафедры Истории КПСС, кандидат исторических наук, поднялась на трибуну Мавзолея Владимира Ильича Ленина. В левой руке у нее была петля, а в правой - топор. Она обратилась ко всему советскому народу и ко всему прогрессивному человечеству с экстренным сообщением, что это она удавила Родину. Телекамеры крупно показали сначала Щавелеву, затем справа от нее - Порфирия Петровича, а слева - Понтия Пилата...

ПРЕМИЯ У ЕВГЕНИЯ ЛЕСИНА...

На снимке (слева направо): Андрей Щербак-Жуков, Евгений Лесин, Алиса Ганиева, Ольга Рычкова.

группа ЧЛЕН, или Глазенап и Бармаглот, приходии на Винзавод
сегодня в 19.00
на винзаводе в галерее гельмана Виктор Гоппе презентует наши книжки - Чемоданова, ЛЕсина, Немирова (сокращенно ЧЛЕН)
(вариант: ЧЕЛН - ЧЕмоднанов, Лесин, Немиров)
подробнее и официальнее:
25 ноября, четверг, 19.00, Галерея М&Ю Гельман на Винзаводе
Товарищество "опять Осумасшедшевшие Безумцы" представляет:
ЧЕТВЁРТЫЙ СЕЗОН БЕЗУМНЫХ ФТОРНЕККОВ
Бук-арт-фторнегг:
Однодневная выставка Авторских книг Виктора Гоппе из серии
"ВУЛКАН ОСУМБЕЗ".
В программе:
1. Открытие выставки,
2. Презентация книг трёх авторов:
Андрея Чемоданова,
Мирослава Немирова,
Евгения Лесина,
3. Закрытие выставки.
Вход свободный, авторы будут, книги можно будет посмотреть, полистать и почитать.

Виктор Гоппе.
Родился в Кинешме (Ивановская обл.) в 1962 году.
С 1989 года активно занимается авторской книгой, основал "Издательство В. Гоппе", в котором выпустил более пятидесяти оригинальных книг. Участник многих Российских и зарубежных выставок авторской книги. Летом 2010 года начал выпуск серии книг "Вулкан Осумбез". Пока в серии вышло три книги: Андрея Чемоданова, Мирослава Немирова и Евгения Лесина. На очереди книги Всеволода Емелина и Андрея Родионова.

На прошлой неделе в столичном клубе «Билингва» были представлены новые книги сотрудников «НГ-EL», вышедшие в «Издательстве «Независимая газета». На этот раз редакторы и обозреватели «НГ-EL» выступили не в привычном для них качестве рецензентов чужих книжек, а как авторы собственных. Поскольку все издания оказались разножанровыми – стихи, критика и даже монография по теории кинодраматургии, то вечер получился пестрым и непринужденным.

Книжка ответственного редактора «НГ-EL» Евгения Лесина «Вулкан Осумбез и молодильные яблочки» вышла в другом издательстве – Виктора Гоппе, поэтому Лесин ограничился ролью первооткрывателя вечера, пообещав много всего интересного, включая литературный стриптиз.

Начали, однако, с поэзии – со сборника стихотворений редактора «НГ-EL» Ольги Рычковой «Логика вещей». Сочетание «лирики» и «логики» оказалось биографически оправдано: когда-то автор окончила экономический факультет Томского госуниверситета, а потом Высшие литературные курсы при Литературном институте имени Горького. Первая большая публикация ее стихов состоялась в конце 1990-х в журнале «Юность», за которую Ольга стала лауреатом журнала. Нынешний главный редактор «Юности» поэт Валерий Дударев рассказал, что ему часто приходится ездить по стране с лекциями о современной русской литературе и он всегда говорит об Ольге Рычковой, «потому что это свой мир, спокойный разговор с читателем. Эта поэтическая речь держится то ли на каком-то особом синтаксисе, то ли на античности, попавшей в томские земли. И дело даже не в премии и не в «Юности», ее стихи все равно пробились бы. Главное, что они есть, как живые существа в природе...». «Экскурс в историю» продолжил Евгений Кольчужкин – поэт, отец-основатель томского, а ныне московского издательства «Водолей», где в 1997 году вышла первая поэтическая книжка Рычковой «Каждый охотник»:
– Когда в издательство пришла с рукописью молодая очаровательная девушка, я подумал, что ничего хорошего от нее не жди. Но открыл рукопись, как полагается, на последней странице – и пропал сразу же: «Ты вместо мраморных Афин/ В ином краю рожден,/ Где друг степей славянофил/ Кукует под дождем.// А после ветер и мороз/ Все высушат до дна.../ Но что Гекуба? – вот вопрос./ Но что тебе она?// Сия пустынная страна –/ Отшельнический скит./ Из Муз веселых ни одна/ Сюда не долетит.// Идет к закату этот век –/ Поверхностен и груб.../ И что Гекуба, человек? –/ Хоть тысяча Гекуб...» С этого момента стало ясно, что ничего не остается делать, как книгу издавать.
На этом дифирамбная часть завершилась, и перешли к собственно поэзии – точнее, к модному сегодня жанру видеопоэзии: были показаны несколько видеоклипов Александра Анашкина на стихи Рычковой.
Затем слово взял самый «научный» участник вечера – обозреватель «НГ-EL» Андрей Щербак-Жуков, представивший свою пока не защищенную диссертацию «Древний миф и современная фантастика, или Использование мифологических структур в драматургии жанрового кино». Он поведал историю создания своего произведения – в ней оказался замешан квартирный вопрос. Точнее, московская прописка: по окончании ВГИКа другой легальной возможности остаться москвичом, кроме как поступить в аспирантуру, не было. Хотя научный интерес тоже имел место.

ВОЗДУХ СВОБОДЫ

Эмиль Сокольский

«Ничтожные мысли одолевают… Дома серые, все прохожие одеты в серое, лица у всех серые, небо серое... Такое впечатление, что не по этому свету гуляешь, а – по тому...» (из письма питерского прозаика Валерия Роньшина к Юрию Кувалдину). Чтобы держать себя в форме, всё дело в простой самодисциплине! – отвечает Кувалдин.

Я продолжаю мысль Юрия Александровича уже художественно, его же словами: «В России многое от душевной погоды зависит. Почему? Потому что Россия – страна непогоды».

Вот как: ответ, специально Роньшину, то есть даже с поправкой на Петербург («страна непогоды»!), был уже давно писателем приготовлен в романе «Так говорит Заратустра». Нужно только открыть книгу, и найти, как мысль развивается дальше: «…свобода – это воздух. Воздух может быть жарким, а может быть холодным. Стало быть, свобода включает в себя разное, от плюса до минуса».

Конечно, бывает и душевная непогода, а как же иначе. Но главное – никакой зависимости от неё! дышать воздухом свободы!

ТАК ГОВОРИТ ЛЕСИН

Евгений Лесин

Тирли-фить, или Ненавижу филологов

Александру Люсому, моему кумиру в литературоведении

Ненавижу филологов. Вот, скажем, небезызвестный (в криминальных кругах) серийный убийца Кувалдин. Только филологов резал. Не журналистов, не писателей, а именно что литературоведческую сволочь.

Кстати, небезызвестный (в литературных кругах) писатель Кувалдин, поговаривают, потому и выбрал себе псевдоним Кувалдин, что где-то прослышал о знаменитом убийце. Он (Кувалдин-писатель) просто влюбился в него (Кувалдина-убийцу). Повесил портрет в гараже (странное дело: автомобиля у КП - для краткости именно так будем звать Кувалдина-писателя - не было, а гараж почему-то был). Написал его подробную биографию, посвящал КУ - Кувалдина-убийцу мы (тоже для краткости) будем называть именно так - лирические стихи и сюиты. А если где (на помойке там или на какой окололитературной презентации) встречал филолога, то громко улюлюкал, свистел и плевался. Люди, кричал дурными голосом, ратуйте! Филолог идет! Ату его, болезного, тирли-фить!

Что значит это тирли-фить никто точно не знает, но как-то тут в субботу пил я в прокуратуре. Пил реквизированный у китайцев поддельный спирт, так там со мной и разоткровенничались. КУ, оказывается, был не просто серийный убийца, но и сексманьяк. Убивая филолога, он испытывал высшее эротическое наслаждение, а, испытывая высшее эротическое наслаждение, всегда насвистывал: тирли-фить. Кстати, довольно известный клич татаро-монгольских масонов.

Что же до гаража, то (все в той же прокуратуре со мной поделились - правда, пили уже не реквизированный спирт, а подмосковный самогон, принесенный в качестве взятки за справедливый и скорый суд) ведь КП, оказывается, был не просто писателем. Он еще и журнал издавал.

Ну а вы ведь знаете, наверное, что значит в наше время журнал издавать? Сплошное мучительство. Потому что все теперь пишут, все печататься хотят, а слов, понятное дело, или не знают вовсе или если и знают пару десятков, то складывать их не способны. При большевиках все было просто: незнакомого автора на порог не пускали, а почту сжигали, не читая. Теперь, когда свирепствуют ветры демократических перемен, швейцара с топором накладно держать, вот и хлынули авторы во все журналы. Вы почитайте, если не жалко времени. Нету ни Льва Толстого, ни Егора Исаева в периодике, а все сплошь Михаил Рощин да Линор Горалик. Просто зла не хватает. Это у нас, доверчивых алкоголиков, не хватает, а у КП хватало, да еще как хватало!

Приходит к нему автор, приносит рукопись. Илья Стогоff, например, или тот же Линор Горалик. Рукопись, конечно, грязная, у Стогоff"а - то ли в слезах, то ли в мармеладе, а у Горалик - и в пиве разливном, и в какой-то олифе, а то и вовсе прожжена папиросками (курят они, что ли, писатели-то эти, когда пишут?). Про текст, полагаю, и говорить нечего. Скучища, сплошной русский патриотизм и филологическое мракобесие. А КП - хитрый издатель-то. Он рукопись просмотрит, на писателя тоже глянет, да и заведет в гараж. А выйдет из гаража - один!

А потом почему-то заместители главного редактора "Режь филологов" (именно так назывался его журнал) торгуют на ближайшем базаре: кто мясом, кто одеждой, кто паспортом заграничным. Так, кстати, КП и финансировал свой журнал-то, ибо ни Сорос, ни писатель Солженицын ему денег почему-то не давали. Ну, Сорос, известная жадина, а Солженицын, говорили мне в той же прокураторе (я их тогда угощал ворованным коньяком), и сам, если жены дома нету, запирается в туалете, и занимается филологией. Хотя, думаю, все это враки и клевета коммунистическая - насчет Солженицына, конечно. Он ведь сидел, а на зоне хуже филолога только литературовед.

Так вот и существовал небезызвестный в литературных кругах журнал "Режь филологов". Что до прокураторы, то там КП боялись даже больше, чем КУ. Говорил же ведь еще старина Ницше: идешь к писателю, напиши завещание. Очень верно говорил!

"НАША УЛИЦА", № 1 (50)-2004-Юбилейный

ТРОПА ВАДИМА ПЕРЕЛЬМУТЕРА

На снимке (слева направо): поэт Вадим Перельмутер и писатель Юрий Кувалдин в усадьбе поэта Петра Андреевича Вяземского Остафьево под Москвой у памятной стелы Николаю Михайловичу Карамзину. 1993 год.

Поэт Вадим Григорьевич (Гершевич) Перельмутер родился 28 октября 1943 года в Москве. Окончил Литературный институт им. М. Горького (семинар Сергея Наровчатова). Писатель Юрий Кувалдин издал две книги Вадима Перельмутера: "Стихо-Творения" (1990) и "Звезда разрозненной плеяды", о Вяземском (1993).

ТРОПА

Тот каменный дом под горой,
Лишь в полдень исполненный света,
Минуемый здешней жарой
На всем протяжении лета...

Под утро, почти в темноте.
Хозяев не обеспокою:
Ступени сбегают к воде,
А далее путь - над водою,

Как часто бывает во сне
И вовсе не часто - на деле...
Еще не осела во мне
Усталость движения к цели,

Еще не свершилась строка,
Живущая только изустно,
Еще по недавнему руслу
Взбирается в небо тропа...

Дыханье трудней и короче,
И мне среди этой поры
С горы говорить с тобой... Впрочем,
Твой дом у подножья горы.

1973

ПИСАТЕЛЬ ЮРИЙ КУВАЛДИН

Писатель Юрий Александрович Кувалдин родился 19 ноября 1946 года в Москве, на улице 25-го Октября (ныне и прежде - Никольской) в доме № 17 (бывшем "Славянском базаре"). Учился в школе, в которой в прежние времена помещалась Славяно-греко-латинская академия, где учились Ломоносов, Тредиаковский, Кантемир. Работал фрезеровщиком, шофером такси, ассистентом телеоператора, младшим научным сотрудником, корреспондентом газет и журналов. Окончил филологический факультет МГПИ им. В.И.Ленина. В начале 60-х годов Юрий Кувалдин вместе с Александром Чутко занимался в театральной студии при Московском Экспериментальном Театре, основанном Владимиром Высоцким и Геннадием Яловичем. После снятия Хрущева с окончанием оттепели театр прекратил свое существование. Проходил срочную службу в рядях Вооруженных сил СССР в течение трех лет (ВВС) под командованием генерала, Героя Советского Союза Ивана Кожедуба. Автор книг: “Улица Мандельштама”, повести (“Московский рабочий”, 1989), “Философия печали”, повести и рассказы (“Новелла”, 1990), “Избушка на елке”, роман и повести (“Советский писатель”, 1993), “Так говорил Заратустра”, роман (“Книжный сад”, 1994.), “Кувалдин-Критик”, выступления в периодике (“Книжный сад”, 2003), "Родина", повести и роман (“Книжный сад”, 2004), "Сирень", рассказы ("Книжный сад", 2009), "Ветер", повести и рассказы ("Книжный сад", 2009), "Жизнь в тексте", эссе ("Книжный сад", 2010), "Дневник: kuvaldinur.livejournal.com" ("Книжный сад", 2010). Печатался в журналах “Наша улица”, “Новая Россия”, “Время и мы”, “Стрелец”, “Грани”, “Юность”, “Знамя”, “Литературная учёба”, “Континент”, “Новый мир”, “Дружба народов” и др. Выступал со статьями, очерками, эссе, репортажами, интервью в газетех: “День литературы”, “Московский комсомолец”, “Вечерняя Москва”, “Ленинское знамя”, “Социалистическая индустрия”, “Литературная Россия”, “Невское время”, “Слово”, “Российские вести”, “Вечерний клуб”, “Литературная газета”, “Московские новости”, “Гудок”, “Сегодня”, “Книжное обозрение”, “Незаисимая газета”, “Ex Libris”, “Труд”, “Московская правда” и др. Основатель и главный редактор журнала современной русской литературы “Наша улица” (1999). Первый в СССР (1988) частный издатель. Основатель и директор Издательства “Книжный сад”. Им издано более 100 книг общим тиражом более 15 млн. экз. Среди них книги Евгения Бачурина, Фазиля Искандера, Евгения Блажеевского, Кирилла Ковальджи, Льва Копелева, Семена Липкина, А. и Б. Стругацких, Юрия Нагибина, Вл. Новикова, Льва Разгона, Ирины Роднянской, Александра Тимофеевского, Л.Лазарева, Льва Аннинского, Ст. Рассадина, Нины Красновой и др. Член Союза писателей и Союза журналистов Москвы.

В 2006 году в Издательстве «Книжный сад» вышло Собрание сочинений
в 10 томах.

По каналу «Культура» 21 ноября 2006 года показан телевизионный
фильм «Юрий Кувалдин. Жизнь в тексте».

Writer Yuriy Aleksandrovich Kuvaldin was born on November, 19th, 1946 in Moscow. Has ended philological faculty MGPI it. V.I.Lenin. The author of many books of prose. In 2006 in Publishing house "Book garden" ("Книжный сад") there was a Collected works in 10 volumes. On channel "Culture" on November, 21st, 2006 is shown television film "Yuriy Kuvaldin. A life in the text" (Юрий Кувалдин . Жизнь в тексте"). It was printed in many newspapers and magazines. (1988) private publisher first in the USSR. The founder and the editor-in-chief of a monthly literary magazine "Our street" ("Наша улица") (1999). The founder and the editor-in-chief of literary almanac "Rе-zept" ("Ре-цепт") (2008).

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ в 10 томах Юрия КУВАЛДИНА
всегда в продаже в ЛАВКЕ ЛИТИНСТИТУТА
(Тверской бульвар, 25. Вход с Большой Бронной ул.)
Метро "Тверская", "Пушкинская"

ПЬЁТ ЕВГЕНИЙ ЛЕСИН ОДИН

Евгений Лесин

ГОСПОДИН ЭТАНОЛ

Этанол или просто спиртное,
Ну, короче, родной алкоголь, -
Он хороший хозяин, не скрою:
Причинит, но и вылечит боль.

У него завсегда кнут и пряник.
Он рачителен к слугам своим.
Даже если тебя он обманет,
То потом извиняется в дым.

В дым и пепел разрушит работу,
В дым и пепел разрушит семью.
Только на фиг тебе, санкюлоту,
Ради них портить душу свою?

Алкоголь – он хороший хозяин,
Он оценит тебя по уму.
Ты пройдись вдоль московских окраин.
Видишь, все верно служат ему.

Он, конечно, возьмет твои силы,
Только на фиг они алкашне?
И к тому же, ты знаешь, Россия
Этанола гораздо страшней.

Он, конечно, обманчиво греет,
Он, конечно, заткнет тебе рот.
Только знаешь, Россия быстрее
И мучительней, кстати, убьет.

А чужие… ну, крикни «ура» им.
Тем, кто трезво готовит войну.
Ведь пока мы тут все вымираем,
Они жадно глотают слюну.

Если хочешь, кричи: помоги нам.
Только что уж там вякать во рву?
И не стоит приветственным гимном
Их встречать, отдавая Москву.

Божий дар или чертова взятка?
Сомневаюсь, что разница есть.
Но им тоже придется несладко:
У хозяина быстрая месть.

Пусть плевать им на русскую вьюгу,
Пусть и нет уже больше зимы.
Они просто удавят друг друга
Или станут такими, как мы.

Может, где-то на дальних планетах
Интеллект развивался не так,
А у нас в шоколадных конфетах
То ли водка, а то ли коньяк.

А у нас можно в омут и в кому,
Если ты изобрел колесо.
Может, будет здесь все по-другому,
Только на фиг тогда уже все?



Я НАКАЗАН ТЕМ, ЧТО НЕ ПЬЮ

Я не пью, но это не значит, что я безгрешен. Есть, разумеется, в этой жизни идеалисты, которые думают, что можно вообще освободиться от грехов, но они глубоко ошибаются. Человек может быть более или менее грешен, но никогда - совершенно безгрешен. Потому что вся жизнь человеческая, как я ее себе представляю, состоит в этом освобождении от грехов. И никто не уходит от наказания за свои грехи. Я наказан тем, что не пью. И у каждого человека будет свое наказание, и не где-то за гробом, а здесь, в этой жизни. Например, ты наказан тем, что вынужден страдать от головной боли и жуткого похмелья, и чем чаще ты пьешь, тем тебе становится все хуже и хуже. Не кто-то тебя наказывает, а ты сам себя наказываешь через возлияния...

Юрий КУВАЛДИН

ТВОРЧЕСКИЙ МЕТОД

Из Санкт-Петербурга в Москву:

Уважаемый Юрий Александрович, доброе утро!..
Спасибо огромное за "мыслителя"!.. Стать бы ещё мыслителем не только в литературном плане, а ещё и в чисто бытовом. А то такие ничтожные мысли одолевают, что и мыслями-то их назвать нельзя. Какая-то помойка в голове... Да ещё эта осень, которая всё не кончается и не кончается.
Пойдёшь прогуляться - все дома серые, все прохожие одеты в серое, лица у всех серые, небо серое... Такое впечатление, что не по этому свету гуляешь, а - по тому... Если бы А. Дюма жил в С-Пб, то он точно бы стал Ф. Достоевским. И - соответственно - наоборот... Откройте, пожалуйста,
свою "военную тайну": вот как Вам удаётся всё время быть в "форме" - и в творческой и в житейской?..
С уважением,
Валерий РОНЬШИН

Из Москвы в Санкт-Петербург:

Уважаемый Валерий Михайлович!
Мысль о бессмертии и есть двигатель моего творчества. А вообще, всё это состоит из простой самодисциплины. Я сам себе генерал, и сам себе солдат, выполняющий неукоснительно приказы генерала. Ведь это у меня началось с детства, а генералом был отец. Так что ничего секретного в
этом нет. Приказывайте сами себе и исполняйте. Каждый день - написать по абзацу, прочитать 10 страниц классической прозы, прослушать одно классическое музыкальное произведение, пройти 5 км быстрым шагом. А когда ленивая Ваша часть скажет, что сегодня можно пропустить указания,
то дисциплинированная грозно скажет: "Посажу на губу на трое суток!"
Юрий КУВАЛДИН